Беранже

(К 100-летию СО ДНЯ СМЕРТИ)

Сто лет тому назад великий французский поэт еще был кумиром французского общества. Народ горячо любил его. На похоронах Беранже в Париж были стянуты войска для подавления возможного народного восстания против Второй империи. Над гробом поэта происходили жаркие бои тогдашних критических лагерей: бонапартистская критика выдавала Беранже за… певца наполеоновской династии, стараясь укрепить именем поэта еще непрочную власть Наполеона III; республиканско-демократическая критика жарко опровергала это лживое утверждение. Произведения поэта усиленно переиздавались и покупались. Выходили его первые биографии, печаталось множество посвященных ему стихотворений, статей, воспоминаний. Издавалась даже специальная литературная газета «Беранже».

Совсем не то во Франции наших дней. За последние четверть века из сочинений поэта было издано лишь несколько сборничков «галантных» песен. Буржуазная историко-литературная наука по-прежнему не интересуется им, хотя во Франции до сих пор нет ни одной солидной, исчерпывающей работы о творчестве Беранже в связи с его эпохой и существовавшими литературными направлениями. Двухтомная книга будущего коммунара Артюра Арну, молодого друга поэта, «Беранже, его друзья, его враги и его критики» (1864), забыта, и ее ценные материалы не вооружают французское литературоведение. В отдельных статьях о поэте или в посвященных ему отдельных главах общих трудов по истории французской литературы первой половины XIX века его творчество подвергается в лучшем случае недооценке, а гораздо чаще – кривотолкам, враждебным искажениям и даже прямой фальсификации. Всему причиной – ненависть современных французских реакционных кругов к демократической литературе настоящего и прошлого. За последние годы прогрессивная французская критика проявляет интерес к Беранже (вышла книга Пьера Брошона «Беранже и его время», 1956).

Нельзя не испытывать чувства глубокой обиды за эту посмертную судьбу великого народного поэта. Мы, советские люди, не можем относиться к его памяти иначе, как с чувством глубокого уважения и большой любви. Старинная дружба связывает нас с Беранже, песни которого так давно вошли в обиход русской культурной жизни. Беранже знаком нам уже 150 лет – с издания в 1805 году И. Дмитриевым перевода-переделки его ранней элегии «Глицера».

С тех пор Беранже переводили у нас много и усердно, причем особый успех завоевали мастерские переводы В. Курочкина и М. Михайлова. Другими переводчиками Беранже в XIX веке были: В. Пушкин, А. Дельвиг, Д. Ленский, поэты кружка Петрашевского, Аполлон Григорьев, Л. Мей, А. Фет, Иван и Александра Тхоржевские, а в наше, советское время – В. Рождественский, П. Антокольский, В. Дмитриев, Т. Щепкина-Куперник, Б. Лившиц, Л. Пеньковский, В. Левик и многие другие.

При жизни Беранже французские критики – легитимисты, католики, либералы, бонапартисты – обнаруживали искреннее или намеренное непонимание его творчества, вчиняли ему раздраженные иски. В борьбе с воинствующими демократическими тенденциями его творчества они пытались рассматривать его как анакреонтического поэта, певца любви и вина, а его блестящую боевую политическую сатиру объявляли наименее удачной частью его творчества.

Совершенно по-иному относилась к поэту русская революционно-демократическая критика, устами Белинского, Чернышевского, Добролюбова воздавшая ему, еще при его жизни, заслуженно высокую оценку. «…Беранже есть царь французской поэзии, самое торжественное и свободное ее проявление… – писал Белинский, – …У него политика – поэзия, а поэзия – политика, у него жизнь – поэзия, а поэзия – жизнь»¹

Противопоставляя общественно-насыщенное, прогрессивное, гуманистическое творчество Беранже всей французской литературе первого тридцатилетия XIX века Чернышевский писал: «Все, чем блистала Франция времен Первой империи и Реставрации, было фальшиво и поверхностно или противоречило истинным потребностям нравственной и общественной жизни; все основывалось на недоразумении с одной стороны, на обмане или насилии – с другой… Только Беранже составлял исключение, но Беранже не понимали, считая его не более, как певцом гризеток»²

Пьер-Жан Беранже родился в 1780 году и происходил из народной среды. Девяти лет с крыши дома он видел восстание парижан и штурм Бастилии. Навсегда запомнились поэту этот солнечный день 14 июля 1789 года, шумливый, разворошенный, ликующий Париж, переполненные улицы, братание королевских войск с народом.

Годы буржуазной революции XVIII века оставили глубокий след в творчестве Беранже. На всю жизнь усвоил он принципы буржуазно-демократической революционности: вражду к абсолютизму, феодальному дворянству и католической церкви, симпатию к республиканскому строю, веру в принесенные революцией свободу и равенство.

Республиканско-демократические влияния революции определили характер страстного патриотического чувства Беранже. Франция была для него не феодальным поместьем французских королей, а родиной французской нации, отчизной его демократических предков. «Патриотизм, говорил он, не связан с именем того или другого претендента на престол». Революция помогла поэту понять и значение той огромной социальной силы, на которую многие его современники еще не обращали никакого внимания, – значение народа. Понимание того-, что народ разбужен революцией и уже постоянно принимает с тех пор участие в событиях национальной жизни, это понимание, которым поэт был обязан своей кровной связи с трудовыми массами, определило его творческий путь.

Восемнадцати лет Беранже решил стать поэтом. Он начинал в ту пору, когда во французской литературе еще властвовала школа классицизма, которая, создав в XVII веке в творчестве Корнеля, Расина, Мольера, Лафонтена свои величайшие произведения, в начале XIX века выродилась в эпигонское направление.

Начинавший Беранже немало времени отдал работе в области «высоких жанров» поэзии классицизма, так как разделял распространенное тогда мнение, что лишь эти жанры являются вместилищем поэзии. Он трудолюбиво писал оды, дифирамбы, пасторали, исторические поэмы, элегии, но все больше убеждался, что поэзия эпигонов классицизма не отвечает его индивидуальным художественным стремлениям. Он был сторонником правды в искусстве, последователем тех принципов верности природе, точности изображения жизни, которые так восхищали его в шедеврах классицистов XVII века и которые неразрывно сочетались у него самого с любовью к изображению живой современной действительности в любых и даже самых будничных ее проявлениях, Беранже мог писать, по его словам, лишь о тех «вещах, которые сами собой приходили» ему на ум. Он органически не выносил подражательства и совершенно чуждался исторических тем, столь распространенных в классицизме и нередко связанных с уходом в античную древность и греко-римскую мифологию. Литературная политика Первой империи покровительствовала развитию «высоких жанров», особенно – героического эпоса, исторических поэм, которые иносказательно славили бы Наполеона I и его претензии на мировое владычество, но Беранже был далек от мысли славословить Империю, политический деспотизм которой и вражду к заветам революции XVIII века прекрасно сознавал. Молодой поэт-демократ чувствовал неприязнь и к аристократическому духу эпигонского классицизма с его обветшалыми правилами и условностями, к жеманному стилю его поэзии, к ее манерным перифразам и мертвенной описательности, а более всего – к ее искусственному, салонно-отцеженному, бесцветному языку. Беранже понял задолго до Стендаля, что литература эпигонов классицизма, далекая от всяких современных интересов, совершенно неспособна отвечать думам и стремлениям французской демократии в бурную пору двукратного падения Империи, двукратного установления Реставрации, в пору наводнения Франции войсками интервентов и горькой униженности французского национального чувства. Пытаясь найти тот путь, на котором он мог бы отвечать на острейшие вопросы современности в понятной и близкой простому народу форме, Беранже пришел к пренебрегаемому классицистами «низкому жанру» песни, исстари любезной народному сердцу.

Своими литературными предками Беранже считал песенников XVII и XVIII столетий, и особенно поэтов революции XVIII века. Еще в годы революции, обучаясь в школе, он с жаром распевал патриотические республиканские песни. «А так как в моей семье пели решительно все, то надо полагать, что в эту пору у меня и развился вкус к песне», – делает он важное признание в автобиографии. А в 1830 году, будучи уже знаменитым поэтом, он писал Руже де Лилю, автору «Марсельезы»: «Поверьте, с меня достаточно, когда обо мне говорят, что я пошел по вашим следам».

Сложенные при Империи песни поэта составили первый его сборник, изданный в конце 1815 года. В условиях деспотического режима и придирчивой цензуры Первой империи, не терпевшей сатиры, Беранже еще не мог всесторонне развернуть свой талант. Он создавал в эту пору главным образом анакреонтическую песню, эпикурейски жизнерадостную и беззаботную, славившую беспечную погоню за земным счастьем. Но Беранже всегда считал, что существеннейшей принадлежностью песни является сатира, и, несмотря на весь цензурный гнет Империи, сатирические мотивы уже проскальзывали у него. Но это была еще сатира бытовая или обличающая общечеловеческие пороки: она осмеивала доверчивых мужей, обжор, развратников, сплетников, сводников. Политическая сатира проявилась лишь в песне «Король Ивето», иносказательной насмешке над бесконечными войнами, придворной пышностью и ростом налогов Империи. Социальные мотивы ранних песен Беранже еще не обладали определенностью и ограничивались, как в «Бедноте», общим противопоставлением мира жизнерадостных бедняков, живущих весело и дружно, сытому и скучному миру богачей. В этой песне и в некоторых других у Беранже впервые наметился образ простых людей – мелких буржуа и простолюдинов – обрисованных пока еще вне общественных связей и гражданских интересов. Особенно ярок был образ музы поэта, швеи Лизетты, удержавшийся и в последующем творчестве Беранже, углубляясь и обогащаясь новыми чертами.

Падение Империи, победа войск европейской коалиции, приход Реставрации с ее белым террором, с ее ожесточенными репрессиями против былых участников революции – все эти события содействовали сильнейшей активизации творчества Беранже. Опираясь на растущее и крепнущее народное недовольство Реставрацией, песня его все более освобождается от гривуазной анакреонтики и приобретает ярко выраженную форму политической сатиры. «С 1789 года, – писал поэт, – народ принял участие в политических событиях своей страны, его понятия и патриотические идеи возвысились;

1. В. Г. Белинский, Собр. соч. в 3-х томах, т. I. Гослитиздат, 1948, стр. 254.^[↩]
2. Н. Г. Чернышевский, Избр. соч., ГИХЛ, 1934, стр. 386.^[↩]