Живые страницы живой истории
В. А. Вавере, Г. М. Мацков. Латышско-русские литературные связи, изд. «Зинатне», Рига, 1965, 473 стр.
Взаимосвязи литератур, их творческое взаимодействие и взаимообогащение – к этой проблематике все упорнее обращается современная литературоведческая мысль. И это вполне закономерно, это продиктовано стремлением к обобщению суммы знаний, накопленных по отдельным литературам. Работы такого плана дают конкретное представление об исторических путях, на которых складывалось и развивалось единство многонациональной советской литературы, возрастало ее эстетическое богатство, многообразие ее национальных форм.
В лучших трудах советских литературоведов последних лет проблема литературных взаимодействий рассматривается в связи с общим процессом развития каждой национальной литературы на определенном историческом этапе, в связи с внутренним процессом ее эстетического становления.
К таким трудам, бесспорно, принадлежит и Исследование В. Вавере и Г. Мацкова «Латышско-русские литературные связи», охватывающее по времени более ста лет – от середины XIX века – периода становления латышской литературы – до наших дней.
Живые страницы живой истории – так хочется выразить впечатление, которое остается у читателя от этой книги. Даже известные факты, поставленные в определенную связь, обретают здесь новое значение. Широко представлен и материал, до сих пор ещё не входивший в поле зрения литературоведов. Главное же, на наш взгляд, – новизна жанра, отступающего от еще недавно традиционных канонов, сложившихся при рассмотрении этой проблематики.
Перед нами – не просто систематизированный и научно прокомментированный перечень фактов взаимосвязей двух литератур или несложная схема: такие-то писатели и русская (или иная) литература. Книга имеет внутренний сюжет: история становления и развития латышской литературы, взятая с точки зрения латышско-русских литературных связей. Книга В. Вавере и Г. Мацкова не только дополняет историю латышской литературы новыми фактами, но и углубляет понимание многих явлений, закономерностей литературного процесса, показывает органичность для развития латышской литературы усвоения тех или иных явлений русского искусства, внутреннюю обусловленность этих связей потребностями самостоятельного развития латышской культуры.
Авторы рассказывают о творческих поисках «младолатышей» и «новотеченцев», о путях становления реализма, о плодотворном воздействии на латышскую культуру идей русских революционных демократов, о зарождении социалистического реализма в новую, революционную эпоху, причем факты литературные теснейшим образом связаны с фактами общественно-культурного развития Латвии.
И еще одну сторону хочется отметить в этой книге: дух борьбы, дыхание самой жизни – остроконфликтной, далекой от идиллических картин всеобщего мира и благоденствия, не столь уж редких в работах, построенных по принципу «дружба народов – дружба литератур». Тем более убедительно говорят авторы книги о действительно органичных, прочных и дружеских связях латышской и русской литератур, что они не закрывают глаза на жизненные противоречия, на ту идеологическую борьбу, которая сопровождала развитие и укрепление этих связей.
«В общем историческом процессе все яснее намечалась так называемая «восточная» (то есть русская. – Н. В.) ориентация латышской культуры, однако немецкие колонизаторы, активные проводники «западной» ориентации, не сразу и не без сопротивления оставляли свои позиции, которые они занимали в течение многих столетий», – пишут авторы. Борьба влияний, борьба идеологий и ее классовая основа – в центре внимания исследователей и тогда, когда речь идет о «стремлении националистической буржуазии оградить трудящиеся массы от влияния демократических и революционных идей русской, а впоследствии советской литературы».
Сопоставление выступлений демократических, революционных писателей и критиков с высказываниями деятелей реакционного лагеря воскрешает на страницах книги атмосферу эпохи, кипение общественной жизни, противоборство социальных группировок и творческих индивидуальностей. По-разному, в зависимости от общественных позиций критиков, воспринимались в Латвии Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Чехов, Толстой. Так, например, в дни, когда Россия отмечала 100-летие со дня рождения Пушкина, великий поэт Латвии Янис Райнис писал, что именно свободолюбием, верой в новую жизнь, в «племя младое» Пушкин близок и дорог современникам. И в эти же дни газеты реакционного направления («Тевия», «Латвиешу авизес») печатают статьи, где пушкинская поэзия трактуется в духе религиозной морали, а сам Пушкин представлен как проповедник идей «самодержавия, православия и народности».
В книге приводятся воспоминания А. Упита о том, как торжественно и многолюдно отмечался пушкинский юбилей в латышском народном обществе «Ионатана», объединявшем революционных «новотеченцев» и латышских рабочих, для которых Пушкин был «могучим поэтом, призывающим к борьбе за свободу и лучшее будущее».
Ожесточенная полемика вспыхивает в латышской критике вокруг литературного наследства Достоевского, Л. Андреева, Горького…
Знаменательно, что в период господства буржуазии (1920 – 1940) в официальной латышской критике с ее курсом на изоляцию от революционизирующего влияния русского искусства возник своеобразный культ Достоевского. В те годы количество переводов русской литературы в Латвии резко сократилось, но было опубликовано шестнадцатитомное собрание сочинений Достоевского, отдельными изданиями выходили его романы и рассказы, печатались многочисленные статьи о его творчестве. Трижды была издана книга З. Мауриня «Достоевский. Его личность, жизнь и мировоззрение», в которой подчеркивались культ страдания у Достоевского, проповедь смирения и терпения: «Идеологи латышской буржуазии стремились приобрести в лице русского писателя союзника в своей борьбе против коммунистической идеи активной перестройки мира». В период реакции, когда Горький в связи с постановкой «Бесов» выступил со статьями «О «карамазовщине» и «Еще о «карамазовщине» и когда в развернувшейся полемике все буржуазные издания Латвии обрушились на Горького, называя его «гонителем свободного искусства», прогрессивная и революционная латышская критика – А. Упит, В. Кноринь и другие – стала на сторону Горького.
Непредвзятое, проникнутое духом историзма исследование помогает авторам воссоздать литературный процесс в его подлинной сложности, выделить все прогрессивное, что дало латышской литературе русское искусство, объяснить социально-эстетическую природу реакционных явлений.
В центре внимания авторов книги естественно оказываются Райнис и Горький. Именами этих крупнейших художников открывается новый, социалистический этап развития искусства. Авторы ссылаются на работу недавно умершего Э. Сокола («Райнис», Рига, 1962), который новаторски исследовал вопрос о генезисе социалистического реализма в творчестве Я. Райниса.
В книге собран обширный материал о жизни горьковских произведений в Латвии, о роли его творчества в становлении и развитии латышской революционной литературы. И для Латвии, как и для России, Горький был Буревестником революции, художником, прокладывавшим новые пути в искусстве. Авторы приводят интересные факты о личных связях Горького с латышскими революционными писателями и деятелями, о пребывании писателя в Риге в 1904 – 1905 годах, о постановке его пьес на сцене Рижского русского театра (где в тот период играла М. Андреева).
Исключительно велика была роль Горького и в ознакомлении русских читателей с прогрессивной литературой Латвии. «Сборник латышской литературы», подготовленный М. Горьким вместе с Я- Янсоном-Брауном – крупнейшим марксистским критиком Латвии в те годы – и В. Брюсовым (изд. «Парус», 1916), долгие годы оставался самым полным и ценным переводным изданием латышской литературы. На выход сборника восторженно отозвался из швейцарской эмиграции Я. Райнис: «…Прекрасно представилась латышская литература другому народу, показав свой характер и стиль, задушевность и стремительно влекущую вперед силу, полноту и единство жизни, мощный элегизм, как в поэзии ранней весны… Самая большая заслуга принадлежит составителям…». Традиции Райниса и Горького определили развитие революционной латышской литературы. Сложность и своеобразие исторического пути латышского народа к советскому общественному строю во многом объясняют и своеобразную судьбу национальной литературы. Говоря о коротком периоде развития нового искусства в Советской Латвии после Октября (1917 – 1919), авторы отмечают плодотворное воздействие русской литературы эпохи революции, творчества Горького, Бедного, Блока, критических работ Луначарского на произведения А. Упита, Л. Лайцена, Л. Паэгле, А. Арайса-Берце, А. Цеплиса и других революционных латышских писателей. С другой стороны, в молодой революционной литературе Латвии тех лет сильно сказались взгляды Пролеткульта и поэтов «Кузницы». Все это определяет сложную картину латышско-русских литературных контактов в революционные годы.
И дальнейшая судьба латышской советской литературы, после контрреволюционного переворота в Латвии, тесно связана с литературой Советского Союза, где в 20 – 30-е годы вместе с красными латышскими стрелками – верными защитниками революции – оказалась большая часть революционных писателей. Своеобразие культурных связей этих лет, когда «латышская советская литература, как часть многонациональной советской литературы, переживала те же трудности, проходила через те же этапы, что и вся советская литература», а также то обстоятельство, что в конце 30-х годов развитие латышской литературы в Советском Союзе было фактически прервано в связи с необоснованными репрессиями латышских писателей, сказались позднее на национальном литературном процессе.
Большой заслугой авторов книги является и глава о литературе буржуазной Латвии (1920 – 1940), показывающая, что живая связь прогрессивной, революционной литературы латышского народа и русского, советского искусства сохранялась все эти годы, несмотря на кордоны и запреты буржуазного, а затем фашистского режима.
Авторы рассказывают об изданиях произведений русских и советских писателей (часть из них публиковалась в нелегальной революционной печати), о распространении советской литературы через революционное подполье, об огромном успехе советских кинофильмов и пьес у латышского зрителя, о той ожесточенной полемике, которая велась в латышской критике вокруг произведений советских писателей.
Заключительная глава книги – «В братской семье народов СССР» – выдвигает ряд новых проблем, связанных с новым качеством взаимосвязей литератур, развивающихся в общем русле литературы социалистического реализма. Специфичность этой проблематики хорошо понимается авторами. «Говоря о латышско-русских литературных связях в советский период, нельзя не учитывать, что эти связи приобрели общесоюзный характер», – пишут они. Литературные связи приобретают двухсторонний характер, становятся собственно взаимосвязями: латышская литература, творчески осваивая опыт других литератур, «своими национальными чертами в свою очередь обогатила всю советскую литературу».
О принципиально новом характере взаимосвязей на современном этапе выразительно свидетельствует, например, роль А. Упита в развитии советского романа-эпопеи: «Глубоко национальные романы А. Упита… стали знаменательными вехами в развитии советского романа вообще. Сейчас уже нельзя говорить об опыте советской эпопеи, не учитывая достижений А. Упита, и вместе с тем эти достижения закономерно развивают и продолжают опыт, накопленный всей советской литературой».
Многие писатели Советской Латвии, подчеркивают авторы, приобрели сегодня прочное признание всесоюзного читателя и критики, – достаточно назвать имена А. Упита, В. Лациса, Я. Судрабкална, Ж. Гривы, А. Саксе, З. Скуиня. Конечно, авторы не могли «объять необъятное», в этом разделе многое лишь намечено, необходимы фундаментальные работы, целиком посвященные исследованию советского этапа развития литературы Латвии в ее взаимосвязях с многонациональным советским искусством.
Цельность, «сюжетность», исследовательский пафос книги В. Вавере и Г. Мацкова отвечают задачам современного литературоведения. И потому те немногочисленные страницы чисто «информационного» Характера (о переводах и изданиях отдельных писателей – Пушкина, Гоголя, Крылова, Лермонтова и др.), написанные в привычном «фактографическом» ключе, воспринимаются здесь как диссонанс, хотя они и не меняют общего исследовательского облика книги.
Читатель получил обобщающую работу, где на материале литературных связей творчески решаются актуальные проблемы изучения нашей многонациональной литературы.