Б. Н. Тихомиров. «Лазарь! гряди вон!». Роман Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание» в современном прочтении

Эта книга – плод многолетнего подвижнического труда одного из наиболее талантливых и глубоких исследователей творчества Ф. М. Достоевского. В науке вообще, а в некоторых ее областях – особенно, невозможно добиться сколько-нибудь значимых результатов, если не будут тебя вести любовь и жажда познать объект своих научных интересов до мельчайших деталей. Именно такова всегда была деятельность Б. Тихомирова и в качестве сотрудника, а ныне – заместителя директора петербургского Литературно-мемориального музея Ф. М. Достоевского, и в качестве литературоведа, автора многочисленных трудов, большинство из которых посвящены изучению романа «Преступление и наказание», в широком диапазоне – от конкретных топографических, хронологических реалий (всегда исполненных у Достоевского глубокого смысла) до величайших, заложенных в этом произведении, истин человеческого бытия. Собранные наконец в книгу, эти работы образовали всеохватывающий комментарий к почти каждой фразе романа, комментарий, который с равным интересом будет прочтен и старшеклассником или студентом, приобщающимся к колоссальному космосу Достоевского, и достоевистом с солидным стажем.

Появление этой книги (как и всякого новаторского исследования, впрочем) чрезвычайно своевременно. В последнее десятилетие средним поколением отечественных достоевистов (Т. Касаткина, В. Захаров, А. Гачева, Б. Тихомиров) активно разрабатывается принципиально новая концепция творческого метода Достоевского – «реализма в высшем смысле». Метод этот представляет собой воссоздание в художественном произведении реального бытия во всей его полноте – от метафизических высот до мельчайших эмпирических деталей, в постоянном взаимопроникновении миров иного и посюстороннего, евангельской истории и происходящего сейчас в тесных каморках Санкт-Петербурга. О том, что главным в творчестве Достоевского является именно это, писали и раньше, начиная с Серебряного века, но теперь под этим углом зрения исследуется поэтика Достоевского: раскрывается, каким образом он это делает, как осуществляется это взаимопроникновение. Книга Тихомирова, в которой постоянно происходит переход через сугубую конкретику – в каком именно питерском доме жила Соня, каким июльским числом можно датировать начало происходящих событий – к главным смыслам романа, являет собой значительный и очень важный вклад в наиболее актуальное сейчас в достоевистике направление исследований.

Впрочем, собственно комментарию предшествует в рецензируемой книге обширная концептуальная статьи, в которой изложены основные тезисы предлагаемой Тихомировым трактовки романа, и это совершенно правильное решение, ибо без уяснения основной идеи целого невозможно правильно понять и составляющие это целое детали. Прослеживая все стадии эволюции замысла Достоевского и показывая неполноту тех трактовок, что основаны на письменных свидетельствах автора на ранних этапах работы над романом, исследователь показывает, как происходит формирование замысла высокой трагедии, создание двух героев, в которых аккумулируется вся глубина человеческой природы, способной вместить Бога, но и пасть до самых адских глубин. Раскольников и Соня – герой высокой трагедии именно потому, что обладают уникальной способностью Переживать чужую боль и жертвовать собой для того, чтобы облегчить эту боль, и в то же время оба являются великими грешниками» оба по ходу действия оказываются на гран» отчаяния и духовной гибели. «Сонечка у Достоевского в такой же степени нуждается в воскресении, как и Раскольников» (с. 30), и не только она нужна Раскольникову для спасения, но и он ей. Но это христианская трагедия, а потому «ключевая идея романа – идея воскресения как нового рождения через смерть» (с. 20), считает Тихомиров, и сводить его содержание к разоблачению «теорий» Раскольникова (пусть эта теория и является квинтэссенцией всех учений, направленных на революционное переустройство жизни «на основах справедливости») – недопустимое упрощение. Неизбывная любовь к людям – причина и преступления, и наказания Раскольникова, и в то же время – залог его спасения. Представляется, однако, требующим по меньшей мере уточнения такой тезис Тихомирова; «..не только Раскольников, но и сам Достоевский открывает, что последовательное, идущее до конца сострадание в этом мире неизбежно ведет к столкновению с моралью, с ее ограничивающими, запретительными заповедями» (с. 24). Тут одно из двух: либо под «моралью» автор имеет в виду рационалистически сформулированные законы, основанные на принципах «разумного эгоизма» (но из дальнейшего ясно, что это не так), либо под «этим миром» мы понимаем лишь земное бытие человека. Иначе за Раскольниковым уже перестает быть виден Достоевский.

Но основной сюжет судьбы Раскольникова Тихомиров формулирует, на наш взгляд, очень верно: герой Достоевского действительно верит (как признается Порфирию Петровичу) в Новый Иерусалим, в грядущее счастливое будущее человечества – однако путь к этому будущему, полагает ой, прокладывают «необыкновенные личности», исправляющие «несправедливый» земной порядок вещей – исправляющие силой, а значит, через преступление. А значит, далее, для будущего блага людей такой «необыкновенный» должен прежде всего убить в себе человека – то есть образ Божий, не позволяющий проливать кровь ближнего своего. Раскольников совершил преступление, но, несмотря на собственные слова: «Разве я старушонку убил? Я себя убил», – «черту» не перешел, «на этой стороне» остался, что и явилось крахом «идеи», но и основой будущего воскресения его. Я бы только не стал, как это делает Тихомиров, соглашаться с о. Павлом Флоренским в том, что Достоевский «снова открыл, после антиномий апостола Павла, спасительность падения и благословенность греха» (с. 32). Слишком неточная и соблазнительная формулировка¹. Скорее так, думается, можно выразить основную идею романа: если ведут человека искренняя (пусть на тот момент и ложная) вера и желание помочь людям, то, сколь бы ни ужасны были его заблуждения, перед ним всегда будет открыта возможность спасения (через полный отказ от своего прежнего существа, порабощенного ложной идеей).

Что же касается самих комментариев, то примеры новых находок, уточнения прежних трактовок, а главное, сопряжения в одном комментарии всех уровней текста романа хочется приводить и приводить. Ограничусь одним. Разумихин предлагает Раскольникову в числе статей для переводческих заработков «два с лишком листа немецкого текста <…> рассматривается, человек ли женщина или не человек? Ну и, разумеется, торжественно доказывается, что человек». Первый уровень отсылок (найдено в свое время Г. Коган) – фельетон Г. Елисеева из журнала «Современник»»Разные мнения о том: женщины – люди ли?», в котором были даны выдержки из некоей заграничной «диссертации», где «торжественно доказывалось», что женщина есть «конец и дополнение всех дел Божиих и совершение всего света». Читатели того времени считали эту «диссертацию» мистификацией автора. Тихомиров выясняет, что подобная книга под названием «О благородстве и преимуществе женского пола» действительно существовала, автор ее – немецкий врач, писатель и философ Генрих Агриппа Неттесгеймский (1486 – 1535), труд его был переведен и издан в России при Екатерине II. Но фраза эта встает в художественной структуре романа в одну смысловую парадигму с евангельской цитатой из речи Мармеладова в начале романа «Се Человек!», с которой входит в роман тема земных страданий Иисуса Христа и которая связана с образом Сони; с вопросом Раскольникова: «вошь ли я, как все, или человек?»; с заявлением Лебезятникова: «все от среды, а сам человек ничто»; со словами Раскольникова о его отношении к Соне в финале романа: «в ней искал он человека, когда ему понадобился человек». Можно еще вспомнить и один из главных творческих принципов Достоевского, сформулированных им при определении своего творческого метода: «При полном реализме найти в человеке человека».

Замечательны обширные и глубокие комментарии к имени Софья (София), впервые, кстати, появляющемуся у Достоевского именно в этом романе, к понятиям «Новый Иерусалим», «Хрустальный дворец», цитатам из духовных стихов, отсылкам к истории русского раскола и народным верованиям, – ключевым для понимания глубинного смысла романа.

Превосходный знаток «Петербурга Достоевского», Тихомиров устанавливает адреса и названия всех питерских домов, улиц, переулков, каналов, мостов, упомянутых в романе, но при этом отказывается от устоявшейся тенденции отождествлять реальный Петербург и Петербург «Преступления и наказания»: он внимательно анализирует «художественную двойственность» топографии романа, намеренную декоикретизацию, сдвиг реальной топографии, предпринимаемые Достоевским с той или иной целью, а также те случаи, когда писатель корректирует увиденное персонажами по сравнению с тем, что они могли бы увидеть в действительности (книга снабжена и схемами тех районов Петербурга, где происходит действие романа). Тихомиров точно датирует все происходящие в романе события, по ходу опять-таки разрушая устоявшиеся стереотипы (например, повторяющуюся даже в трудах серьезных исследователей мысль о том, что чтение Евангелия на квартире у Сони происходит на четвертый день после преступления Расколышкова, что позволяло бы «напрямую» соотнести его с Лазарем четверодневным), показывая, что двигаться в соответствии с христианским календарем время начинает только в Эпилоге.

Помимо всего этого, в книге разъясняется значение таких реалий XIX века, которые сейчас не всегда известны даже квалифицированному читателю («съезжая», «присутствие», «жувеневские перчатки» и т.п.); хотелось бы еще, чтобы было приведено соотношение стоимости рублей и копеек того времени с нынешними (подобный вопрос порой ставит в тупик даже специалистов, а между тем он очень важен для понимания происходящего у Достоевского).

К. СТЕПАНЯН

1. А это, в свою очередь, ведет к дальнейшим заключениям – будто бы Бог попустил Раскольникову совершить преступление, чтобы таким путем привести его к спасению: так объясняется, например «странным образом» услышанное героем на Сенной (сразу после молитвенного обращения к Богу с просьбой «указать путь») известие, что завтра вечером его жертва будет дома одна: Но ведь очевидно (впервые сформулировано Р. Бэлнапом на лекции в Институте философии РАН в 2005 году), что обращение к Богу в тот момент у Раскольникова было поверхностным, именно потому случайно услышанных слов было достаточно, чтобы вернуть его иа прежнюю адскую дорогу.[↩]