Живая и мертвая жизнь стиха

В дискуссиях о поэзии последнего времени все чаще слышна озабоченность обильным потоком серой поэзии, который наводняет нашу литературу. Эта тревога естественна, и ее можно понять.

С другой стороны, не приковывает ли она подчас наше внимание к мнимым ценностям искусства, уводя его, таким образом, от ценностей действительных, от серьезных трудностей настоящего искусства?

Так, многие критики отмечают существенный недостаток современной поэзии – отвлеченное философствование. Но из-за того, что они в большинстве случаев имеют дело с низкопробным материалом, создается ложное впечатление, будто названный порок – достояние лишь ремесленников от поэзии, порок, легко устранимый при наличии таланта.

На самом деле это не так, и не надо далеко ходить за примерами. Мы знаем, как мучился Владимир Луговской, как, пытаясь осмыслить свой опыт в области философской поэзии и критически относясь к нему, уже два года спустя после создания «Жизни», он скажет на Первом Всесоюзном съезде советских писателей: «Я сам стремился в последний год к поэзии философской и поэтому горько и подлинно знаю цену поэзии рассуждательной. Философия в поэзии разумеет совокупность личного и общего опыта, соединенных в целую и завершенную систему образов, а рассуждательство – лишь логическая операция над известным материалом».

Нам открывается по мере выхода новых работ о Заболоцком, какое трудное «сражение природы, зрения и науки» происходило в душе этого талантливого художника и как часто исход борьбы был гаков, что в его поэзии оставались «только знаки домов, растений и собак».

Наконец, на наших глазах отчаянно пытается – правда, не всегда органично – повысить зрелищность своих стихов Евгений Винокуров (одна из последних его книг так и называется – «Зрелища»). Можно утверждать, что поиски на путях философской поэзии обходятся сегодня художнику нелегко, и тому, кроме субъективных помех, есть свои объективные причины. Одну из них, на мой взгляд, следует искать во взаимоотношениях художника с действительностью.

Я хочу поддержать Ю. Суровцева, когда он говорит, что сегодня очень многие теоретические проблемы на самом деле являются остропрактическими и остроактуальными. Такой является проблема «поэзия и действительность». Когда я говорю «поэзия и действительность», то имею в виду действительность как философскую категорию, как большое, сложное и глубокое понятие.

В XX веке произошли удивительные вещи. «Открытия, сделанные за последний век, принесли своими перспективами единения новый и решающий порыв нашему чувству мира, нашему чувству Земли и нашему чувству человека. Этим объясняется взрыв современного пантеизма», – пишет известный философ Тейяр де Шарден в своей книге «Феномен человека». В силу этого можно представить себе, как осложнились и углубились взаимоотношения художника с действительностью. С одной стороны, для того чтобы понять, как усложнилась реальность, он вынужден сначала разъять ее на части, анализировать, рискуя утратить ощущение целостности и порой утрачивая его. С другой стороны, пытаясь синтезировать действительность, художник берет для своей постройки «обломки прошлого», «колоссальные начатки старой культуры» (Луговской), мифы, предания и порой не замечает, что работает уже не с первичным, а со вторичным материалом.

Такая потеря живого чувства действительности – когда поэт ощущает ее не в прямом прикосновении, а как бы через своеобразную синтетическую прокладку – свойственна сегодня многим, в том числе и талантливым авторам. Я специально остановлюсь на цикле стихов Леонида Мартынова в «Звезде» (N 1), хотя о нем уже много говорил В. Дементьев.

О Мартынове пишут часто. Это действительно своеобразный поэт. Но обычно его своеобразие пытаются уловить с помощью довольно общих рассуждений об условности, символике, философских перевоплощениях. Между тем сам характер его взаимоотношений с реальностью, включающий в себя ту же символику и условность, обычно стыдливо обходится молчанием. У Мартынова нередко сосуществует рядом один и тот же материал, взятый разными методами. Вот, к примеру, два стихотворения из этой подборки: «Возрожденье» и «Стог». По сути своей они об одном и том же – о внутреннем возрождении человека, которое совершается под пеплом после ночного пожара жизни. В стихотворении «Возрожденье» автор преподнес нам эту философскую мысль, украсив ее изречениями из античности, блеском мифа, но она осталась все равно отвлеченной, мертвой, не согретой личным, индивидуальным опытом.