Жизнь диктует форму

Статьями А. Овчаренко и Ал. Михайлова мы продолжаем дискуссию не тему «Черты литературы последних лет» («Вопросы литературы», 1964, N 2, 4, 5, 7, 8, 9).

Давно и верно замечено: если бы критики предварительно уславливались о смысле, вкладываемом в понятия, которыми они пользуются в спорах, самих споров стало бы значительно меньше, а результаты их были бы куда более плодотворны. Уж который год не затухает на страницах наших газет и журналов дискуссия о главном герое советской литературы, а проблема не становится яснее. Все согласны: главным героем должен быть наш современник, строитель нового мира. Но, соглашаясь с этим бесспорным положением, почти каждый критик не только по-своему его истолковывает, но и пользуется при этом собственной терминологией. «Рядовой человек», «простой человек», «маленький великий человек», «просто маленький человек», «обыкновенный человек, каких много», «средний человек», «земной человек», «человек из народных глубин», «обыкновенно-порядочный человек», «героический характер», «положительный герой», «идеальный герой», «социалистический человек», «человек коммунизма» – вот далеко не полный перечень определений героя нашей литературы. Во многих критических статьях дается и обоснование терминологии: понятие «маленький человек» отвергается из боязни, что эпитет «маленький» может восприниматься как синоним эпитета «мелкий» и соответственно «человек» окажется сжатым до «человечка»; понятие «рядовой» смущает кое-кого своей обыденностью, тем, что смысл его якобы исключает все

крупное, оригинальное, характерное; эпитет «необыкновенный», дескать, не согласуется с тем, что наш герой – не исключение, основные черты и качества его присущи многомиллионной массе; слово «обыкновенный» будто бы лишает советских людей крылатости, слишком «заземляет» их; соединение же эпитета «необыкновенный» с эпитетом «обыкновенный», говорят, представляет собой оксюморон. Словом, что ни город, то норов.

Терминологический разнобой, о котором идет речь, отнюдь не представляет собой простой игры в дефиниции. Справедливо писалось в «Литературной газете» (7 мая 1964 года): «Суть здесь, как видно, не просто в терминологической путанице, а скорее в нечеткости каких-то теоретических представлений, в недодуманности концепции». Сама же эта нечеткость, на мой взгляд, в значительной мере объясняется серьезными пробелами в представлениях отдельных критиков о реальной действительности, с которой имеет дело современная литература, а также недостаточной синтетичностью их мысли.

Как правило, рассуждения критиков о главном герое советской литературы основываются на конкретных жизненных наблюдениях и на анализе выдающихся художественных образов, созданных нашими писателями. Вот перед нами статья в защиту так называемого «идеального героя». В ней не только характеризуются образы Павла Власова, Корчагина, но и с большим знанием дела говорится об интеллектуальном, психологическом, нравственном величии представителей ленинской гвардии, – рыцарей революции, тех, кто закладывал первые камни в фундамент социалистического государства. Однако и в статье, отвергающей идею «идеального героя», не только вспоминается знаменитый фурмановский вопрос: «дать ли Чапая действительно с мелочами, с грехами, со всей человеческой требухой или, как обычно, дать фигуру фантастическую, то есть хотя и яркую, но во многом кастрированную?», не только анализируются произведения В. Тендрякова, последние романы К. Симонова, вспоминаются столь непохожие друг на друга герои, как черкасовский Дронов из кинофильма «Все остается людям», старый Горпищенко из «Тронки» О. Гончара, доктор Ярош из романа «Сердце на ладони» И. Шамякина, но и говорится о том, что сама наша жизнь бесконечно разнообразна, «многолика».

И все же, несмотря на видимую конкретность дискуссионных статей о главном герое советской литературы, они пока не дают необходимого коэффициента полезного действия, не оказывают влияния на литературный процесс. Не потому ли, что их авторы проявляют известную односторонность при анализе как советской действительности, так и художественной литературы (не говоря уже о том, что очень часто не придают должного значения специфическим особенностям мировоззрения и поэтического дарования каждого из писателей)? Время настоятельно требует от нас, критиков, широкого и вместе с тем очень конкретного знания советской действительности. Между тем, претендуя на обобщения, оценивая литературные произведения, мы знаем реальную жизнь, в них отраженную, менее глубоко и детально, нежели писатели. Очень часто представление о действительности почерпывается нами из того самого романа, о котором высказывается критическое суждение. Надо ли после этого удивляться, что в тех случаях, когда на основе подобного знания делаются универсальные обобщения, они кажутся писателям поверхностными, пристрастными и не принимаются ими всерьез или даже возбуждают у них чувство протеста?

Трудно назвать статью современного критика, в которой жизнь характеризовалась бы с необходимой глубиной и синтетичностью. Справедливо упрекая авторов «Матренина двора», «Вологодской свадьбы», «Вокруг да около» в одностороннем освещении советской действительности, мы приводим факты, не согласующиеся с тем, что рисуют А. Солженицын, А. Яшин, Ф. Абрамов. Но ведь от этого факты, определившие характер названных произведений, не перестают существовать. Задача критика далеко не сводится к тому, чтобы привести десяток контрфактов. Он обязан установить подлинное место и значение тех фактов, из которых исходили писатели, в общем потоке нашей жизни. Для этого критик должен развернуть перед писателем широкую картину советской действительности во всей ее сложности, идя к обобщениям от всестороннего и объективного изучения потока жизни, не вырывая из него отдельных событий, фактов, казусов и примеров, но беря их во всех связях и опосредствованиях, доискиваясь всякий раз их скрытых пружин.

Только верхоглядам советская действительность представляется простой. На самом деле она очень сложна, и, кажется, усложнению ее не будет конца. Больше того, она столь же бесконечно разнообразна и многогранна, сколь и противоречива. Пусть противоречия не носят антагонистического характера. Это не мешает им порой достигать исключительного драматизма. Мы первыми создали и запустили вокруг Земли искусственные спутники, вывели на космические просторы могучие корабли «Восток». Мы строим самые мощные электростанций. У нас автоматизированы целые заводы. На жилищное строительство в СССР ассигнуются суммы, превосходящие самый высокий довоенный бюджет всего Советского государства. Неуклонно развертывается социалистический демократизм: коллективы трудящихся добровольно берут на себя функции, искони относившиеся к прерогативам государства. Вместе с тем у нас немало очень больших предприятий, где значительная часть работ выполняется вручную. Все еще недостает сельскохозяйственной техники, производительность труда во многих колхозах низка. Ни в одной стране мира не учится столько людей, сколько их учится у нас; ежегодно наши учебные заведения выпускают сотни тысяч инженеров, агрономов, учителей, врачей, мелиораторов, геологов; десятки тысяч лекторов изо дня в день знакомят самые широкие слои народа с удивительнейшими достижениями науки и техники. Но у нас все еще немало людей религиозных, суеверных. Случается и такое: в пяти километрах от крупнейшего завода, славящегося не только замечательными машинами, но и бригадами коммунистического труда, проходимец развертывает свою «деятельность», втягивает в изуверскую секту немало людей. Наша наука, наша техника поднялись на такую высоту, что ученые и инженеры всех стран мира стремятся овладеть русским языком, чтобы знакомиться с ними по первоисточникам. Нам же нередко приходится годами вести борьбу со всякого рода перестраховщиками, маловерами, бюрократами, внедряя наши изобретения и открытия в производство.

Бесспорно, любое из этих явлений имеет свое конкретное – либо историческое, либо экономическое, либо политическое – объяснение. Мы не закрываем глаза на противоречия действительности. И конечно же, каждое из них может стать объектом художественного изображения.

Но отсюда совсем не следует, будто все явления советской действительности мы воспринимаем как равноценные. Наш путь вперед характеризуется не одними обретениями, в результате которых мы становимся богаче. Немало приходится переживать и утрат. И обретения и утраты чаще всего даются нам нелегко, порою люди испытывают физические, психологические, нравственные муки. Тем не менее весь ход нашей жизни с неоспоримостью свидетельствует о том, что хорошего у нас становится все больше, плохое же хотя и не так быстро, как хотелось бы, но уменьшается. Вот почему всеопределяющим пафосом искусства социалистического реализма является пафос жизнеутверждения, а основным героем – новый человек, строитель коммунизма.

Не будем упрощать: созидание нового мира – процесс в высшей степени сложный, трудный. Поэтому сказать, что наш главный герой – человек коммунизма, совсем не значит исключить из современного искусства дух критицизма, дух непримиримости, гневно-сатирического отношения ко всему, что чуждо нашим идеалам. Точно так же сказать, что мы защищаем самый трезвый реализм, реализм глубочайших проникновений в действительность, широчайших синтезов в искусстве, совсем не значит отвергнуть героический характер, романтическую окрыленность его. Именно такими и предстают наша жизнь, наш герой, наш реализм в творчестве крупнейших советских писателей.

Опыт советской литературы показывает, что сама наша действительность заставляет по-настоящему одаренных писателей неустанно «разрабатывать» свои таланты «вглубь и вширь», открывать в них все новые грани, обогащать новыми качествами. Значителен в этом отношении тот крупный шаг, который сделал на наших глазах своим романом «Тронка» Олесь Гончар. Взглянуть с этой точки зрения на произведение особенно интересно потому, что многие новые для Гончара-художника черты не являются только личным достижением украинского писателя: они непосредственно связаны с закономерностями литературного развития и характерными особенностями всего советского искусства последних лет, выяснению которых как раз и посвящена дискуссия на страницах «Вопросов литературы». Я имею в виду прежде всего то, что можно определить как резкое усиление реалистической основы в романтической прозе и связанное с ним стремление писателей этого направления показать советскую действительность в ее сложности, противоречивости, без идеализации, раскрыть свойственные ей острые экономические, политические, нравственные конфликты, дать психологически углубленные характеры советских людей, поднимаясь при этом к широким художественным обобщениям. Кстати сказать, такая же тенденция, в форме усиления объективного начала, все более отчетливо проявляется и в так называемой лирической прозе. Критикой, кажется, недооценено то, что «Материнское поле» написано Ч. Айтматовым не так, как «Джамиля».

Вспоминается горячий спор, разгоревшийся несколько лет назад на Украине. Талантливый украинский критик Л. Новиченко, внимательно исследующий закономерности развития родной литературы, высказал и длительное время отстаивал мысль о том, что многообразие советской жизни уже не охватывается с необходимой полнотой средствами «романтически крылатой прозы», нашедшей такое блистательное развитие в творчестве Ю. Яновского, О. Гончара, М. Стельмаха. Будущее украинского романа, утверждал критик, на путях создания «могучего социально-исторического и вместе с тем социально-психологического эпоса», «большого социально-синтетического реализма». Отдавая должное писателям, создающим «романтические панорамы жизни», объективно оценивая крупный вклад, внесенный ими в развитие родной литературы, Л. Новиченко подчеркивал: «Не стирая, не стремясь притушить самобытные романтические краски на палитре многих украинских прозаиков (если эти краски органичны, творчески необходимы для них), критика должна вместе с тем всемерно содействовать расцвету в украинской прозе тех реалистических стилей и течений, которые развивали бы традиции глубокого художественного анализа и синтеза современной жизни «в формах самой жизни» ¹.

В своих утверждениях критик преимущественно исходил из анализа возможностей самой лирико-романтической прозы. Но он почти ничего не сделал тогда для того, чтобы укрепить собственные позиции с помощью углубления в самое действительность. А ведь исторические изменения, переживаемые нашей страной в последнее десятилетие, уже привели не только к заметному усложнению, но и к утончению всей сферы человеческих отношений. Советский человек стал несравненно богаче, многограннее, глубже, тоньше, «раскованней» в своих интеллектуальных, психологических, нравственных качествах. Поэтому всякая односторонность в его изображении приводит к обеднению человеческого характера.

Большое место в спорах, вызванных выступлением Л. Новиченко, занял вопрос о традициях, много говорилось о романтизме, без которого якобы вообще немыслима украинская литература. Но порою как бы забывался тот неоспоримый факт, что традиции «глубокого художественного анализа и синтеза» в украинской литературе уходят корнями в подчеркнуто достоверные в каждой своей детали русские повести Т. Шевченко, в трезвые социальные романы А.

1. Л. Новиченко, Про багатство лiтератури. Лiт. Крiтич. нариси i статти, Киïв, «Радянський письменник», 1959, стр. 32.[↩]