Героем июньской подборки стал поэт, прозаик и критик Евгений Абдуллаев. Редакция выбрала десять его лучших статей, что было не так уж просто: рубрику хотелось переименовать в «Горячую двадцатку». Речь пойдет о Г. Шпете, К. Зелинском, И. Роднянской; о словарях М. Эпштейна, старых мифах, литературной политике, учебнике поэзии, философии современного романа, а также о пире Платона во время чумы.
Новое понимание и старые мифы.
О книге И. Есаулова «Русская классика: новое понимание»
В статье анализируются методологические установки изучения русского литературного канона в контексте православной культуры, отраженные в книге И. Есаулова «Русская классика: новое понимание», а также используемый ученым понятийный аппарат (пасхальный архетип, категории Закона и Благодати).
Начальник отдела гипотез: О словах и словарях Михаила Эпштейна
Статья посвящена анализу терминотворческой стратегии и в целом философии языка М. Эпштейна на основе его недавних изданий: «Проективного словаря гуманитарных наук» и «Энциклопедии юности» (в соавторстве с С. Юрьененом).
Зачем нужна «литературная политика»
В статье представлен обзор истории понятия «литературная политика» в новоевропейских литературах (английской, немецкой, русской и французской). Дается его содержание, выделяются две модели литературной политики — либеральная и консервативная, рассматривается современное состояние литературной политики в России, США и Западной Европе.
Мена всех.
О конструктивистском периоде Корнелия Зелинского
Статья посвящена деятельности теоретика русского литературного конструктивизма
К. Зелинского в 1920-е годы. Рассматривается его место в литературной и идеологической борьбе того времени, а также идейные источники его конструктивистских работ.
Учебник поэзии.
Кому и для чего?
Нужен учебник поэзии, вероятно, тем, кто ничего о поэзии не знает либо знает очень мало. С краткой историей поэзии, с базовыми стиховедческими сведениями, с обильными поэтическими примерами. Вариант второй: учебник поэзии для филологических факультетов вузов. Здесь требуется скорее учебник по поэтике. Теоретическая часть — побольше и поглубже; научные цитаты, список рекомендуемой литературы, кейс-стади по анализу отдельных стихотворений. Наконец, вариант третий: учебник поэзии как самоучитель для тех, кто решил попробовать себя в стихотворстве.
Свободная форма.
«Букеровские» заметки о философии современного романа
Разговор о философии и современном романе стоило бы начать несколько ab ovo — с их генетической связи. С того, что легитимизация романа в качестве серьезного жанра стала возможной благодаря сближению в конце XVIII века философии и литературы. Романы, писал Шлегель, — «сократовские диалоги нашего времени. В этой свободной форме жизненная мудрость нашла прибежище от школьной мудрости». Эта «свободная форма», не скованная жесткими жанровыми и композиционными рамками, и создавала возможность для включения в роман философской «мудрости» — на уровне как отдельных рассуждений, так и общих мировоззренческих установок.
Вопросы чтения:
Сборник статей в честь Ирины Бенционовны Роднянской
Достаточно скромная по объему книга В. Головко, выпущенная как учебное пособие, на деле является серьезной монографией по философии литературного жанра. В ситуации осознаваемой угрозы, нависшей над литературоведением, — раствориться в разного рода культурологических исследованиях — автор предлагает формулу союза литературоведения и философии, при которой философия помогает увидеть нераскрытый потенциал науки о литературе. Заявленная исследователем «литературная герменевтика» фиксируется не столько на принципах классификации произведений, сколько на «познавательных качествах», «»понимающих» возможностях» жанра.
Десятилетие поэзии — или прозы?
Статья И. Шайтанова «И все-таки — двадцать первый…» возобновила дискуссию о современной поэзии, предыдущий «раунд» которой, напомню, прошел на страницах «Вопросов литературы» в середине нулевых. Спор вращался тогда вокруг бренда «новейшая поэзия» и того, что есть «современность» поэзии в целом. За прошедшее пятилетие споры эти потеряли накал. Что-то из формальных новаций впиталось современным поэтическим языком. Наиболее радикальные изыски (редко, впрочем, превосходящие своей радикальностью эксперименты вековой давности) окончательно отошли в область филологических ребусов. Основное размежевание происходит сегодня не внутри современной поэзии — а вне ее. На ее пределах, на границах между поэзией и не-поэзией. В плане профессиональном — между поэзией и любительским стихотворством. В функциональном — между поэзией в ее самостоятельном качестве и поэзией как средством (текстами песен, рифмованными фельетонами, стихами для детей)… Наконец, в жанровом плане — между поэзией и прозой.
История русской философии, или Философия русской истории Густава Шпета.
О новом издании «Очерка развития русской философии»
Хотя с момента первой публикации Шпета (после десятилетий замалчивания) прошло двадцать лет, он остается наименее понятым из русских философов первой трети прошлого века. Возможно, причина этого — в отсутствии у Шпета набора «основных идей», к которым можно было бы свести его философию. По словам Андрея Белого, Шпет «в своих выступлениях собственной позиции не развертывал вовсе; он ограничивался протыканием парадных фраков иных позиций».
«На пире Платона во время чумы…»
Об одном платоновском сюжете в русской литературе 1830–1930-х годов
Стихотворение Б. Пастернака «Лето» (1930) завершается достаточно неожиданным сопряжением двух известных «пиров» — «Пира» Платона и пушкинского «Пира во время чумы». Эти строки вызывали самые разные отклики — от восторженных до иронично-отстраненных, как, например, у А. Пурина. Тем не менее остается фактически незатронутым вопрос об источнике этих реминисценций у Пастернака, этого столкновения Платона с Пушкиным. Почему пир Платона —во время чумы? Почему он назван «вековым прототипом»? Почему у Пастернака Мэри названа арфисткой (Мери из «Пира во время чумы» поет без арфы)? Почему платоновская Диотима — печальна? И что означало для самого Пастернака упоминание «пира Платона во время чумы» ровно через сто лет после написания «векового прототипа»— пушкинской «маленькой трагедии»?