Алексей Толстой в «Красной звезде»

В первые же дни войны, когда мы стали собирать писательские силы для работы в «Красной звезде», я позвонил Алексею Николаевичу Толстому и попросил: не может ли он приехать к нам, в редакцию, на Малую Дмитровку, 16.

– Сейчас приеду, – сразу же услышал я ответ и почувствовал, что Толстой обрадовался этому приглашению.

С волнением ожидал я первой встречи с Алексеем Николаевичем. Волновался еще и потому, что вспомнил историю, которая произошла года за два до войны. Это было в начале 1939 года, когда мы готовили номер газеты, посвященный 21-й годовщине Красной Армии, и нам очень хотелось, чтобы в нашей газете выступили большие писатели. Я набрал тогда номер телефона Толстого в Барвихе, назвал свое воинское звание и должность, объяснил, о чем пойдет речь, и попросил позвать Толстого к телефону. Через несколько минут я услышал:

– Алексей Николаевич сейчас работает. Он не сможет написать для вашей газеты, занят…

Не скажу, чтобы я обиделся, но какая-то заноза засела в моей душе. По своей тогдашней наивности, что ли, я не понял, что ничего обидного в таком отказе нет. Много лет спустя я узнал от самого Алексея Николаевича, что как раз в то время он напряженно работал над своей трилогией «Хождение по мукам» и вдобавок еще писал пьесу. Узнал я хорошо и самого Толстого, но это все было позже, а в ту пору, до самой войны, я больше не звонил ему.

И вот теперь я снова рискнул позвонить Толстому и ждал его. Часа через полтора Открылась дверь, и в мой кабинет вместе со своей женой Людмилой Ильиничной вошел Алексей Николаевич в широкополой мягкой шляпе, из-под которой выбивались пряди волос. Едва переступив порог, он сказал:

– Я полностью в вашем распоряжении…

С этого дня началась та дружба «Красной звезды» с Толстым, о которой Николай Тихонов в одном из своих писем из блокадного Ленинграда писал мне: «Если Алексей Николаевич в Москве, приветствуйте его сердечно от меня. Его сотрудничество в «Красной звезде» очень естественное, правильное, нужное».

Было легко и отрадно работать с Алексеем Николаевичем. Я чувствовал, что он с таким же уважением относится к редакторскому труду, как и к своему. Однако он не терпел, когда в рукописи «хозяйничало» много рук и без него. Поэтому связь у нас шла напрямую: писатель – редактор. Статьи Толстого были написаны великолепным языком, не нуждались в стилистической правке. Обычно правка ограничивалась уточнениями, связанными с некоторыми политическими нюансами, военной обстановкой, положением на фронтах и т. д.

Как-то мы с Алексеем Николаевичем читали одну из его статей. Все утрясли, и я написал на уголке первой страницы: «В набор». Это означало, что никто больше не может вставить или изменить слова без меня и без согласия Толстого. Ночью уже в подписной полосе нашему литературному правщику Михаилу Головину не понравилась какая-то фраза; он предложил её исправить и убедил меня. Газету мы тогда делали поздно, дело шло к четвертому часу утра. Мы пожалели Толстого – не подымать же его с постели из-за одной фразы – и решили исправить ее сами.

На второй день заходит ко мне Алексей Николаевич. По глазам вижу – рассержен.

– Вы, редакторы, политику, может, и лучше меня знаете, а литературную правку показали бы мне!

Пришлось покаяться и пообещать писателю, что в следующий раз, если такая история произойдет ночью, мы жалеть его не будем…

Зато полную свободу предоставлял нам Толстой с заголовками. Обычно, за редким исключением, он присылал свои статьи без названий, давая нам право самим «помучиться» над ними. «Это у вас, – говорил он, – получается лучше, чем у меня». Но получалось по-разному. Бывали удачные заголовки, за которые Толстой потом говорил нам спасибо. Бывали и неудачи. Был такой случай, когда двум его статьям, напечатанным в разное время, мы дали одинаковые названия, и Толстой не раз по этому поводу подтрунивал над нами.

Появление Толстого было для нас каждый раз истинной радостью. Он был по природе своей жизнерадостным человеком. Даже в самые тяжелые Дня не изменял своей Привычке пошутить, поострить, и его настроение передавалось окружающим. Рассказчиком Толстой был изумительным. Он держал в своей памяти тысячи всяких историй, трагических, комических, трагикомических, а некоторые, как мне казалось, тут же сочинял, «с ходу».

Не забыть мне наших бесед с Алексеем Николаевичем и другими писателями, теплых, дружеских, очень полезных для всех нас. Порой в наши встречи врывались воздушные тревоги, и тогда редакционный комендант тащил писателя в полуподвал дома «Красной звезды», объявленный «бомбоубежищем». Это хлипкое здание, служившее до революции не то складом, не то чаеразвесочной фабрикой и хаотически обросшее легковесными пристройками, казалось, только и ждало ветра похлеще, чтобы развалиться на куски. Наше пребывание в этом «бомбоубежище» Илья Эренбург назвал как-то «презрением к смерти». Толстой долго смеялся этой остроте и, появляясь в редакции, шутил:

– Опять будете тащить меня в свое «презрение»…

Но «тащить» его туда было нелегко. Не раз бывало, когда налет фашистской авиации заставал Толстого в редакции, вместо убежища он выходил на узенький двор и долго с солдатской выдержкой, под перестук падающих то тут, то там осколков зенитных снарядов, всматривался в вечернее небо, наблюдая, как «огненная строчка» нашего истребителя «прошивает» фашистский бомбардировщик, – это полюбившееся писателю сравнение я услыхал, стоя рядом с Алексеем Николаевичем; а потом я увидел это сравнение в рукописи одного из его очерков.

Шел август сорок первого года. Мы сидели в моей комнатке, где я, как и почти все работники редакции, жил на казарменном положении. На столе было неплохое по тем временам угощение – чай, немного колбасы, немного сыру и большое блюдо с винегретом, который даже такой прижимистый начАХО, как наш Василий Одицков, в такие вечера выдавал без ограничения.

В связи с этим вспомнился один эпизод. Когда я узнал, что Алексей Николаевич получает более чем скромный паек, я позвонил наркому торговли и попросил о замене этого пайка, назвав другую, более высокую категорию снабжения.

– Такой паек у нас получают заместители наркомов, – сказал народный комиссар.

– Да, но заместителей наркомов сколько? А Толстой-то вед» один!..

– Верно, – сразу же согласился нарком и дал соответствующее распоряжение.

В ту встречу говорили мы о выступлениях газеты на тему о ненависти к немецко-фашистским захватчикам. Очень верную мысль высказал Толстой. Он вспомнил 1914 год и солдатские настроения в ту пору. Первое время в войсках ненависти к противнику как-то не чувствовалось. Она пришла позже, в разгар войны. Но сейчас другой враг и другая война. Не на жизнь, а на смерть! К фашистам не может быть пощады, не может быть с ними примирения. Об этом надо сразу сказать, писать об этом больше, сильнее…

И Толстой писал.

Мне особенно запомнилась статья Толстого «Лицо гитлеровской армии», опубликованная в конце августа сорок первого года. История ее такова. Дней за десять до этого в «Красной звезде» была напечатана его же статья о расстрелах красноармейцев, убийстве детей, женщин, стариков на оккупированной немцами Советской земле. Толстой обличал фашистов: «Зверями вас назвать нельзя, – дикие звери жестоки, но не убивают для наслаждения убийством и не проливают крови себе подобных. Нельзя вас назвать и сумасшедшими, – вы совершаете зверства обдуманно и планомерно».

Я не раз вспоминал эти слова Толстого: «обдуманно и планомерно», когда читал после войны материалы Нюрнбергского процесса, вскрывшего всю обдуманность и планомерность гитлеровских злодеяний.

А тогда, в сорок первом, вскоре после выступления писателя, мы получили «перехват» Берлинского радиоцентра. Геббельс пытался отрицать все, что было написано в статье Толстого, нагло обвиняя его в. том, что он «бессовестно» лжет, пишет «окровавленным пером» и т. п.

Когда мы познакомили Толстого с этим «опровержением», он сразу же сказал:

– Я отвечу им…

И попросил нас дать ему новые факты фашистских зверств, скупые и точные рассказы свидетелей, – так он их потом назвал. Для этого мы, понятно, не пожалели трудов. Корреспонденты газеты были посланы в госпитали, где встретились с ранеными воинами, вырвавшимися из гитлеровского плена, разыскали партизан, недавно прибывших из немецкого тыла. Материалов собрали много. Все это было послано Алексею Николаевичу, и он быстро откликнулся статьей «Лицо гитлеровской армии», привел эти рассказы свидетелей, которые «в любой час могут быть опрошены международной расследовательской комиссией, если таковая будет создана».

Писатель смотрел вперед, предугадывая, что такие комиссии и у нас, и в международном масштабе будут созданы, не знал только он, что и ему придется много поработать в этих комиссиях и увидеть своими глазами ужасы лагерей смерти, созданных гитлеровскими изуверами.

Конечно, какой редактор не хотел бы, чтобы «Правда» перепечатала потом уже опубликованный им впервые материал. Но статья Толстого была столь сильной и столь важной не только для армии, но и для всей страны, для всего мира, что я, «укротив» в себе свой газетный «краснозвездовский» патриотизм, позвонил редактору «Правды» П. Н. Поспелову и редактору «Известий» Л. Я. Ровинскому и предложил напечатать статью всем одновременно. Она и была напечатана в один и тот же день тремя нашими газетами, а потом передана радиовещанием на иностранных языках по всему миру.

Писал Толстой для «Красной звезды» много и безотказно, хотя и говорил, что легче написать большой рассказ, чем маленькую статью. Конечно, Толстому, годами работавшему над одним произведением, нелегко было перестроиться. Но в те дни писатель, можно сказать, приобрел «второе дыхание». В 1941 году одна за другой печатались, например в «Красной звезде», его статьи: 24 июля, 29 июля, 30 июля, 3 августа…

Толстой не делил свои выступления на значительные и незначительные. Небольшие заметки он писал для нас с тем же тщанием, как и большие трехколонные «стояки» и «подвальные» статьи. 5 сентября сорок первого года редакция получила краткое сообщение своего корреспондента по Западному фронту, которое было опубликовано «под шапкой» на всю страницу: «Родина никогда не забудет бессмертного подвита летчиков Сковородина, Ветлужских и Черкашина», – они повторили подвиг капитана Гастелло. На второй день газета выступила с передовой на эту же тему, а под передовой были напечатаны стихи Михаила Голодного «Богатыри».

И все же мы чувствовали, что нужны еще какие-то особенно сильные слова о героях, и обратились к Толстому.

Толстой написал небольшую статью «Бессмертие». В ней были те же факты, что и в сообщении корреспондента и в передовой, но изложенные по-своему, с присущей писателю страстностью.

Вспоминается и другая небольшая статья «Смерть рабовладельцам!». Наши фронтовые корреспонденты прислали в редакцию письма из Германии, найденные у убитых фашистских солдат и офицеров. Это были поражающие своим жестоким цинизмом документы. «Кто бы подумал, Вилли, – пишут немецкие жены на фронт, – что такое животное, ваша украинка, умеет прекрасно шить», или: «Удрали три литовца, но заменены уже белорусами. Это даже дешевле. Мы ничего не потеряли. Прокормить этих белорусов можно очень дешево. Русские получают только хлеб из свеклы…»

Эти письма мы послали Толстому. «К Вам внеочередная просьба, – писал Алексею Николаевичу заместитель редактора полковой комиссар Александр Карпов, – сказать свое слово по поводу писем, выдержки из которых я Вам посылаю. Нужны всего лишь две-три страницы на машинке. Если можно – обязательно сегодня».

В тот же день вечером статья размером в две страницы была уже у меня на столе; утром ее читала вся армия. На второй день «Правда» перепечатала эту статью, и ее прочла вся страна.

Мы знали, что Алексей Николаевич и в годы войны много работал над большими произведениями. Он писал киносценарий «Рейд энской дивизии» – повесть о дивизии, героически сражавшейся в окружении. И хотя это произведение шло не по нашему «ведомству», мы им все время интересовались. «Как у Вас идет работа над сценарием? – спрашивала редакция в одном из своих писем. – Когда Вы его закончите – будем печатать в газете один-два отрывка». И поскольку мне не терпелось побыстрее их напечатать, я торопил автора: «Было бы еще лучше сделать это сейчас».

Кинокартина по этому сценарию, как известно, не вышла на экран. Пока готовились и шли съемки, обстановка на фронте изменилась, началось наше контрнаступление под Москвой, и тема борьбы в окружении отошла на второй план. Произведение это лежит неопубликованным в архиве. Увидел свет лишь отрывок из сценария, напечатанный в «Красной звезде» 18 сентября 1941 года.

Мы знали также, что Толстой пишет драматическую повесть «Иван Грозный». В те же годы он перерабатывал свою трилогию «Хождение по мукам». Немало сил Толстой отдавал и общественным делам. В одной из своих телеграмм в редакцию из Ташкента Толстой сообщал: «Был занят организацией концерта в пользу эвакуированных детей, которому придают большое значение… В настоящее время продолжаю работать над «Русской правдой». Вышлю в ближайшие дни». Как мне потом рассказывала Людмила Ильинична, участие Толстого в концерте для детей действительно отняло у него немало времени. Он написал специально для этого концерта скетч «На крышах Москвы» и даже исполнял в нем роль (без слов) плотника.

Сейчас, когда в архиве рукописей Института мировой литературы имени А. М. Горького я увидел переписку писателя, мне стала еще очевидней мера его загруженности в дни войны. Здесь и телеграммы, и письма: из редакции дивизионной газеты «В атаку», из армейской газеты «На врага», из фронтовых, областных, центральных газет, Совинформбюро, радио с просьбами прислать свои статьи, многочисленные приглашения выступить на собраниях, принять участие в комиссиях…

Но мы знали: если надо приехать в редакцию «Красной звезды» и написать для нашей газеты, Толстой сделает это незамедлительно. Не скрою, что мы широко пользовались его добрым отношением к военной газете и нагрузку ему давали большую. Вот одна из наших телеграмм в Ташкент, где он некоторое время находился! «Наркому Госконтроля Юлдашеву. Прошу передать Толстому следующее: 1. Жду статью о великой русской нации.