В режиме самоизоляции Бродский постепенно превратился в персонажа мема. Но мы бы не хотели, чтобы Иосиф Александрович был только главным хикки рунета, поэтому сделали подборку лучших статей «Вопросов литературы» о поэтике и биографии нобелевского лауреата.
Уравнение с двумя неизвестными (Поэты-метафизики Джон Донн и Иосиф Бродский)
Игорь Шайтанов сравнивает двух поэтов-метафизиков и пытается понять, как Бродский пришел к Донну — через Хемингуэя и ленинградского переводчика европейской поэзии Ивана Лихачева, упрекнувшего Бродского и Евгения Рейна за то, что они не знают классику, или же он прошел более трудный путь — через Баратынского и Тютчева, первых русских метафизических поэтов?
Еще раз о «поэтике музыкальных заглавий» Иосифа Бродского
Елена Погорелая пишет о музыкальной эволюции поэта, которая начиналась с ритмов зарождающейся авторской песни, но поменяла привычную русскому уху исповедальность на западную отстраненность, а прямолинейную «описательную» поэтику — на предметную, метафорическую, все большее значение придавая архитектонике текста, его многомерности и возможностям «далековатых» ассоциаций, заключенных в стихотворении.
Стихотворение на смерть поэта: Бродский и Оден
Михаил Свердлов и Елена Стафьева пишут о становлении Бродского и о его знакомстве с поэтом У. Х. Оденом и желании привить англосаксонскую поэтическую технику к русской поэзии. Если верить воспоминаниям и интервью Бродского, уже первое прочитанное им в оригинале оденовское стихотворение «Памяти У. Б. Йейтса» стало для него одним из решающих событий в жизни. В дальнейшем в подражание Одену была написана элегия «На смерть Т. С. Элиота» (1965) . Авторы исследуют, что взял для себя Бродский из стихотворения своего учителя, а что не сумел или не захотел прочесть.
Распадающаяся амальгама (О поэтике Бродского)
В статье Сергея Кузнецова рассматривается фрагмент из прозаических заметок Бродского, написанных после посещения конгресса ПЕН-клуба в Бразилии в 1978 году и опубликованных в 1990-м под заглавием «Посвящается позвоночнику». В этом прозаическом тексте происходит концентрация мотивов, разрабатывавшихся в стихах, и рождаются новые, характерные для данного автора смыслы при обращении к неоднократно использованному ранее образу — «зеркалу с поврежденной амальгамой».
Слово и мир (над строками «Двадцати сонетов к Марии Стюарт» Бродского)
В статье Олега Кравченко подробно изучается музыкальная составляющая цикла и особо подчеркивается, что пародийность в «Двадцати сонетах» может быть рассмотрена не только как «перепев» старых форм или «стилевое воплощение чужого слова», но и как моделирование тех едва различимых голосов, которые выделяются на фоне звучащего хаоса. В связи с этим автор показывает, как внутри поэтического текста живет пушкинская традиция.
Иосиф Бродский / Joseph Brodsky
Арина Волгина о двух Бродских, разделенных эмиграцией в 1972 году. И если первого — советского диссидента из Лениграда — русский читатель знает, то второй — американский профессор — нам почти неизвестен. Как воспринимали Бродского в англоязычном мире, почему его эссе печатали крупнейшие американские журналы и почему после того, как поэт стал переводить свои стихи самостоятельно, критики начали писать, что нобелевскую премию дали не тому.
Enjambement как фигура. Битва в представлении Альтдорфера и Бродского
Катерина Грациадей пишет, что Бродский пользуется приемом переноса столь часто, что enjambement в свою очередь может считаться его автографом, его «отпечатком пальцев». Данный прием ощущается читателями Бродского как «длинное дыхание» (выражение Е. Солоновича), свойственное его поэтике, его дикции, что подразумевает неизбежный запас воздуха, который расширяет легкие читателя, позволяя следить за смыслом всего стихотворения, переносимым поэтом из одной строки в другую, отчего порой возникает мучительное впечатление смыслового торможения. Автор также рассматривает знаменитую картину Альбрехта Альтдорфера «Битва Александра» и утверждает, что в случае Альтдорфера-Бродского французское слово enjambement перерастает значение термина, приобретая характер метафоры: глагол, от которого оно образовано, может означать не только шагать, идти большими шагами, перешагивать, но и — завоевывать, вторгаться (а разве вражеское войско не вторгается в данном случае на чужую территорию?).
Непереводимые годы Бродского. Две страны и два языка в поэзии и прозе И. Бродского 1972–1977 годов
Владимир Козлов пишет о неразрешимом конфликте внутри Бродского — о несоответствии между его поэтической и прозаической мыслью. Поэт не раз утверждал, что поэзия есть творение самого языка и человек на такое творение не способен. Бродский убежден: то, что «сказывается» в поэтическом произведении, больше того, о чем в нем «говорится». Именно поэтому для него поэзия — это сфера, в которой что-то сказывается, а проза — в которой что-то (и кем-то) говорится. Вероятно, этим родовым различием можно объяснить тот факт, что в поэзии Бродского сказывается не только больше, чем говорится в его эссе и интервью на те же темы, но и сказывается иной раз почти противоположное.
«Бродский и Галич учились в одном классе» (Две стратегии борьбы со Злом…)
Елена Чижова пишет о героях будущих анекдотов — Бродском и Галиче, об их сходствах и различиях. Попытка сформулировать в нескольких словах сущность предложенных ими стратегий приводит к следующему: Бродский прокладывал путь от «общественного животного» к личности, Галич — от «личного животного» к обществу. Автор подробно рассматривает условия жизни двух авторов и пытается понять, что повлияло на поэтику каждого из них.
«Неизвестный Мандельштам» Иосифа Бродского
В статье Леонида Кациса рассматривается фрагмент стенограммы выступления И. Бродского на конференции к столетию О. Мандельштама в Лондоне в 1991 году. Анализируется позиция Бродского, противостоящая устоявшемуся мнению, что «Ода» Мандельштама Сталину была «болезнью». Комментируются устные замечания Бродского на эту тему, высказанные поэтом во время оппонирования на конференции, специально посвященной этому произведению.