Жанр как процесс

З. С. Голубева, Нові грані жанру. Сучасний український радянський роман, «Дніпро», Киев, 1978, 279 стр.

Жанр, сколько бы мы ни говорили о его определенности, – всегда процесс, и эту особенность жанра четче всего видит критика, которая, осмысляя настоящее, должна учитывать прошлое его бытие и прогнозировать будущее развитие.

Однако, чтобы увидеть движение, отметить кристаллизацию новых граней жанра (а именно такую задачу на материале романа 70-х годов поставила перед собой З. Голубева – известный исследователь украинской советской прозы), находясь в безбрежном потоке романистики с ее сложнейшими жанровыми течениями, нужны четкие ориентиры.

Вполне закономерным, например, был бы взгляд через стилевую призму. В пределах трех основных стилевых течений в украинской прозе – лирико-романтического, конкретно-аналитического и лирико-химеричного (во многом идущего от Гоголя с его фантастикой), – исходя из жанровой продуктивности стиля, достаточно четко можно было бы определить и накопленный ранее опыт, и приобретенный в 70-х годах, наметить возможные жанровые изменения в будущем. Кроме того, стилевые критерии помогают делать определенный отбор: ведь те произведения, которые существуют в пределах «нейтрального» (Г. Белая) стиля, отмеченные «бесстилевым» (П. Зарев) ¹ постижением действительности, как нам кажется, не участвуют в процессе жанрообразования. Даже настоящий мастер с самостоятельным, оригинальным жанровым мышлением не всегда стремится к открытию в этой области. Интересны в этом отношении размышления К. Дебюсси, который писал: «Не имея прецедентов, вынужден найти новые формы» ². Еще жестче выглядит позиция П. Валери: «Форма по своей природе связана с повторением. Следовательно, культ новизны противоположен заботе о форме» ³. Но если большие художники, даже декларируя повторяемость формы, никогда не копируют ее, неприхотливые авторы всегда пользуются довольно широким ассортиментом выработанных жанровых форм, который имеет любая развитая литература.

Установка З. Голубевой, поставившей цель определить закономерности в развитии жанра, принципиально иная: она полностью поддерживает мысль Ю. Андреева «о «подсудности» критическому анализу всех без единого исключения произведений искусства» (стр. 3), исходя из феномена новейшей литературы – добротного произведения, «настоящую эстетическую ценность которого можно узнать только в контексте всей художественной жизни эпохи» (стр. 4), из необходимости исключить субъективизм в оценке произведений современниками.

«Педалированная» неизбирательность, даже неплохо аргументированная, всегда вызывает определенное сопротивление. Но, читая книгу, убеждаешься, что такой подход дает возможность судить об уровне разработки жанра всей^; литературой, об общей культуре жанрового мышления.

Книга имеет достаточно четкий исследовательский «сюжет». В первой главе «Из романной лоции» рассматриваемые произведения группируются по тематическому призраку: романы историко-революционные, о предвоенном селе, о войне, исторические. В следующих главах – «Социальная активность современника» и «Сердце наше – вечная тайна…» – выход на проблемы жанрового развития осуществляется через героя, взятого в различных социально-нравственных и психологических измерениях.

В поисках новых «граней» украинского романа 70-х годов З. Голубева наиболее плодотворно использует приемы, условно говоря, доминантного анализа на различных уровнях – собственно жанровом, стилевом, конфликтном, характерологическом и т. д. В этом плане в рецензируемой работе имеется немало интересных находок. Так, довольно убедительно определены жанровые доминанты: роман – художественная история народа (о революционном прошлом), лирико-психологическое повествование и многоплановый батальный роман в военной прозе. Удачен разговор об украинском приключенческом романе, который в настоящее время действительно «составляет достаточно весомую, но, к сожалению, еще мало исследованную жанрово-стилевую подгруппу современной, романистики» (стр. 60 – 61).

В работах, охватывающих большой жанровый массив, не обойтись без «обойм». Имеются они и в данной книге. Но, интересное дело, при проблемном разговоре так часто осмеиваемые «обоймы» становятся вполне обоснованным приемом, дающим возможность конкретнее представить продуктивность тех или иных средств художественного изображения, той или иной жанровой разновидности. К тому же определение романных рядов не становится здесь единственной формой разговора о произведении. Наиболее яркие романы 70-х годов – в частности, «Берег любви» О. Гончара, «Разгон» П. Загребельного, «Лихобор» В. Собко, «Белая тень» Ю. Мушкетика, «Гилея» М. Зарудного, «Течение» М. Ищенко и другие – прочтены достаточно основательно, чему способствует рассмотрение их под различным углом зрения – в зависимости от конкретной проблемы, поставленной в той или иной главе. Нам кажется, что более обстоятельного анализа был бы достоин «Липовый цвет сорок первого…» Б. Бойко и особенно известная дилогия В. Земляка «Лебединая стая» и «Зеленые Млыны».

Надо сказать, З. Голубева отмечает приметы жанрово-стилевого своеобразия этих произведений В. Земляка – внешне неорганизованная структурно-стилевая манера повествования, сознательная незавершенность сюжетных линий, «свободная» композиция, а также особенности решения конфликтных ситуаций. Подчеркивается здесь и сознательное обращение автора к фольклору, к мифу. Но в итоговом размышлении о роли фольклора, мифа в современной украинской литературе автору явно не хватило литературного материала: в самом конце 70-х (а книга охватывает романы 1970 – 1977 годов) намеченное В. Земляком стилевое направление начало формироваться в довольно-таки продуктивную художественную систему, в активе которой такие талантливые произведения, как «Ирий» В. Дрозда, «Львиное сердце» П. Загребельного, «Оглянись из осени» В. Яворивского.

70-е годы в украинской литературе – время достаточно сложных жанрово-стилевых поисков, которые неотделимы от социальных процессов, происходящих в обществе в целом, от кардинальных задач воспитания социалистической личности. Глубокое понимание диалектики этой сложной взаимосвязи и определило выдвижение – как центрального – разговора о социальной активности героя литературы.

Исходный тезис о герое романа на современную тему как человеке мыслящем, «с достаточно широким диапазоном духовных запросов» дает возможность автору показать причины возрастающего тяготения писателей к философскому роману-исповеди, роману-размышлению, роману-притче и одновременно повести разговор о психологизме как об одной из примечательных черт современного романа.

Утверждение в литературе новых: способов художественного осмысления действительности в конечном итоге находит свое жанровое выражение. Однако кристаллизация новых жанровых черт – явление весьма сложное. Действие (поступок) и размышление (рефлексия) – вот две основные вехи, которые намечают фарватер жанрового движения современного украинского романа. Литература 70-х годов уходит от однозначных жанровых решений, во многом это предопределило и утерю безусловного лидерства традиционным сюжетом.

Нам кажется, что наиболее полное представление о «движении», развитии жанра автору и удалось дать при определении художественных параметров произведений, отмеченных сравнительно малой разработанностью сюжета, отсутствием внешних коллизий. З. Голубева убедительно говорит о том, что в появлении таких произведений нельзя видеть «только результат недостаточного внимания некоторых писателей к такому важному компоненту поэтики романа, как коллизия» (стр. 147), что «подобное явление отчасти вытекает из самой природы некоторых разновидностей романа… а также типа ведущего героя, манеры повествования, характера композиции…» (стр. 144). Но при этом З. Голубева не склонна делать «глобальные» выводы. Так, констатировав, что в последнее время отмечена тенденция к увеличению числа произведений, в которых отсутствуют коллизии, она отнюдь не спешит очертить еще одну «грань» современной романистики:

«Принимая во внимание то, что речь идет о живом, подвижном, не отстоявшемся еще процессе, отмеченное явление вряд ли целесообразно уже сегодня характеризовать как определенно сформировавшуюся черту или закономерность новейшей романистики» (стр. 147), подводить окончательные итоги.

В книге намечена автором и еще одна весьма актуальная проблема – читатель как участник литературного процесса. З. Голубева убедительно говорит об «интеллектуализации массового читателя», о том, что растет интерес к философским романам. Свидетельством интеллектуализации самой литературы является и то, что «приметной чертой поэтики современного романа является непосредственное ознакомление читателя с процессом творческого поиска… В отдельных романах имеются персонажи, а то и целые сюжетные линии, которые вводят читателя в творческую лабораторию художника слова, кинематографиста, актера, журналиста…» (стр. 210 – 211).

Характерно, что аналогичные процессы происходят и в литературе других социалистических стран. Например, на страницах газеты «Zycie Literackie» (6 января 1980 года) состоялся разговор о польской литературе 1960 – 1979 годов. Участники дискуссии, в частности, говорили, что 70-е годы отмечены интеллектуализацией литературы, которая нашла свое выражение «в развитии эссеистики, а также в эссеизации фабулярной прозы».

Если учесть, что эссеистический стиль отличается «образностью, афористичностью, подчеркнутой субъективностью» (КЛЭ, т. 8, стр. 961), то «размывание» сюжета вполне объяснимо. Естественно, наблюдения эти еще не могут обрести силу объективных выводов, как не бесспорен и раз говор о наличии в современно: украинской прозе эссеистического стиля, но все же думается, что между интеллектуализацией литературы и характером жанрового решения связь несомненна.

Углубленный интерес к герою предопределил разговор о проблемах психологизма в итоговой главе рецензируемой книги. Целенаправленное «оз накомление с принципами и техникой психологического анализа» позволило автор свежо, по-новому прочесть уже рассмотренные ранее романы «Берег любви», «Разгон», «Гилея» и др. Убедительность анализа достигается и включением этих и других произведений во всесоюзный контекст, хотя они могли бы быть представлены в книге гораздо шире.

Разговор о психологизме в современной украинской прозе, о формах и приемах психологического анализа давно назрел. Не только в аналитической прозе, где интерес к психологическому анализу закономерен, – заметный поворот к реалистически углубленному, психологически наполненному письму произошел и в лирико-романтической прозе, что дало основание исследователям выделить в украинской литературе 70-х годов как отдельное течение не лирико-романтическое, а реалистически-романтическое⁴.

Обзорность, некоторая «первооценочность» психологизма в целом ряде произведений, казалось бы, не давала автору широких возможностей для теоретических размышлений. Но этого не произошло. И если в какой-то мере в этом разделе ощущается отсутствие теоретического «стержня», то конкретные выводы о нередкой замене в современном романе традиционного детализированного психологического рисунка эскизами переживаний, о роли внешнего (физического) портрета в современном романе, о номинативном, «назывательном изображении» (здесь очень аргументированно интерпретированы примеры из произведений Хемингуэя, приведенные для иллюстрирования теоретических положений) обоснованны и теоретически целеустремленны.

Хотелось бы отметить также нестандартное, во многом личностное прочтение автором ряда произведений. Именно поэтому, как нам кажется, получился серьезный разговор о художественной убедительности образа Карналя («Разгон» П. Загребельного), о жизненности ситуации в ряде других романов и, с другой стороны, о злоупотреблении мелодраматизмом, о художественной несостоятельности публицистических решений проблем романного уровня. Подчас критик не соглашается с характером жанрового решения той или иной темы (в отношении романов К. Катаенко и П. Цибульского, которые только бы выиграли, говорит она, «превратившись» в мемуары), предлагает любопытную «маркировку» романов, отмечая, например, что построение и тональность романа В. Шевчука «Предтеча» напоминают симфонию.

Стремление к утверждению собственной точки зрения обусловливает особую эмоциональность стиля – он подкупает своей открытостью, желанием вызвать размышление читателя. Но важно подчеркнуть, что субъективность стиля не влечет за собой субъективности оценок. Объективность для автора – прежде всего. Отсюда вовлечение в работу множества критического материала, отсюда же и корректировка, в случае необходимости, ранее выдвинутых собственных положений (например, относительно романа – художественной биографии).

С некоторыми авторскими оценками отдельных романов, психолого-аналитических возможностей диалога можно было бы и поспорить. Хотелось бы видеть в работе более развернутые выводы. Однако в целом перед нами актуальное и интересное по замыслу исследование, дающее возможность увидеть жанровые процессы в их многообразии; в развитии.

Е. ПУЛЬХРИТУДОВА

1. П. Зарев, Народо-психология и литература. Аспекта на стила, «Български писател», София, 1976, стр. 373.[↩]
2. G. Gourdet, Claude Debussy, PWM, 1978, p. 36.[↩]
3. Поль Валери, Об искусстве, «Искусство», М. 1976, стр. 148. [↩]
4. См.: В. Е. Панченко, Проблема характера в ее связи со стилевыми тенденциями современной украинской советской прозы. Изд. Одесского ун-та, 1979, стр. 10.[↩]