Жужанна Зёльдхейи-Деак. Роль немецкого посредничества в венгерской рецепции русской литературы (XIX век)
Посредником в межкультурном общении, как известно, могут быть не только отдельные писатели, произведения, кружки, объединения, салоны, журналы, издательства, путешественники, миссионеры и т.д., но и литература в целом. Перед нами именно такой случай: посредником в освоении венграми русской литературы XIX века выступает немецкая литература как таковая, по крайней мере в той ее ипостаси, которая обращена к России и представлена конкретно переводами, статьями, рецензиями, лекциями – словом, всем объемом письменных и устных интерпретаций.
Известная исследовательница русской литературы Жужанна Зёльдхейи-Деак прежде всего максимально полно выявляет немецкие источники, участвовавшие в венгерской рецепции русской классики, не забывая при этом об исторических обстоятельствах, делавших такое участие не только полезным, но и неизбежным.
С одной стороны, это высокий, государственный статус немецкого языка (напомним, что Венгрия в течение многих десятилетий была частью Австрии, а в 1867 году вошла в состав Австро-венгерской монархии), а также интенсивное общение русских деятелей культуры с немецкими (напомним только о визитах русских в Веймар к Гете, а позднее о паломничестве в Берлин, в центр «гегельянства»). С другой стороны – и невольная отъединенность в Европе венгерского языка как языка другой, финно-угорской, группы, и минимум личных контактов и связей деятелей культуры Венгрии и России. При таких обстоятельствах современный ученый, выясняющий происхождение и судьбу того или другого явления, подобен следопыту, не упускающему мельчайшие детали и подробности.
Очень часто наводящим признаком для исследователя служит написание имен. Так, характер подачи фамилий в анонимной венгерской статье о России и русской литературе позволяет сделать вывод, что подготовлена она на основе немецкого источника и восходит к знаменитой работе Герцена «О развитии революционных идей в России». Сходным образом решается вопрос о немецкой основе первого венгерского издания романа Достоевского «Подросток», венгерских переводов драм Чехова «Три сестры» и «Вишневый сад» (тут Ж. Зёльдхейи-Деак опирается на выводы другого исследователя — Эрвина Загони) и т. д. Для определения же немецкого «происхождения» первого венгерского перевода тургеневской «Нови» оказалось важным написание не только имен, но и названия, представляющего собою кальку немецкого «Neuland» («Новая земля»).
Нередко участием посредника обуславливается не только передача имен, названий или отдельных реалий, но и угол интерпретации произведения или творчества писателя в целом. Так, размышления в венгерской критике о способности автора «Отцов и детей» и «Нови» предугадывать общественные события восходят к соответствующим толкованиям в немецкой прессе (сам Тургенев в письме к Стасюлевичу от 18/30 апреля 1878 года говорил, что в Германии он «получил название: der Prophet <пророк>»1). Очень характерна также «натуралистическая» окраска венгерской рецепции Достоевского, вызванная тем, что восприятие этого писателя в Германии было связано со становлением натурализма как художественного направления2.
Или, казалось бы, совсем частный факт: венгерские интерпретаторы «Обломова», вслед за немецкими авторами, видят в Штольце законченное и, что ли, беспримесное воплощение немецкого характера, не упоминая о том, что у этого героя русская мать, что родной его язык русский и что он исповедует православие. Ж. Зёльдхейи-Деак придерживается здесь другой и, очевидно, более корректной точки зрения, сформулированной известным современным немецким исследователем Петером Тиргеном: Гончаров «в образе Штольца хотел изобразить не стопроцентного немца, а именно некий симбиоз из якобы лучших черт, присущих немцам и русским…» 3
Изучение посредничества ведет и к пониманию формы и степени отклонения от оригинала, а порою и к фиксированию ошибок. «Немало таких случаев, когда изменение текста подлинника начинается в немецком и продолжается в венгерском переводе» (с. 60). Так, в «Евгении Онегине» о заглавном персонаже сказано: «Бранил Гомера, Феокрита; / Зато читал Адама Смита»; в немецком же переводе Ф. Боденштедта Онегин «не обращал внимания на этих античных авторов, зато восторгайся Адамом Смитом»; наконец, в венгерском переводе, выполненном К. Берци, степень нерасположения (соответственно расположения) пушкинского персонажа к названным авторам оказалась еще более высокой: «…Онегин уже ненавидел Гомера и Феокрита, а Адама Смита прямо переводил» (с. 60).
Классический пример деформации демонстрирует судьба лермонтовского «Паруса». Как известно, само это слово – парус – фигурирует только в названии и в первой строке, но затем с помощью соотносимого с ним личного местоимения «он» это понятие тонко совмещается и ассоциируется с обликом тоскующего и жаждущего активного действия человека. В немецком переводе название передано существительным среднего рода – das Schiff — и, соответственно, относящееся к нему местоимение «es» уже не вызывает заключенных в лермонтовском тексте ассоциаций. «В венгерском переводе тоже не выражена символизация корабля, так как в венгерском языке нет грамматических родов и личные местоимения употребляются гораздо реже, чем в русском и немецком…» (с. 62). Словом, венгерская версия еще более усилила, так сказать, десимволизацию немецкого перевода. К таким случаям, очевидно, применимо приведенное по другому поводу признание венгерского поэта и переводчика Лёринца Сабо: «…передо мной был выбор: пользоваться посредниками или же скрыть от читателей тот свет, который дошел до меня в зеркальном отражении» (с. 102).
Естественно возникает мысль и о такой ситуации, когда фактор отражения, то есть немецкого посредничества, способствует обогащению перевода. К этой ситуации отчасти близка и продемонстрированная в книге интерпретация Тургенева как «пророка» социальных потрясений. Но возникает вопрос и о возможности конкретного, стилистически-образного воздействия немецких переводов на венгерские тексты, причем именно в таком, можно сказать, творчески-позитивном смысле. Очевидно, это вопрос уже к будущим исследованиям Ж. Зёльдхейи-Деак…
Начиная с 1870-х и особенно 1880-х годов положение в Венгрии русской литературы заметно меняется, так как на авансцену выходят переводчики, владеющие русским языком. Но все же роль немецкого посредничества остается весьма большой – исследователь показывает это на переводах произведений Достоевского, Льва Толстого, Чехова.
Надо сказать еще, что в рамках широкой постановки проблемы (литература как посредник) в книге освещается посредническая функция некоторых литераторов. Самый удачный раздел здесь – страницы, посвященные Фридриху Боденштедту, немецкому писателю, журналисту, переводчику, имевшему личные контакты с венгерскими литераторами, выступавшему в Венгрии с лекцией по русской литературе, входившему в «Литературное общество имени Петефи» (см. с. 49–51).
И еще одна тема, возникающая в русле основной темы, – межлитературное движение и функционирование крылатых слов и формул. В соответствии с венгерскими обстоятельствами особую популярность приобрело понятие нигилизма (один выразительный пример: тургеневское стихотворение в прозе «Порог» появилось в Венгрии под заглавием «Песнь нигилиста» – см. с. 75), и неудивительно то внимание, которое уделено ему в настоящей книге. Здесь Ж. Зёльдхейи-Деак продолжает исследования уже упоминавшегося выше Петера Тиргена, а также более ранние работы М. Алексеева, Дм. Чижевского и других.
Общая картина венгерской рецепции русской литературы, как показано в книге, определяется многими факторами, – здесь не только участие посредника, но и особенности восприемника, то, что Александр Веселовский называл «встречным течением–. Именно по этой причине Достоевский и Толстой длительное время уступали Тургеневу. «Лиризм, поэтичность «Дворянского гнезда» и повестей писателя, эмоциональность изображения любви, прекрасных картин природы, музыка, сопровождающая события, были ближе к воспитанным на романтических произведениях венгерским читателям, чем проза Достоевского и Толстого…» (с. 34) 4.
Да и случайные обстоятельсва, подчас личный выбор и степень дарования переводчика определяют картину рецепции. Возможно поэтому венгерские издания «Ревизора» и «Мертвых душ» появились примерно на десятилетие позже венгерского перевода «Шинели»; ведь этот перевод был выполнен выдающимся поэтом Яношем Аранем (между прочим, также на основе немецкого посредника), который сумел органически ввести гоголевскую повесть в отечественный художественный контекст. «Вместо стилистически нейтральных лексем он часто оперирует диалектизмами, в некоторых случаях даже мало употребляемыми <…> трансильванскими диалектизмами. Всё это соответствовало принципам «народно-национальной школы»…» (с. 33).
Книга завершается приложением «Русская тема в романах Мора Йокаи (Роль немецкого посредничества в создании «Романа будущего столетия» и «Свободы под снегом»)» и указателем венгерских писателей, поэтов и переводчиков, так или иначе связанных с русской литературой. Наверное, было бы полезным снабдить книгу еще одним указателем – названий произведений, – что помогло бы нагляднее представить панораму и динамику венгерских переводов.
Но это пожелание относится уже к будущему труду Жужанны Зёльдхейи-Деак, который бы продолжил ее настоящее интересное и плодотворное исследование.
Ю. МАНН
- Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем в 28 тт., Сочинения, Т. 12, М.–Л.: Наука, 1966. С. 549.[↩]
- См. об этом также: Дудкин В. В., Азадовский К. М. Достоевский в Германии (1846–1921) // Литературное наследство. Т. 86. Ф. М. Достоевский. Новые материалы и исследования. М.: Наука, 1973. С. 741–759.[↩]
- Тирген Петер. Замечания о рецепции Гончарова в немецкоязычных странах // И. А. Гончаров. Материалы Международной конференции, посвященной 125-летию со дня рождения И. А. Гончарова. Ульяновск, 1998. С. 46.[↩]
- Более подробно это явление Ж. Зёльдхейи-Деак анализирует в другой работе: Различные источники и формы восприятия русской литературы в Венгрии (1830–1860 годы) // Поэтика русской литературы. М.: РГГУ, 2001. С. 336 и далее.[↩]
Статья в PDF
Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №3, 2005