80-е годы русской журналистики

В. П. Балуев, Политическая реакция 80-х годов XIX века и русская журналистика, Изд. МГУ, 1971, 314 стр.

Важность избранной Б. Балуевым темы, лежащей на стыке литературоведения и истории, несомненна. Взаимодействие литературного процесса с общественной мыслью, связь журналистики с освободительным движением, влияние на нее внутренней политики – все это раскрывается в годы реакции не менее ярко, чем в периоды общественного подъема, хотя и по-иному.

Автора интересуют самые разные проблемы: положение русских журналов в период реакции, особый тип редактора, издателя, журналиста, сложившийся в это время, творчество отдельных крупных писателей, изменения, происходившие в умонастроении разных категорий читателей, преломление в критике и публицистике проблем современной русской действительности. В книге собраны очерки журналистики самых разных направлений – официально-самодержавного, славянофильского, либерального, демократического, революционно-народнического. Не ограничиваясь материалами столичной прессы, автор привлекает и губернскую. Даже бульварная печать, всегда обходившаяся вниманием в нашем литературоведении, попала в поле зрения автора как часть журналистики, имеющая свое значение для понимания общих процессов, в ней происходящих.

В работе, задуманной как обобщающая, автору фактически почти нечего было обобщать. В его распоряжении были лишь отдельные исследования по демократической журналистике, при отсутствии монографий и даже статей, посвященных журналистике реакционной и либеральной, – тут он вынужден был выступить в значительной степени первоисследователем. До сих пор в нашей литературе рассматривались лишь частные аспекты этой темы: в литературоведении – в связи с творчеством некоторых писателей, деятельностью отдельных журналов, в истории – в связи с внутренней политикой 80-х годов. Даже в таком обобщающем и специальном труде, как «Очерки по истории журналистики и критики», нет и попытки проследить влияние политики самодержавия 80-х годов на журналистику, выяснить особенности ее развития (в разделе, посвященном 70-80-м годам, период реакции вообще не выделен). Поэтому во введении, написанном в лучших традициях диссертационного жанра, вызывает недоумение перечень тех трудов, на которые автор опирался (стр. 9). При всем уважении к таким историкам, как М. Нечкина, В. Хвостов, В. Мочалов, В. Яцунский, надо признать, что тема, поднятая автором, ими специально не исследовалась даже в частных ее аспектах.

Страницы, посвященные правительственной политике в области журналистики, наиболее содержательны. Богатый материал (в том числе и архивный) позволяет автору показать активность и многосторонность наступления самодержавия на передовые силы журналистики, наступления, не исчерпывающегося полицейскими мерами. В книге даны наброски к портретам представителей реакции, которая нередко выглядит в нашей литературе несколько абстрактно. Это представители «верхов» и идеологи самодержавия, от которых в описываемый период непосредственно зависели судьбы литературы и журналистики, – обер-прокурор Синода К. Победоносцев, редактор полуофициальной газеты «Московские ведомости» М. Катков, министр внутренних дел Д. Толстой, в ведении которого находилась цензура, начальник Главного управления по делам печати Е. Феоктистов, министр просвещения И. Делянов и некоторые другие. В их характеристике есть ряд спорных, а иногда и ошибочных моментов¹. Однако в целом этот раздел книги интересен. Порывая с дурной историографической традицией, автор стремится не просто обличить и заклеймить, а понять логику действия этих людей, выявить те черты их, которые выдвинули их на роль лидеров.

Реакционность – далеко не всегда синоним глупости и бездарности, – эту старую, по забытую в нашей литературе истину книга подтверждает еще раз. Среди гонителей передовой журналистики были бывшие университетские профессора, люди, причастные и к науке и к журналистике, обладавшие незаурядным умом и обширными знаниями. Автор обращает внимание на цельность и последовательность их мировоззрения, на их искреннюю убежденность, он полемизирует с вульгарной точкой зрения, которая предполагает в этих людях обязательное лицемерие и продажность (заметим только, что степень этой убежденности трудно поддается проверке. Если противники самодержавной идеологии доказывали свою убежденность, рискуя не только карьерой, но зачастую и жизнью, то убежденность сторонников самодержавия всегда хорошо оплачивалась).

Хочется возразить против определения автором политической позиции лидеров реакции Победоносцева, Каткова и других как защиты интересов дворянства. Эти люди, вершившие судьбы журналистики, проводили в ней политику государства – пореформенного самодержавия, уже пытавшегося учесть интересы буржуазного развития, предстать всесословным. Именно эта самодержавно-государственная точка зрения определяла линию по отношению к журналистике – борьбу за исключительную монополию официальной идеологии, за изгнание «разномыслия», за запрещение всякого идейного поиска. Для этих людей, призванных правительством управлять идейной жизнью общества, журналистика представлялась главным злом русской жизни, источником крамолы и смуты, вольнодумства и нигилизма. Идеальным положением в журналистике, с точки зрения представителей власти, было бы существование в ней одних только монологов Каткова, да и то отредактированных Победоносцевым. Отсюда враждебность со стороны правящих кругов не только к демократическим и социалистическим, но и к славянофильским и либеральным идеям в журналистике. Автор почему-то считает ненависть Победоносцева к либерализму непонятной и объясняет ее очень сложными причинами, в то время как она – прямое следствие его позиции идеолога самодержавия, для которого любое отклонение от казенной идеологии есть ненормальность и беззаконие. Без объяснения остались в книге внутренние противоречия в самой реакционной журналистике результат борьбы за наиболее ортодоксальное выражение самодержавной идеологии.

Книга показывает, как слабо верили приверженцы этой идеологии в утверждение ее монополии в журналистике путем свободной идейной борьбы, силой одной лишь мысли. Надежнее представлялись им материальное давление и репрессивные меры. Цензурные предостережения, закрытие журналов и приостановление их выпуска, запрещение розничной продажи, лишение нрава печатать объявления – эти средства борьбы с инакомыслием обстоятельно исследованы в книге. Наряду с этим применялась и система подкупов – средство подчас не менее действенное, как с очевидностью показано на примерах некоторых редакторских карьер.

Настойчиво и планомерно правительство пыталось повлиять и на сам характер изданий, налагая запрет на обсуждение ряда животрепещущих вопросов русской жизни и тем самым поощряя в журналистике мелкотемье.

С этой точки зрения представляется, что в разделе «Вторжение капитализма в прессу 80-х годов» автор несколько преувеличил стихийность процессов, происходивших в этот период в журналистике, и недооценил направляющую политику правительства, которое эти процессы культивировало, стремясь использовать их против оппозиционной прессы. Не только под напором капитализма, но и при пособничестве правительства насаждаются в журналистике новые нравы, появляются новые деятели – коммерческие издатели, беспринципные редакторы, продажные публицисты. Карьеры редакторов «Московского листка» Пастухова и «Петербургской газеты» Худекова, о которых рассказано в книге, интересны как проявление не только «буржуазных» тенденций в журналистике, но и отношения к ней «верхов». Бульварная и фельетонно-развлекательная, с охранительной окраской, пресса была для правительства предпочтительнее честной тенденциозной журналистики какого бы то ни было направления. Интересны выводы автора об отношении к этой прессе цензуры: «Цензоры и цензурные комитеты, управление по делам печати, министерство внутренних дел, жестоко каравшие в годы реакции периодические издания за малейший намек в них на либерализм и оппозиционность, более чем снисходительно относились к инсинуациям бульварной прессы» (стр. 114).

Автор справедливо обращает внимание на фарисейство Победоносцева, брезгливо третировавшего журналистику как безнравственную и лживую, лицемерно сокрушавшегося об отсутствии в ней честности и серьезности. Именно он как один из проводников правительственной политики немало потрудился, чтобы «загасить политическую мысль шестидесятых и семидесятых годов», вырвать журналистику «из рук Стасюлевичей, Салтыковых, Михайловских, Елисеевых», грубой силой подавить серьезную публицистику (стр. 109).

Любопытны страницы, посвященные читателю-восьмидесятнику (стр. 44-45). Здесь идет речь и о включении в читательскую массу «улицы», и о широком распространении читателя-обывателя, равнодушно глотающего любое чтиво, и об особой категории «читателя-ненавистника» с его анонимными доносами – добровольного цензора, мобилизованного реакцией. Читатель – друг передовой демократической журналистики не исчез, но, говоря словами Салтыкова-Щедрина, «читатель этот заробел, затерялся в толпе, и дознаться, где именно он находится, довольно трудно». Разрушение создававшихся годами связей передовой журналистики с читателем – одно из самых серьезных последствий реакционной политики, так как журналистика не только влияет на читателя, но и сама испытывает обратное воздействие воспитанного ею читателя.

Внешние, связанные с цензурой трудности развития журналистики, основной тяжестью падавшие на демократическую печать, показаны в книге ярче и обстоятельнее, чем трудности внутренние, связанные с идейными исканиями и лишь осложненные правительственной политикой. Чувствуется, что внутренние закономерности этого периода развития литературы, критики, публицистики занимают автора меньше. Однако в книге сделана попытка рассмотреть особенности развития разных направлений в журналистике, рассказать о сотрудничестве в журналах отдельных крупных писателей (Салтыкова-Щедрина, Чехова, Г. Успенского). Страницы, посвященные этим последним, в значительной степени компилятивны и вносят мало нового в уже существующие представления.

Не всегда понятно, какими критериями руководствуется автор, определяя направления в журналистике и относя к ним те или иные журналы и газеты. В разделе «Революционно-демократическая публицистика» речь, например, идет об «Отечественных записках» – журнале демократическом, но отнюдь не революционном. Революционная печать рассматривается в разделе о буржуазно-демократической печати, и, таким образом, революционная «Народная воля» соседствует с либеральной «Неделей». Единственным представителем революционно-демократических традиций в легальной журналистике, единственным носителем протеста против реакции автор считает Салтыкова-Щедрина (стр. 231 и др.), забывая имена М. Шелгунова, В. Короленко, Н. Михайловского. Оценки революционно-народнической печати вызывают недоумение – они совершенно не учитывают последних исследований народнической литературы, опровергающих многие положения, некритически воспринятые автором, в частности его утверждения об отрицании этой литературой развития капитализма в России (стр. 101 и др.). Не видеть капитализма в середине 80-х годов было нельзя. Другое дело, что, признавая его, народнические публицисты верили в возможность задержать, приостановить это развитие, свернуть с его пути благодаря вмешательству революционных сил (народовольчество) или правительства (легальные народники) в социально-экономический процесс. Вряд ли правильно относить славянофильскую печать – выразительницу одной из разновидностей либеральной идеологии – к дворянско-монархическому направлению. К этому же направлению отнесены и «Гражданин» Мещерского, и «Московские ведомости», и «Русский вестник» Каткова – полуофициальные органы, фактически субсидировавшиеся правительством. Все эти издания выражали не только интересы дворянства, так как выступали, в частности, за капитализацию страны, за ускоренную индустриализацию. И не только дворянство, как считает автор, было их читателем. И в среде буржуазии, и среди интеллигенции были воинствующие представители самодержавной идеологии, не говоря уже о широкой обывательской массе, поглощавшей ее не задумываясь. И напрасно автор оставляет народ вне сферы воздействия этой прессы – оно было гораздо значительнее, чем влияние демократической журналистики, недоступной для народа. Конечно, «Московские ведомости» особого распространения в народе не имели, как не имели его и «Отечественные записки». Однако идеология самодержавия, разрабатывавшаяся, в частности, Катковым, крупнейшим его публицистом, пропагандировалась в специальной литературе «для народа», внедрялась с церковной кафедры, вбивалась в крестьянство палкой.

К сожалению, в книге рассматриваются только полицейско-доносительские функции правительственной журналистики, автор не касается ее роли в формировании идеологии пореформенного самодержавия, в идейной борьбе с другими направлениями журналистики.

Более удачным представляется раздел о либеральной журналистике. Правда, автор, признающий искренность и убежденность деятелей реакции, почему-то считает, что в либерализм в России можно было только «играть» или «рядиться». Материал книги противоречит этой терминологии. Особенно интересны характеристики «Русской мысли» – журнала, сосредоточившего вокруг себя серьезные литературные силы того времени (Г. Успенский, Короленко, Мамин-Сибиряк, Чехов, Горький, Салтыков-Щедрин), и «Русских ведомостей», в которых автор справедливо подчеркнул элементы демократизма и радикализма. Свежий материал этого раздела убеждает, что попытки либералов сохранить свои органы печати любой ценой, в том числе ценой компромиссов с реакцией, приводили только к укреплению позиции реакции и к дальнейшему ее наступлению на журналистику. Думается, автор прав, когда спорит с теми исследователями, которые склонны преувеличивать зрелость общественного мнения и общественную активность печати в это время. «Глубокое горе», «печальная новость» – все это эмоции отнюдь не активного порядка. От печали и горя до протеста надо еще пройти некоторое расстояние», – замечает он по поводу «откликов» на закрытие «Отечественных записок».

Особое внимание в книге обращается на характерную для позиции деятелей либеральной журналистики убежденность в моральном праве на подобные компромиссы и замалчивания. Как и редактор «Вестника Европы» М. Стасюлевич, многие находили свое оправдание в том, что «настоящих виновников винить нельзя, без опасения самому попасть на скамью обвиняемых. А в таком случае потомство простит нам наше молчание». Книга показывает, что не только потомство, но и современники не простили (стр. 182). Попытки быть «приличными» в глазах общества и благонамеренными в глазах правительства оказались либеральной утопией.

Несмотря на ряд недостатков книги, в том числе отмеченных выше, несмотря на отдельные ошибочные положения, небрежности и неточности, исследование Б. Балуева, думается, обратит на себя внимание значительностью материала, который автор собрал в ходе своих занятий важной и малоисследованной проблемой и представил читателям.

Книга убеждает в том, что реакции не удалось остановить идейное движение и связанное с ним развитие передовой журналистики. Русская журналистика, столь последовательно изничтожаемая Победоносцевыми и Катковыми, обескровленная и обезглавленная, продолжала свою жизнь.

Последние страницы книги посвящены зарождению в России марксистской журналистики.

1. Так, например, реакционный период в деятельности Каткова автор начинает почему-то с 1848 года (стр. 83), хотя на рубеже 50- 60-х годов Катков был редактором либерального «Русского вестника» и определился как идеолог самодержавия лишь к 1863 году. Именно в этот период, а не после 1 марта 1881 года, как утверждается в книге (стр. 6), перешел в лагерь реакции и Феоктистов, бывший либеральный сотрудник «Русского вестника».[↩]