«Большая ответственность: не создавать легенд» (К. И. Чуковский и Л. К. Чуковская о книге Е. Добина «Поэзия Анны Ахматовой»)

Е. ЕФИМОВ

«БОЛЬШАЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ:
НЕ СОЗДАВАТЬ ЛЕГЕНД»

К. И. Чуковский и Л. К. Чуковская о книге Е. Добина «Поэзия Анны Ахматовой»* ¹

В одном из разговоров с Л. К. Чуковской (18 июня 1990 года), упомянув по какому-то поводу В. Виленкина, я спросил: он что, действительно лучше всех знал стихи Ахматовой? ² Лидию Корнеевну вопрос удивил. «Это была обычная вежливость. Она же останавливалась у него в Москве. Наверное, хорошо знал. Но ведь были и Лозинский, и Харджиев, и Ника Николаевна [Глен], и Мария Сергеевна [Петровых], и Эмма Григорьевна [Гершгейн]…» Себя в этом ряду она не назвала. Хотя вряд ли кто-либо мог равняться с Лидией Чуковской в знании и понимании ахматовской поэзии и судьбы. «Записки об Анне Ахматовой» – лучшее свидетельство тому ³. Но не единственное.

Лидию Корнеевну всегда, и особенно в пору работы над «Записками», живо интересовало, что и как пишется и печатается о ее любимом поэте и многолетнем друге. Поля, форзацы и обложки изданий, в которых речь шла об Ахматовой, она буквально испещряла восклицательными знаками и гневными ремарками, комментариями, наблюдениями, мыслями «по поводу» и т. д. Ее неостановимо слепнувшие глаза отмечали все – находки и глупости, любопытные факты, ошибки и смысловую путаницу, вплоть до опечаток и изъянов верстки. Чуковская была нетерпима ко всякой лжи, приблизительности, пошлости. И искренне, без какой-либо ревности радовалась чужой удаче. Советами, оценками, личным архивом, дневниками, воспоминаниями, а порой и тщательной редактурой щедро помогала другим (многим!) авторам усовершенствовать, обогатить их работы, воссоздать истинный образ Поэта.

В конце 1968 года Ленинградское отделение издательства «Советский писатель» напечатало книгу «Поэзия Анны Ахматовой». Ее автор, известный критик Ефим Семенович Добин (1901-1977), работал над книгой с ведома и при заинтересованном участии самой Ахматовой; исследование строил на широком круге материалов, хорошо знакомых, забытых и вовсе не печатавшихся на родине (полный текст «Поэмы без героя», «Реквием», воспоминания о Мандельштаме) ³⁴.

Книга открывалась подробной картиной предреволюционного десятилетия, когда происходило становление поэта Анны Ахматовой; начальные главы рассказывали о тогдашних литературных течениях; о «башне» Вяч. Иванова, привечавшей и Блока, и Андрея Белого, и Корнея Чуковского, и «талантливого, но беспринципного» В. В. Розанова, и «забредавших революционеров»; о «Цехе поэтов», его создателях и участниках; цитировались статьи и стихотворения Н. Гумилева, О. Мандельштама, «Город Муз» Э. Голлербаха, отрывки из бесед с Ахматовой о Гумилеве – «большом и взыскательном поэте»… ⁴⁵

Все это пиршество имен и фактов и погубило книгу. Напечатанная, она была задержана в типографии и подверглась распространенной в свое время операции – «выдирке». Е. Добина принудили переписать первые два листа, коими заменили изъятые. В новом варианте от Гумилева в судьбе Ахматовой и поэзии начала XX века не осталось и следа; в создателях акмеизма числился один С. Городецкий; революционеры никогда не забредали к Вяч. Иванову; никаких неопубликованных воспоминаний о Мандельштаме не существовало в природе…

Один из уцелевших экземпляров Е. Добин послал К. И. Чуковскому. Другой, исправленный, – Л. К. Чуковской. Адресатам для себя не случайным.

Личное знакомство Добина с Лидией Корнеевной было шапочным, но он очень ценил ее статьи, книги, безупречный вкус, бесстрашие, высокую верность литературе, поэзии, Ахматовой. Чуковского Добин считал образцом литературного критика и восторгался им так горячо, что Корнею Ивановичу приходилось просить «доброго друга» Ефима Семеновича не преувеличивать его «скромные литературные силы» («Вы же награждаете меня такими эпитетами, от которых я ужасно покраснел бы, если бы старики умели краснеть»; «мерить меня нужно не такими аршинами, которыми мерите Вы, а вершками, что гораздо надежнее и ближе к истинному положению вещей»). В свою очередь Чуковский считал Добина даровитым, эрудированным писателем, в работах которого «нет ни одной равнодушной страницы» ⁶.

И новая книга ленинградского критика опять подтвердила это. На Чуковского, находившегося тогда в больнице, она произвела большое впечатление. 16 марта 1969 года он пишет Лидии Корнеевне:

«Подучил книжку Добина. Аккуратная книжка. Хорошая. Вдумчивая. Но ее появление невероятно. Человек свободно говорит о Гумилеве, о Мандельштаме и цитирует «Реквием»!!! Что за чудо!!! Чего смотрит тов. Толстяков! ⁷

Книга Добина (я дочитал ее) прочная книга, написанная умело, любовно и неотразимо доказательно. Если будешь писать ему, поблагодари его от меня дружески. Он прежде писал хорошо, вдумчиво на темы более узкие (напр., о кино). Здесь Бог послал ему первоклассную тему, и он достойно выполнил ее. Очень хороши побочные главы: о Вяч. Иванове, об акмеистах» ⁸.

Наверное, и без столь пылкой рекомендации Лидия Корнеевна с любопытством прочитала бы работу Добина. Выход не просто смелой, а вообще какой-либо книги об Ахматовой в ту пору был исключительным событием. Чуковская слишком хорошо знала, с каким трудом пробивается в печать самое имя Ахматовой, каким искажениям подвергается ее образ, какие препоны чинит всевозможная цензура всякой публикации, связанной с поэтом. Лениздатский однотомник – первое посмертное издание Ахматовой, в котором Лидия Корнеевна была составителем и комментатором отдела поэзии (прозу подготовила Э. Г. Герштейн; предисловие написал К. И. Чуковский), продвигался с черепашьей скоростью, на каждом шагу теряя драгоценные, но признанные крамольными строки, строфы, стихотворения, эпиграфы, сведения, имена. И хотя в феврале 69-го дело дошло до сверки, у составителей почти не оставалось надежд на то, что сборник увидит свет ⁹. По-прежнему под запретом находились «Реквием», полный текст «Поэмы без героя», множество стихов разных лет. Статьи и воспоминания об Ахматовой если и появлялись, то скроенными или исправленными по тесной идеологической колодке.

А здесь – целая книга!

И человека, который хорошо знал и любил Ахматову!

Письмо Л. Чуковской Е. Добину датировано 25 марта 1969 года ¹⁰.

«Дорогой Ефим Семенович.

Ну вот я и прочитала Вашу книгу. Еще раз благодарю, что прислали ее мне.

Сила книги в том, что автор глубоко любит избранного им поэта, любит его творчество, ранен судьбой. Не любя – так не напишешь, с таким проникновением, с такой теплотою, с такой горячей заинтересованностью, которая заражает читателя. Даже насильственная искаженность первых листов не мешает нам увидеть путь Ахматовой, и обильные цитаты и Ваши комментарии к ним – помогают по-новому прочитать и понять стихи, известные наизусть. (Так, например, Вы заставили меня по-новому понять значение двух последних строк в стихотворении «Все мы бражники здесь, блудницы».) Наиболее интересным и важным оказалось для меня то, что Вы говорите о памяти; блестящая глава о тайной, скрытой инструментовке; замечательная мысль о воздействии одного слова на другое в строке. Она выражена точно и объясняет многое.

Я поздравляю читателей с книгой, которая заставит их о многом подумать, многое понять и, главное, полюбить. Полюбить Ахматову. Отмыться от идиотских предубеждений.

И «при всем при том» у меня к Вам немало вопросов и претензий. И общих и мелких. Удобнее всего мне их высказывать, и большие и малые, идя по страницам.

Мне кажется, рядом с великими стихами самому не следует быть «поэтичным». Стиль Ваш, на мой взгляд и вкус, иногда недостаточно строг. Например, на стр. 64, в конце главы. Мне кажется, тут следовало воздержаться от снежинок, уходящих звуков и дуновений…  ¹¹И не только тут.

На стр. 88-89 Вы говорите – и вполне справедливо – о разных образах лирической героини. Мне жаль, что мысль эта не связана с мыслью о драматургии, о театре, которую Вы излагаете на предыдущих страницах.

Стр. 111-113. Тут мне непонятно, что произошло с датировкой стихов. (По правде сказать, мне, на протяжении книги, часто это бывает непонятно: Вы знаете дату, не можете не знать, и все-таки оперируете стихами так, как будто время написания Вам неизвестно.) На стр. 111-112 Вы говорите о счастливом, ликующем стихотворении «Годовщину последнюю празднуй»; на стр. 113: «Однако в те же годы из-под пера Ахматовой вышли строки, пронизанные острой болью» и цитируете строки из «Новогодней баллады». Но ведь первое стихотворение – 39 года, а второе – 23! Какие же те же годы?

К стр. 118 могу сообщить Вам подлинный текст отрывков из «Русского Трианона», подготовленный А. А. для «Бега Времени» ¹². Вместо:

Лишь ржавый флюгер вдалеке скрипел следует

Хор за обедней так прекрасно пел;

Но в этом парке мрачно и угрюмо

Сияет месяц, снег алмазно бел.

Известна ли Вам последняя строфа? После «Прикинувшись солдаткой, выло горе» следует:

На Белой Башне дремлет пулемет,

Вокруг дворца гусарские разъезды,

Внимательные северные звезды

(Совсем не те, что будут через год!),

Прищурившись, глядят в окно Лицея,

Где тень Его над томом Апулея.

На стр. 126-127 Вы говорите о стихотворении «Лондонцам». И дальше: «Не случайна перекличка с Шекспиром». Разумеется, не случайна: речь в стихотворении идет об Англии и о бомбежках, которым ее подвергали фашисты. Но Вы почему-то избегаете названия и Англию подменяете всей Европой. Зачем это?

К стр. 132.

Уверена, что стихотворение «На сотни верст, на сотни миль» (первое из цикла «С самолета») написано не в 41, а в 44 году, или о 44 г. Это явствует из текста. Какие же ковыльные степи и какая соль и какие кедры под Ленинградом? Это – в противоречие Вашему комментарию – маршрут из Ташкента, а не эвакуация из Ленинграда ¹³. Недаром в журнале «Ленинград», в 44 г., оно было напечатано под названием «Возвращение». А Вы говорите о моменте эвакуации!

Воспоминания Р. М- Беньяш, помещенные на стр. 142, заставили меня убедиться в склеротичности собственной головы. Очевидно, я спятила… В ту пору, о которой пишет Беньяш, я бывала у А. А. каждый день или через день; часто видела там милую Раису Моисеевну – но никогда радио… Приметами комнаты были: глиняная печь, стоявшая посреди; шахматный столик, невесть откуда попавший; железная грубая койка; окно, с видом на крыши, иногда краснеющие маком; табуретки… И (в моей памяти) никакого радио ¹⁴.

Не согласна я с Вашей трактовкой ташкентских стихов. У А. А. в Эпилоге Поэмы очень точно сказано:

И изгнания воздух горький,

Как отравленное вино.

В стихотворении «Из цикла «Ташкентские страницы» она пишет о «воздухе сиротства». Это с одной стороны. Ташкент – изгнание, сиротство (Вы об этих строках умалчиваете). С другой стороны, как Вы правильно пишете, множество радостных стихотворений – фиалок дым, звездные стаи и пр. Вы пишете, что Ахм. одолела трудный быт. Так; но одним этим не объяснишь, почему чужую природу, чужой город (с чужим языком!) она могла ощущать не как чужбину, а как родину.

Кто мне посмеет сказать, что здесь

Я на чужбине?!

А почему, казалось бы, и не посметь? Чужой язык, чужое небо, чужие арыки, чужие звезды, чужие люди. М. б. красиво – но чуждо.

Ключ к пониманию родственности Ташкента Ахматовой – Вы, на мой взгляд, упустили-

Ты, Азия, родина родин

Он прочен, мой азийский дом!

1. По материалам Архива Елены Цезаревны Чуковской и Российского государственного архива литературы и искусства.[↩]
2. Подразумевалась дарственная надпись Ахматовой на сборнике «Из шести книг»: «Виталию Яковлевичу Виленкину, который лучше всех знает мои стихи. А. Ахматова. 1963 14 января».[↩]
3. Лидия Чуковская, Записки об Анне Ахматовой, в 3-х томах, М., 1997[↩]
4. Большие отрывки из книги предварительно печатались в журналах «Русская литература», «Вопросы литературы», «Нева».[↩]
5. По поводу этой части работы Добина Ахматова отметила (4 августа 1964 года): «Был Добин. О «Начале», моем начале. Верно пишет первую главу. Шквал 8, при порывах до 14 [баллов] метров» («Записные книжки Анны Ахматовой», М. – Torino, Giulio Einaudi editore, 1996, с. 652).[↩]
6. Письма К. И. Чуковского к Е. С. Добину см.: РГАЛИ. Ф. 2849. On. 1. Ед. хр. 160.[↩]
7. Первый секретарь Ленинградского обкома КПСС.[↩]
8. Архив Е. Ц. Чуковской.[↩]
9. Действительно, книга, подготовленная К. Чуковским, Л. Чуковской и Э. Герштейн, не появилась. И главным образом из-за участия в ней Лидии Чуковской, прогневавшей власти своими «открытыми письмами» в защиту свободного слова. (Подробнее об этом см.: Лидия Чуковская, Процесс исключения, М., 1990, с. 214-218). Сборник Лениздата опубликован лишь в 1976 году; причем предисловие и отдел поэзии в нем подготовили издательские работники.[↩]
10. Подчеркивания и разрядка в тексте писем принадлежат Л. Чуковской; сноски – автору публикации.[↩]
11. Рассуждения о роли материальных деталей в стихотворении Ахматовой «Морозное солнце. С парада…» (белизна дома, прозрачное крыльцо, покатая крыша, металл звонка) Добин заканчивает так: «…они обрели духовность, стали знаками чувств. Истончились, стали легкими. Как снежинки, как облетающий вишневый цвет. Как уходящие звуки оркестра, как дуновение памяти…».[↩]
12. Лидия Чуковская помогала Ахматовой составлять для ЛО «Советского писателя» книгу «Бег времени». (В «Записках» она призналась: «Кажется, ни в одну собственную свою книгу я не вложила столько труда, надежды и тревоги, сколько в этот ахматовский сборник».) В процессе редакционной подготовки издательство и надзиравшие за ним московские и местные инстанции разрушили замысел книги, изъяли и исказили многие стихотворения.[↩]
13. У Добина: «Поздней осенью сорок первого года Ахматову вывезли из осажденного города на самолете. В небывалом ракурсе простерлись перед ней шири и дали родной земли. «На сотни верст, на сотни миль, на сотни километров лежала соль, шумел ковыль, чернели рощи кедров». Новизна «точки съемки» обновила и усилила чувства, владевшие поэтом. «Как в первый раз я на нее, на Родину, глядела…». (Цитируемое здесь стихотворение многократно напечатано и всюду датируется маем 1944 года.)[↩]
14. Описывая комнату и скудный быт Ахматовой в Ташкенте, театровед Р. М. Беньяш (1914-1986) сообщала: «Радио в ее комнате не выключалось. Когда она слушала очередную сводку, ее лицо казалось живым воплощением трагедии. Прорванная в двух местах стандартная тарелка трансляции превращалась рядом с Ахматовой в символ траура. Но и в самые мрачные дни она поражала глубокой верой <…> Она знала о том, что победа будет…»[↩]