Настоящее заставляет особенно пристально смотреть в воды прошлого. Там, на глубине, иногда проявляются образы, обнажающие подлинность происходящего здесь и сейчас. Ностальгическую подборку Светланы Кековой «Время портных», опубликованную в январском номере «Нового мира» за 2025 год, открывает стихотворение «Медали»:
На склоне лет легко вернуться к детству. Там — одуванчик дремлет. Там лопух свой грубый лист раскинул по соседству, и гонит ветер тополиный пух.
Мерцает он, на белый снег похожий, и, как всегда, в июньский день погожий гудят счастливо пчелы и шмели. Идет по длинной улице прохожий, и воробьи купаются в пыли. И бабочка на розе отдыхает, и луч летит из облачных громад, цветет сирень, жасмин благоухает, шиповник источает аромат. И кажется, что там, в простом и бедном советском детстве, вправду длился рай, и, словно ангел, заходил сосед к нам, шла мама за соленьями в сарай.
Стол накрывали скатертью, и стопки стояли, словно, воины, рядком. А от медалей папиных в коробке всегда тянуло странным холодком.
С посылом, интонационно близким Б. Окуджаве («Кто там плачет?.. Никто там не плачет… Просто дети играют в войну!..») поэт определяет ракурс разговора о войне изнутри мирной, камерной, отдельно взятой человеческой жизни. Фрагменты воспоминаний героини, разворачивающихся в каждом последующем стихотворении цикла, обрамлены картинами мирного детства, но всё, что находится за пределами рамки, охвачено пожарами катастроф: исторических и метафизических. Подборку организуют два параллельно развивающихся образных ряда: первый связан с лоскутками в руках портных, второй – с осколками детского калейдоскопа. Оба ряда восходят к лейтмотиву воссоздания жизни, собирания ее по кусочкам.
Стартуя в почти ахматовской точке пространства («одуванчик у забора», «лопухи и лебеда»), пейзаж раскрывается в парящем пятистишии тополиной метели, создающей – на уровне прерывистого дыхания ямбов, уносящихся вверх по воздушным ступеням, и терпких аллитераций – образ физически ощутимого тепла.
Мироощущение ребенка очерчено геометрически: улица длинна – как бесконечность запечатленного мгновенья. Прохожий идет по ней, словно отмеряя шагами минуты. Ему так же свойственно идти, как шмелям и пчелам – счастливо гудеть, а воробьям – купаться в пыли. Раз навсегда заведенный порядок летней жизни подсвечен тициановским солнцем («И луч летит из солнечных громад…»), а бабочка, отдыхающая на розе, созвучна образу успокоенной души, приникающей к миру прекрасного.
Здесь, в райском саду детства, где роза, сирень, жасмин и шиповник выстроены в поистине андерсеновский образный ряд, распахнутый Герде, есть место и памяти смертной. Упоминание о сестре, спасающей брата, еще появится в другом стихотворении подборки – «Снежная королева»: «…У нее в котомке — добро без примеси, / даже если время вот-вот разрушится…». А пока ледяная стать грядущих испытаний явлена только в образе боевых наград.
Сосед, заходивший в дом, «словно ангел», продолжает идиллический ряд райских символов, как и выносимые ему навстречу дары – «соленья из сарая». И только в образе торжественной трапезы («Стол накрывали скатертью, и стопки / стояли, словно воины, рядком…») впервые размыкается доныне беспечальный круг младенческих воспоминаний. Архетипическая метафора поля боя и поля жатвы, пира и битвы явлена самой жизнью. Становится ясно, что любая трапеза в послевоенном, праздничном с виду мире – трапеза поминальная, и что сосед-ангел, как и отец, побывал когда-то в небесных боях.
Над горькими рядами стопок неуместны возгласы и речи. От них веет прохладой, как и от медалей в коробке. Стекло и металл противопоставлены здесь трепещущей плоти бабочек, деревьев и цветов.
«Медали папины в коробке» и их «странный холодок» сродни загадочной Морре, сидевшей под кустом сирени в цветущем саду Муми-троллей. Земля на том месте, где находилась Морра, покрывается инеем, но Т. Янссон не считает, что говорить о ней нельзя. Эта память о смерти как естественная часть бытия расширяет горизонт переживаний ребенка. Так и здесь: странный, потусторонний холодок медалей вводит нас не только в пространство памяти, но и в область непознанного, не постижимого детским, человеческим умом.
Так неявная антитеза живого и мертвого, земного и небесного подсвечивает изнанку внешнего мира, в котором обитает ребенок. Ледяные светила медалей уже пробили в нем брешь, сквозь которую хлещет отрезвляющий свет будущего.
Собственное место в пространстве и времени героиня определяет белым всполохом цветущей у дома мичуринской груши – символом торжества чистоты и жизни над мороком недавнего прошлого, а главной своей «игрой» называет способность видеть мир сквозь трубочку с волшебными осколками:
…Совсем недавно отгремели пушки. Мальчишки вновь сбивали трав верхушки и брали штурмом вражеский окоп. И были у меня свои игрушки, но самой лучшей был калейдоскоп.
Право на особый взгляд – взгляд сквозь осколки – это попытка отстоять сокровенное, выстроив заново мир собственных ощущений и открытий:
…Зачем мне куклы в белых платьях бальных, когда всего три стеклышка зеркальных, скрываясь в недрах маленькой трубы, такие составляли мне узоры, что забывалось все — обиды, ссоры и прочие превратности судьбы…
Мы, как археологи, прочитываем сакральные тексты о прошлом из дня сегодняшнего и по осколкам пытаемся судить о форме всего сосуда. Как детская игра «в секретики», когда под цветным бутылочным стеклом светится блестящий фантик или цветок цикория, отдельная человеческая память преображает хаос в космос:
И в доме детства моего на полке лежали разноцветные осколки случайного, как наша жизнь, стекла.
Подобно мухам, изображавшимся великими художниками прошлого то на сочных плодах, то на коленях святых, тени, отбрасываемые предметами из детства на наши воспоминания, призваны напоминать о том, что изнанка бытия шероховата. Эти образы несут память о быстротечности нашего существования. Созидание не обессмыслено памятью смертной, напротив – ею озарено, но и сквозь созидание прорастают трагические, в вечном круге настигающие человека вопросы:
…Конечно, приходится верить и твердо стоять на своем: судьба нам позволит примерить все то, что кроим мы и шьем. Но, к счастью, средь общих восторгов, вопрос возникает порой: за что у судьбы на задворках воюет последний герой?
Коробки с воспоминаниями греют нас и вместе с тем отрезвляют правдивостью факта. Власть хаоса огромна, собирателей все меньше, но прогулки по осколкам необходимы. Хотя бы просто для того, чтобы ранить нас подлинностью, ее острым, неостывающим холодком.