Жизненный случай и литературный сюжет

На полях истории литературы записано немало преданий о том, как рождались сюжеты великих произведений. Одни из таких преданий анекдотичны и зыбки, другие основательно подтверждены и обладают несомненной достоверностью. Однако независимо от своей достоверности такие предания чаще всего питают представление, будто случайно ниспосланный писателю, кем-либо подаренный ему сюжет – сам по себе – способен вызвать к жизни великий роман, или поэму, или пьесу. Такое представление весьма распространено, хоть и является ложным.

Путь от подвернувшегося жизненного случая к написанной книге далеко не так прям и прост, как это представляется многим; для истинного писателя сюжет, пришедший к нему со стороны, может послужить лишь самым первоначальным толчком к размышлениям. Книга же сможет родиться только в том случае, если сюжет преобразуется (и чаще всего преобразуется до неузнаваемости), сливаясь со всем собственным жизненным опытом писателя, с его поисками ответов на неотвязно одолевающие вопросы, с выработанною им самим нравственною позицией. Иными словами, подаренный автору сюжет способен родить книгу лишь в том случае, если книга эта окажется способной заключить в себе то, что сам автор хотел бы высказать своим читателям. Без этого необходимого условия никакой случайно подвернувшийся сюжет не обретет полноценную литературную жизнь. В лучшем случае, обращаясь к случайно узнанным незаурядным подробностям жизни, к «подаренному сюжету», писатель получит только повод лишний раз показать степень владения литературным ремеслом.

Владение ремеслом в искусстве немаловажно. Преуменьшать его значения не следует. Тем более не следует вкладывать в это понятие презрительный смысл. Но столь же ошибочной крайностью является и предположение, будто овладение ремеслом, даже и в самой совершенной степени, может быть достаточным для создания произведений искусства.

Подтвердить это могло бы любое из упомянутых вначале преданий о подаренных сюжетах. Но, пожалуй, одно из самых наглядных подтверждений отыскивается при попытке исследовать общеизвестный и совершенно достоверный рассказ о том, как московский юрист Н. В. Давыдов сообщил Льву Николаевичу Толстому об одном судебном разбирательстве, а Лев Николаевич извлек впоследствии из этого рассказа сюжет для драмы, названной им поначалу «Труп», а затем переименованной в «Живой труп» и до сих пор не сходящей со сцены.

Короткое изложение этой истории мы найдем в опубликованных воспоминаниях самого Давыдова¹; ту же версию пересказывает в своих мемуарах А. Ф. Кони; ее подтверждение обнаруживается и в записях С. А. Толстой. Сомневаться тут не приходится: именно обстоятельства судебного дела, рассказанные Льву Николаевичу Н. В. Давыдовым, явились первым поводом для замысла драмы, которую, впрочем, сам Толстой никогда не считал оконченной, при жизни не публиковал и не разрешал к постановке и к которой, как свидетельствуют многочисленные заметки в дневниках, в записных книжках и в рабочих планах, он собирался вернуться.

Но не спор о степени завершенности драмы интересует нас в данном случае, а перипетии появления того варианта, какой мы вынуждены сейчас считать окончательным.

Сравнивая перебеленный текст с черновиками, мы видим именно то, что связано с «ремеслом»: обработку слова, поиски новой формы сценического диалога, уточнение характеров, отсечение лишнего наряду с введением новых, существенных подробностей.

Мы видим, например, как появляются в планах две картины, от которых Толстой тут же отказывается. Это картина девятая: «Маша уведомляет город. Толпа. Ищут тело». И десятая: «М[аша] плачет. Л[иза] ревнует и признает». В варианте, написанном вслед за разработкою плана, этих картин нет. Не получают осуществления и еще некоторые намеченные в первоначальных планах сцены. Зато пишутся другие, которые сперва задуманы не были.

Но наиболее существенное остается обычно под спудом и не находит выражения в черновиках и планах. Можно лишь догадываться о внезапных толчках мысли, которые происходят не за письменным столом, но всякий раз, когда тема настойчиво возвращает к себе писателя в бессонный ночной час или на одинокой прогулке.

Таким образом и происходит преображение услышанного из чужих уст рассказа в часть собственного опыта, в свою тему. И только подспудные следы позволяют предположить, как рассказанное Давыдовым судебное дело превратилось для Толстого в сюжет, настолько его захвативший, что он не только задумал пьесу, но и работал над нею в течение нескольких лет.

Вероятно, ошибаясь в дате, Н. В. Давыдов пишет: «В период пребывания Льва Николаевича в Москве, кажется в 1898 или 1899 году, я познакомил его с обстоятельствами судебного дела, давшего толчок к созданию им последнего большого драматического произведения… «Живого трупа».

У самого Льва Николаевича первая из записей, относящихся к работе над пьесой, датирована 29 декабря 1897 года. Начав заметы этого дня привычным сокращением слова «Жив», Лев Николаевич пишет далее: «Утро. Думал о Х[аджи]-М[урате]. Вчера же целый день складывалась драма-комедия: Труп».

Но должно было пройти еще два с половиною года, пока – в мае 1900 года – Толстой примется переносить на бумагу то, что обдумывалось им (как обычно, в обширном ряду самых разнообразных замыслов) на протяжении всего времени после первого упоминания о «драме-комедии». Началу работы за письменным столом предшествовали не только размышления, но и поиски той натуры, какая требовалась, чтобы задуманное полотно могло быть написано с полным и точным знанием всех, даже третьестепенных обстоятельств, без малейшей (вовсе немыслимой для Толстого) приблизительности.

В. А. Гиляровский вспоминает, что именно в тот период, когда начиналась работа над «Живым трупом», – «в конце девяностых годов», – встречаясь с ним на утренних прогулках, Лев Николаевич допытывался о нравах обитателей ночлежек Хитрова рынка². Гиляровский не был для Толстого единственным источником подобных сведений. У него были возможности для более непосредственных наблюдений над этой средой. Известно, что в ту пору Лев Николаевич оказывал материальную поддержку одному больному, опустившемуся человеку, давая ему переписывать свои произведения перед сдачей в набор. В период запоев человек этот нередко искал приюта в Хитровке, и, как говорят, именно он проговорился собутыльнику-репортеру о пьесе, над которой работает Толстой. Так первые сведения о «Живом трупе» попали в печать, а затем привели к Толстому В. И.

1. »Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников», т. 1, Гослитиздат, М. 1955, стр. 321-322. [↩]
2. «Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников», т. I, стр. 213.[↩]