Жажда синтеза, или «Ах, если бы…»

Наши так называемые «круглые столы» редко бывают круглыми: чтобы мысль шла по кругу, чтобы она слушалась и слышалась, надо, видимо, изменить ментальность, ибо «нам не дано предугадать, как слово наше отзовется». Поэтому за «круглыми столами» каждый живет в своем, очерченном собою круге.

В этом смысле заочный «круглый стол», организованный журналом «Вопросы литературы», перспективнее: к письменной речи как-то пиетета побольше, да и в нее можно вдуматься, вслушаться, прежде чем попытаться сказать свое. Это тем более реально, что «круглый стол» на тему: «Каким должен быть курс истории литературы?» – не разовое мероприятие, а процесс многолетний, привлекший внимание специалистов-литературоведов разных возрастов и уровней, что, видимо, постижению истины способствует в большей степени.

Всматриваясь в многочисленные концепции истории литературы, предлагаемые участниками дискуссии, конечно, можно нигилистически-иронически оценить их «старой шуткой» барона Брамбеуса: «У всякого барона своя фантазия…» Но почему-то не хочется ни иронизировать, ни шутить, а нигилизма в наших дискуссиях и так хоть отбавляй. Во всех предлагаемых концепциях так много интересного и столько обаяния увлеченности, а главное – столько рациональных предложений, что невольно просятся на ум другие известные слова: «Не бездарна та природа, не погиб еще тот край…» и т. д.

Но отчего же и почему же так много подходов к тому предмету, который, казалось бы, и не нов, и уже апробирован неоднократно?! Многочисленные и многотомные отечественные «Истории литературы» (и русской, и западной, и всемирной), а если к ним еще прибавить Истории поэзии, романа, повести, драматургии и т. д., должны были бы удовлетворить самый строгий вкус и самого притязательного читателя, и, конечно же, специалистов. Ведь и редакторы этих изданий (от Д. Н. Овсянико-Куликовского и Ф. Д. Батюшкова до сегодняшних мэтров), и авторы, составляющие цвет отечественной филологии, а иногда среди них были и поэты, и философы, и искусствоведы, работали основательно и серьезно, а их труды (академические и вузовские) взрастили не одно поколение филологов.

И все же почему вопрос о курсе истории литературы, о ее новой концепции не затихает и не затухает? Ответ на этот вопрос сколь прост, столь и сложен, а может быть, его и вообще нет.

Очевидно, само понятие «история литературы» тоже исторично и живет во времени. И многотомные академические «Истории литературы», и учебники по отдельным вузовским курсам у «времени в плену»: разумеется, масштаб авторского коллектива или талант отдельного автора могут прорвать его пределы. И все-таки уровень развития филологической – и, шире, гуманитарной – науки диктует свои законы и требования. Каждому времени нужна своя «История литературы». Разговор о сегодняшней истории литературы – это прежде всего размышления о ее концепции, структуре, языке на пороге XXI века.

Сегодня, когда что бы мы в запале ни говорили о нашем разномыслии и разброде, сколько бы ни были нигилистичны по отношению к предшественникам, творившим свои «Истории литературы» (в основном добротные и выполнившие свою задачу), нужно признать: литературоведение переживает определенный взрыв и, может быть, даже ренессанс. Сколько за последнее десятилетие появилось классических трудов, как бурно развиваются целые отрасли гуманитарной культуры, и наследие М. М. Бахтина, А. Ф. Лосева, Ю. М. Лотмана, Д. С. Лихачева, великих филологов и мыслителей нашего века, все в большей степени становится ее достоянием и определяет ее уровень!

Сегодня, когда преодолеваются многие схемы, рецидивы, открываются новые понятия и явления, обостряется интерес к запретным плодам предшествующих эпох, когда приходят старые-новые имена, когда многие термины, типа: «герменевтика», «нарратология», «феноменология», «рецептивная эстетика», «мифопоэтика» и др., на устах у младенцев филологической науки, разумеется, и понятие «история литературы» обновляется и стремится к своему идеалу.

На пороге XXI века, может быть, именно тоска по синтезу, жажда синтеза стали выступать особенно отчетливо и зримо. В политике заговорили о мифическом консенсусе, о создании союзов, в философии – о космогонических теориях и новых системах, в экономике – об интеграционных процессах, бурно развивающаяся культурология желала бы вобрать все достижения мировой цивилизации и т. д. и т. п. Видимо, и новая история литературы хотела бы объединить усилия нескольких поколений филологов, свои достижения, одни из которых были забыты, другие подавлялись и истреблялись, третьи недопонимались, четвертые искажались. Только как это сделать и возможно ли это вообще? Или синтез – это всего лишь недосягаемый идеал?!

5 октября 1870 года во вступительной лекции к курсу всеобщей литературы в Санкт-Петербургском университете молодой Александр Веселовский сказал: «История литературы, в широком смысле этого слова, – это история общественной мысли, насколько она выразилась в движении философском, религиозном и поэтическом и закреплена словом» ¹. Само название лекции «О методах и задачах истории литературы как науки» обозначило подход к проблеме не только как к «идеальной задаче», но и как реальной практике академического исследования и вузовского преподавания. Не случайно главы «Исторической поэтики» апробировались в студенческой аудитории.

Всмотревшись в предложенное Веселовским определение истории литературы, сегодня, может быть, зримее ощущаешь его созвучность нашей жажде синтеза, стремлению переписать историю литературы в аспекте исторической поэтики и даже теоретической поэтики. Многолетняя практика проблемно-содержательного, нередко социологического анализа, особенно затруднившая изучение литературы XX века, вызывает это естественное желание.

27 января 1922 года вступительную лекцию в Саратовском университете прочитал А. П. Скафтымов и назвал ее «К вопросу о соотношении теоретического и исторического рассмотрения в истории литературы» ². Вновь на взлете и излете отечественного литературоведения, анализируя «Истории литературы» и своих предшественников (Гердер, Гервинус, Тэн, Александр Веселовский, Брюнетьер), и современников (А. М. Евлахов, В. М. Жирмунский, В. В. Виноградов, П. Н. Сакулин), исследователь остро ставит проблему недостаточности «генетических методов», говорит о невозможности ограничиться в изучении истории литературы одним каким-либо подходом (сравнительным, психологическим, биографическим). И настойчиво, целенаправленно («телеологически», в терминологии Скафтымова) доказывается необходимость и неизбежность «элементов теоретического рассмотрения в истории литературы» ³.

Выявляя уровни и грани соотношения теоретического и исторического в курсе истории литературы, Скафтымов предостерегал от злоупотребления теоретизированием, что он увидел в методологических установках А. Евлахова. Позволим заключить это рассуждение ученого пространным пассажем из его лекции: «История литературы, именно потому, что она история, есть наука по преимуществу генетическая. Теоретическое опознание существа художественных созданий является для нее только в одном из этапов. Как бы ни было важно и необходимо внутреннее осмысление произведения самого в себе, все же в перспективе конечных заданий истории литературы это не более как необходимая полная установка фактов, которые должны послужить предметом уже собственных генетических построений, и всякие вопросы о влияниях и связях, которые созидают или импульсируют возникновение литературных явлений, здесь являются прямым и непосредственным стержнем» ##«Русская литературная критика», с.

1. А. Н. Веселовский, Историческая поэтика, М., 1989, с. 41.[↩]
2. См. в кн.: «Русская литературная критика», Саратов, 1994.[↩]
3. Там же, с. 152.[↩]