Художник коммунистической мысли

Бертольт Брехт – драматург, наиболее полно отразивший проблемы, которые волновали и волнуют человечество в середине нашего столетия. И не случайно, что слава пришла к нему уже вскоре после мировой войны. Разумеется, Брехт и прежде пользовался большим уважением в кругах прогрессивной интеллигенции, и прежде стоял в одном ряду с такими писателями-антифашистами, как И. Бехер, Ф. Вольф, А. Цвейг, Л. Фейхтвангер, В. Бредель, А. Зегерс и др. Но широкую популярность Брехт приобрел именно в наши дни. Дело тут не в обычной радости открытия нового таланта. Нет, здесь сыграли роль другие факторы – более важные и более убедительные.

Брехт – писатель-революционер. Однако ведь не только он был революционером-драматургом. И вовсе не Брехт полнее всего раскрыл пафос и романтику пролетарской революции. У нас есть и Горький, и Вишневский, и Билль-Белоцерковский, и Погодин… Но Брехт сделал упор на один весьма важный момент революции, особенно актуальный сегодня, особенно близкий мироощущению и духовному строю наших современников, – на глубинное постижение диалектики нашей эпохи. Его взгляд художника-реалиста обращен прежде всего к реальной действительности. Он видит в ней и грубые явления преходящего характера, и неприятные детали. Но он знает, что именно при таком – трезвом, объективном – взгляде на мир и может быть создана новая социальная общность. Брехт хочет побудить людей трезво мыслить, не поддаваться отвлеченной мечтательности. Он понял, что диалектика нашей эпохи гораздо сложнее диалектики всех предыдущих эпох. Если XIX век еще нес на себе черты «локализации», если важнейшие исторические события часто разыгрывались тогда в рамках одной нации, наука придерживалась строгой специализации, а идеи Маркса еще не столько творчески претворялись, сколько дискутировались и первоначально осваивались, то в наше время ситуация изменилась коренным образом.

XX век стал веком торжества диалектики, которая взрывает изнутри, казалось бы, неколебимую стабильность понятий, веком революционного преобразования мира. И вполне закономерно, что одним из самых выдающихся драматургов середины XX века явился коммунистически убежденный художник, чье искусство представляет прекрасный пример силы и жизненности марксистской философии и эстетики. Брехт, как говорит английский литератор-марксист И. Капп, является «художником… который сознательно создал определенную форму поэзии, драмы, повествования, актерского мастерства, театральной постановки и всего подхода к театру и его назначению, с тем чтобы выразить свое марксистское понимание общественных явлений и роли искусства… как силы, которую нужно использовать, чтобы бороться против мертвого груза апатии, реакции и бесчеловечности».

Ряд буржуазных искусствоведов тщетно пытается фальсифицировать творчество драматурга, снизить его до уровня своих ограниченных, филистерских представлений. Они «открывают» в Брехте явления, отнюдь ему не присущие, – неразрешимые конфликты, неопределенность позиций, творческую раздвоенность. Вот что, к примеру, пишет один буржуазный критик: «Поскольку Брехт был убежденным марксистом и сторонником коммунистической линии, с одной стороны, и крупным поэтом – с другой, его политическое и художественное «я» постоянно находилось в своеобразном трагическом конфликте». Однако само драматургическое наследие Брехта целиком опровергает подобные утверждения. Брехт не только враг фашизма – квинтэссенции всего античеловеческого, что несет с собой идеология империализма, – он убежденный враг буржуазии вообще, враг буржуазного строя.

Когда мы стараемся объяснить популярность Брехта его актуальностью, мы имеем в виду также брехтовскую концепцию героя и героического.

В отличие от многих современных писателей – таких, как Беккет, например, и в значительной степени Ионеско, которые исповедуют тезис дегероизации, – Брехт, как и Горький, защищает героя, восстает против парализованного буржуазного мышления, хотя в своем понимании героического начала они и не сходятся между собой. Брехт рассматривал своего героя всесторонне и спокойно указывал, какие в его герое есть недостатки, в чем их истоки и есть ли возможность эти недостатки преодолеть. В «Добром человеке из Сычуани» Брехт рисует свою Шен Те без видимой симпатии. Он чуточку здесь напоминает врача, перед которым стоит задача – поставить диагноз.

Если ранний Горький хочет внушить нам мысль о том, как прекрасно быть героем, то Брехт убирает заманчиво-прекрасный ореол с головы героя и хочет показать, как трудно быть «двигателем эпохи» и как велики обязанности, которые ложатся на его плечи. Если у Горького самое представление о героическом уже связано с полетом фантазии, то Брехт намеренно остается в сфере внешне обыденного, потому что в будничном, обыденном таится зародыш великих дел. Брехту нужно все сравнить, сопоставить, что-то предпочесть, иногда от чего-то, что ему дорого, отказаться – во имя того большого, что и сделает его персонаж героем. Брехт никогда не забывал мысль Ленина о том, что революция совершается людьми, вышедшими из старого мира. Даже в гуще революционного пожара Брехт приставлял докторский стетоскоп к груди пациента и по его дыханию пытался точно определить, что осталось в его герое от старого и что им воспринято от нового.

Говорят, что Брехт был очень рационалистичен и что рационализм подчас убивал в нем художника. Быть может, Брехт и заплатил какую-то дань времени и некоторым художественным концепциям. Но главное то, что Брехт отразил одну характернейшую особенность современного искусства – возросшую роль идеи, интеллекта, мысли. Искусство XIX века тоже знало больших мыслителей. Однако откровенное тяготение к мысли и вместе с тем стремление уйти от морализаторства и абстрактных логически завершенных умозаключений является существенным признаком как раз искусства XX века. Если буржуазия делает упор на фатальное, иррациональное, на Ницше, Шпенглера, Фрейда, Бергсона, то мы опираемся на подлинный интеллектуализм, на сокровищницу мыслей Маркса – Ленина, целью которых было разумное устройство мира и общества. Творчество таких писателей, как Томас Манн, Фейхтвангер, Генрих Манн, – это как раз и есть поиск высшего синтеза художественного и интеллектуального. Рыцарем мысли является Арагон. А разве Горький не строил свои пьесы на острых идейных спорах, на столкновениях мыслей своих героев? Что сказать о творчестве таких писателей, как А. Толстой, Ю. Олеша или Л. Леонов, которые, каждый по-своему, старались выразить именно интеллектуальное начало?! И что всего интереснее: крупнейшие писатели литературы социалистического реализма далеки от того, чтобы высокомерно отвергать опыт тех современных художников, с которыми у них имеются серьезные, принципиальные разногласия.