О книге Юлии Кузнецовой «История Северного круга» (2024) и других подростковых антиутопиях
Взросление человечества и каждой отдельно взятой души – череда неизбежных надежд и разочарований. Суть ее восходит к карамазовскому кризису веры – ситуации очень подростковой и одновременно расширяющей глубину понимания подростковости. Внутренняя жажда правды, сопряженная с поиском скорых, готовых решений, становится лейтмотивом нескольких повестей, написанных о подростках и для подростков в последнее десятилетие.
Автор книги «История Северного круга» Ю. Кузнецова предложила читателям свежую версию антиутопии, органично продолжившую жанровые поиски Н. Евдокимовой (повесть «Конец света», 2024) и Ю. Лавряшиной (повесть «Улитка в тарелке», 2024) в современном российском young adult.
Мир, в котором существуют герои «Истории…», очерчен уже в названии. Это замкнутое пространство посреди занесенной снегом и зараженной ядовитыми прожилками пустыни. После произошедшей экологической катастрофы выходить за границы Северного Круга стало опасно. Растения, существовавшие до этого, остались только в заповедниках. Среди людей распространилась «лишающая болезнь», которая у одних отнимает способность ходить и говорить, а у других вызывает потерю жизненно важных органов. Все усилия тех, кто выжил, направлены на изучение недружественной внешней среды, поиск выходов за пределы Круга.
Действие повести Лавряшиной «Улитка в тарелке» также разворачивается в мире, навсегда изменившемся после экологической катастрофы. В декорациях классического сюжета с закрытым Стеной микромиром выстраивается хрупкое психологическое пространство с тонко, как у Р. Брэдбери, прорисованными характерами. В этом микромире обитают дети-старички, выношенные матерями во время экологической аварии, ставшей следствием научного эксперимента. Дряблая коричневая кожа, погасшие взгляды, вечная слабость… – едва ли они доживут даже до двенадцати лет. У этих детей нет родителей, они не ходят гулять, не бегают, не прыгают, не смеются. Их даже не учат читать. А зачем, если?.. Это горькое «если» повисает над главными героями книги и требует продолжения. Воспитатели скрывают от детей правду, не рассказывая им о том, чего они лишены.
Вместо этого маленьким старичкам ежедневно предлагаются компьютерные игры. Спокойная жизнь с завтраками, обедами, ужинами, виртуальным миром и крепким сном вполне устраивает их, ведь любая попытка пожить «по-настоящему» вызывает боль и слабость. Правда, воспитанникам обещают, что скоро они станут взрослыми, красивыми и сильными. Однажды, осознав, что им лгут, девочка Мира решается на побег из ставшего привычным мирка в мир настоящего. Что ждет ее там – догадаться несложно.
У книги печальный и светлый, очень правдивый конец. Но прежде чем история закончится, читателю предстоит узнать и увидеть распахнутую душу Миры. Предстоит почувствовать любовь, живущую в этой душе, и вместе с обычным мальчиком из нашего, насквозь настоящего мира влюбиться в нее – влюбиться до боли в сердце, до крика. Как дороги радости каждого дня! Какое счастье – с разбегу забраться на душистый стог, покататься на велосипеде, хотя бы во сне увидеть море… Маленькому, еще не жившему человеку, который готовится к скорому уходу, понадобится мужество. «Улитка в тарелке» – это книга о благодарности, боли, радости, любви и смирении.
Если у детей-старичков из мира Лавряшиной нет земного будущего, то героям Кузнецовой предстоит самостоятельно нащупать его границы. Отдаленно напоминающая Миру жаждой жизни и восприимчивостью к добру, прикованная к постели девочка Эльна не может ходить и говорить. Ее образ отсылает к той самой слезинке ребенка, в которой сконцентрирован трагизм существования в Северном Круге.
Но брат Эльны Крамт не привык сдаваться. Он скуп на эмоции, потому что предпочитает им поступки, дела. Услышав в одном из древних «поветрий» (так называют в их краях иррациональную информацию из прошлого) о результативности жертвоприношений, обычно не склонный доверять непроверенным источникам Крамт решает бросить в пылающую прожилку живое существо. Вера, родившаяся в нем на грани отчаяния, западет в сердце главного героя повести – мальчика по имени Дин, который мечтает во что бы то ни стало подружиться с Крамтом.
Брат Эльны выбирает в жертвы удивительных жуков-талюков, которых считает простейшими созданиями.
В Северном Круге животные не могут существовать отдельно от растений, на которых обитают. А у талюков обнаруживается волшебная способность увеличиваться под теплом любящей руки. В этом увеличенном состоянии жуков можно посадить на ладонь и перенести куда угодно. Такой секрет открыл Дину одноглазый пастух Чойри, отшельником живущий на краю поселения и нежно любящий все живое.
Дин сразу же попадает в ситуацию выбора: предать Чойри, умолявшего не рассказывать никому о талюках, но зато завоевать уважение Крамта, или оставить все как есть. По напряженности муки мальчика сопоставимы с раздумьями Раскольникова накануне преступления. Хрупкий мир природы, оберегаемый Чойри, смотрит на Дина пристально – как Лис, прирученный Маленьким Принцем:
– Как-то жалко его, – наконец сказал я. – Талюка.
– Послушай, я думал, их нужно много! – вдруг с жаром воскликнул Крамт. – А нужен всего один! Понимаешь? Один!
– Все равно жало, – повторил я тихо.
– А Эльну тебе не жалко?! Она говорить не может, ходить не может! Тебе бы так! Сразу бы согласился взорвать хоть тысячу талюков!..
Когда Дин знакомится с Эльной и своими глазами видит ее беспомощность, отчаянная надежда Крамта передается и ему. Правда, Дин открывает и другие способы помочь. Они так просты и одновременно сложны: например, достаточно раз в день заглядывать к Эльне, разговаривать с ней, приносить сделанные своими руками игрушки…
Конфликт техногенного и природного в повести решается через нюансы детско-родительских отношений, определение ценностных приоритетов, сопоставление мужских и женских характеров, рационального и интуитивного начал. В замерзающем мире критерием подлинности становится все живое. Жизнь – это выращенные биологами рыжинки настоящей, а не искусственной еды. Это хвоинки заповедных сосен, смотреть на которые предлагают детям экскурсоводы. Это все, что можно придумать самому и сделать своими руками. А еще это редкая, словно покрытая пылью, улыбка матери Крамта и Эльны.
Все в повести ирреально, и логику поведения пространства-времени приходится постигать с первой до последней страницы. Только человеческое поведение неподвластно переменам. Образы детей и родителей, на которых держится повествование, связаны мотивами любви, заботы, соседствующего с ними страха за будущее:
Мама долго смотрела на меня. А потом вдруг прижала мою голову к своему животу и прошептала мне прямо в волосы: «Я так за тебя боюсь…»
А я утром сделал себе из волос шалаш. Взбил их и построил таким домиком. Мамины слова попали в шалаш.
– И я очень тебя люблю, – добавила мама, и я был рад, что эти слова тоже попали в мой шалаш.
Метафорика повести легко ложится на ситуации современной нам повседневности. Замкнутость каждого ныне живущего в самом себе, постковидная настороженность вздыбленного мира, недоверие к простым вещам… А еще – забвение прежнего языка. За Северным Кругом сохранились не все слова, многим вещам пришлось дать новые названия, а значит, старый мир остался в пучине беспамятства настолько, насколько тонки и призрачны воспоминания о нем.
В пределах Северного Круга все или почти все сделано из ларгуса: топливо, мебель, одежда, дома и даже еда. Кастовое деление школы на классы Рабочих и Ученых подчеркивает высокий статус людей науки. Мама хочет, чтобы Дин стал именно ученым, а мальчик считает, что создавать руками незатейливые, но необходимые вещи – ничуть не хуже. В Дине многое тянется к органике, природе, теплу настоящей жизни. Вот почему все подарки и испытания судьбы: дружба с Чойри, умение увеличивать талюков и вера в спасение Эльны – достаются именно ему, искателю подлинности.
…Однако после жертвоприношения Эльна не встает с постели. Так заканчивается детство Дина и Крамта, которое еще предстоит выплакать. И мир незаметно меняется от этих слез (не снова ли перед нами драгоценная слезинка Достоевского?). В самой глубине перевернутого мира, где еще сохранилось «чистое место» с вековыми деревьями, можно не притворяться и быть слабым, разрешив себе чувствовать – чувствовать, а не рассуждать. И пока герои осознают целительную силу этой слабости, вокруг – кто знает? – может стать чуть меньше ядовитых прожилок:
В этот миг я увидел поляну, большую, окруженную какими-то светлостволыми деревьями <…> На ней не было ни одной прожилки! Рядом с ней – были. А на ней – нет. У корней деревьев росла трава <…> И снег был белым-белым. А посередине поляны, спиной ко мне, стоял Крамт… Его плечи тряслись. Он плакал как маленький, подвывая и всхлипывая. Краем глаза я уловил какое-то движение рядом с собой. Обернулся и увидел, что прожилка, которая была ближе всех к поляне, исчезла! Куда она делась? Вот это да… Надо будет сказать Крамту. Но не сейчас. Я подожду. Пусть со слезами уйдет боль.
У нас есть время. У всех нас…
Послевкусие истории, рассказанной Кузнецовой, работает удивительным образом. Контурность сюжета, неочерченность мира и как будто намеренное отсутствие его детализации, открытость финала в том самом месте, где доверчивый читатель, привыкший к назидательной риторике, ждал бы ответов на вопросы – все это уводит на глубину предельно откровенного внутреннего разговора.
Разговора, необходимого, чтобы многое осознать и жить дальше.