Бахтиноведение – особый тип гуманитарного знания?

Многие исследователи убеждены в том, что М. М. Бахтин действительно создал совершенно новый и «особый» тип знания или «гуманитарного мышления», основой которого явился диалогизм¹. Другие же, наоборот, полагают: «…школы в литературоведении Бахтин не породил – но породил, к сожалению, бахтиноведение» (С. Бочаров) ², «бахтинистики» как таковой у нас нет, как нет в полном смысле преемников Бахтина» (Юлия Кристева) ³. Разноголосица эта вполне объяснима, если учесть, что изучение и освоение наследия выдающегося ученого в 90-е годы, внешне переживающее «бум» ⁴, по существу вступило в стадию затяжного кризиса. Осторожно и, может быть, не совсем: отчетливо, но все-таки с внятным для заинтересованных лиц намеком об этом сказал на 7-й Международной конференции по творчеству М. Бахтина ее научный координатор В. Махлин. Призывая, как и многие другие, к целостному восприятию бахтинского наследия, он заявил: «…сегодня необходимо методическое «воздержание от суждения» (жирный шрифт автора. – В. В. ) в отношении всех наиболее популярных и наименее понятых бахтинских понятий и терминов: «диалог», «карнавализация», «полифония», «хронотоп»…» ⁵ И тут же, стремясь пояснить свой «методический запрет», докладчик оговаривается: «Дело не в том, разумеется, чтобы отказываться от понимания этих понятий и терминов; речь идет лишь о переориентации – правда, радикальной, фундаментально архитектонической…» ⁶

По существу, как мне представляется, глава российских бахтинистов предлагал нечто вроде «дворцового переворота» в бахтинистике – а как иначе понимать «радикальную переориентацию» буквально всех основных ее категорий? Да еще такую, при которой всем прочим бахтинистам предложено «воздерживаться от суждения»… Но конференция, как известно, шла своим ходом: никто ни от чего не «воздерживался».

Учение М. Бахтина, на мой взгляд, не есть какой-то «особый» тип знания. Во всяком случае, оно не более «особо», чем фрейдизм, структурализм или иные другие выдающиеся явления культуры XX века. Что касается принципа диалогизма, например, то он практически осуществлялся всегда – от диалогов Платона и диспутов средневековых схоластов до споров научных школ наших дней. То же и в истории искусств – смена и взаимодействие стилей в архитектуре, живописи, музыке, столкновение различных точек зрения в одном произведении, будь то «Илиада» Гомера, «Божественная комедия» Данте, роман Рабле и т. д.

Но признавая великую роль диалога и диалогики, смешно было бы отрицать, скажем, значение диалектики – ведь и сам М. Бахтин, сколь бы ни принижал ее, все-таки не мог без опоры на нее обойтись в своих работах о Достоевском и Рабле⁷. И напрасно В. Кожинов утверждает, будто Бахтин отверг диалектику Гегеля как чисто монологическую, ибо, дескать, культура Запада сплошь «монологична» ⁸. Проблема сравнительного соотношения монологичности и диалогичности западной и русской культур – это сама по себе интересная задача, которая могла бы вписаться в круг проблем бахтинистики.

Только не надо при этом делать из монологизма жупел! Да, он имеет свои отрицательные стороны, вскрытые Бахтиным, но ведь и без него нельзя строить дискурс. Монолог – опора культуры, знак ее устойчивости, «фундаментальности». А разве сам Михаил Михайлович не любил монологически и по-немецки обстоятельно излагать свои работы?

Известную «особость» учению Бахтина придает разве что одно обстоятельство – ныне уже достаточно исследованное и общепризнанное: исследователь по натуре был философом и начинал как философ, но любовь к литературе и социально-исторические обстоятельства привели его в филологию и культурологию (у Ницше, наоборот, эволюция интересов шла от филологии и культуры к более общим философским проблемам). Придерживаясь традиции В. Дильтея, выделившего в особую группу «науки о духе», М. Бахтин стремился постигнуть целостность жизни через проникновение во внутренний мир человеческой личности опять-таки в ее целостности, в частности с учетом того, что «факты духовной жизни не отделяются нами от психофизического жизненного целого человеческой природы» ⁹. Эта цитата из Дильтея чуть позже поможет нам сказать свое слово в защиту бахтинской теории карнавала, а пока отметим, что философия жизни, в русле которой развивалось учение Дильтея, принципиально несовместима со строго упорядоченным логическим аппаратом мышления. Отсюда масса претензий, в частности и к языку Бахтина, «вызывающе неточному» (М. Гаспаров), переходящему в «своего рода метариторику» (Р. Лахман) и пр. Вообще, даже те, кто не склонен критиковать ученого за его категориальный аппарат, с трудом подыскивают оправдания его манере: мол, «термины, применяемые Бахтиным в его литературоведческих работах, являются лишь знаками философских категорий и не имеют самостоятельного значения» (А. Большакова)¹⁰, эти термины вообще не поддаются логическим определениям (А. Садецкий, С. Бройтман, Н. Тамарченко и др.)¹¹.

1. «Диалог. Карнавал. Хронотоп» («ДКХ»), 1995, N 3, с. 95; «М. М. Бахтин: Эстетическое наследие и современность». Межвузовский сборник научных трудов, ч. I, [Саранск], 1992, с. 133 – 145.[↩]
2. «ДКХ», 1994, N 3, с. 10.[↩]
3. «ДКХ», 1995, N 2, с. 10 – 11.[↩]
4. См. материалыюбилейнойконференции: «The Seventh International Bakhtin Conference. June 26 – 30, 1995». Book I and II, Moscow, 1995.[↩]
5. »Вопросы литературы», 1996, N 3, с. 87. [↩]
6. Там же.[↩]
7. См. высказывания Бахтина в пользу диалектики в его работах: Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса, М., 1965, с. 130; Проблемы поэтики Достоевского, М., 1972, с. 105.[↩]
8. »ДКХ», 1993, N 2 – 3, с. 123. [↩]
9. »Зарубежная эстетика и теория литературы XIX-XX вв. Трактаты, статьи, эссе», [М.], 1987, с. 114. [↩]
10. «ДКХ», 1995, N 4, с. 183 « ^[↩]
11. Там же, с. 183 – 184.^[↩]