«Жан-Кристоф» как социальный роман

В. Е. Балахонов, Ромен Роллан и его время («Жан-Кристоф»), Изд. Ленинградского университета, 1968, 262 стр.

Монография В. Балахонова о «Жан-Кристофе» – первая работа советского ученого, где широко использованы сокровища неопубликованного роллановского наследия (автор долгое время работал над рукописями Роллана в его парижском Архиве).

Превосходное знание материала позволило В. Балахонову по-новому подойти к всемирно известному роману. «Жан-Кристоф» здесь предстает прежде всего как произведение, непосредственно связанное с французской действительностью и – шире – с общественной, политической жизнью Западной Европы в первое десятилетие XX века. Книга, богатая свежими фактическими данными, ставит принципиальные вопросы, выходящие за рамки ее темы. В. Балахонов непримирим к инерции вульгаризаторства, в силу которой автор «Жан-Кристофа» в иных действующих поныне учебных пособиях осуждается за «христианско-поповскую мораль непротивления». Нельзя оценивать произведение, написанное свыше полувека назад, однозначно применяя к нему мерки сегодняшнего дня.

В. Балахонов справедливо говорит о том, насколько неуместно «довольно распространенное ироническое отношение к принципу морального совершенствования, когда речь идет о Роллане»: конечно, этот принцип несостоятелен как универсальное средство перестройки мира, но разве «Жан-Кристоф» не привлекал и не привлекает читателей не в малой степени именно своим нравственным пафосом, противостоящим буржуазному аморализму?

Вопрос о гуманизме «Жан-Кристофа» имеет и другой аспект. В большей части иностранных работ о Роллане его первый роман трактуется как произведение, стоящее вне истории и вне классовых битв – как своего рода исповедь прекрасной души, чье царство не от мира сего. О социальной проблематике «Жан-Кристофа» писали советские исследователи – но в слишком общей, приблизительной форме. В. Балахонов вносит много ценных уточнений.

В авторском послесловии к «Жан-Кристофу», известном русским читателям, говорится о задуманном, но не написанном томе, где герой должен был появиться в среде европейских революционеров. В. Балахонов внимательно изучил по черновикам эти неопубликованные страницы и рассказывает о них подробно. Здесь «причудливо переплетаются сведения о революциях и революционных деятелях, почерпнутые из книг, в частности из мемуаров Р. Вагнера, записок П. Кропоткина, из воспоминаний М. фон Мейзенбуг, и реальные явления французской социальной жизни (террористические акты анархистов и т. д.). Роллан сам чувствовал шаткость своих построений и понимал, сколь недостаточны его знания материала». Но нельзя не обратить внимания на то, что тема революции неумолимо вставала перед Ролланом, когда он писал свой роман о музыканте.

Важно и другое. Подспудной основой всего повествования, как показывает исследователь, является проблема будущей войны. Угроза германской агрессии висела в воздухе, и Роллан не мог не задумываться: «быть или не быть войне, какую роль должно сыграть искусство в сближении двух стран и тем самым в предотвращении возможной войны». Тем самым вопрос об отношении к немецкой культуре приобретал острый политический смысл; отсюда идет антитеза двух Германий – Бетховена и Вильгельма Второго.

В. Балахонов обстоятельно и без упрощения выясняет, как относился Роллан к различным «властителям дум» предвоенной Европы – Бергсону, Ницше. В тех частях романа, где появляется друг Кристофа Оливье Жаннен, налицо очень конкретная полемика с Барресом и Бурже, для которых патриотизм отождествлялся с консервативным почвенничеством. Роллану дорог и поэтический облик родной природы, и память о национальном прошлом – однако его любовь к Франции «оставляет открытой дверь во внешний мир».

Интересны страницы, где В. Балахонов затрагивает весьма непростой вопрос – отношение Роллана к религии. Зарубежные исследователи нередко чрезмерно акцентируют эту тему, в советских работах она чаще всего просто обходится. С ортодоксальным католицизмом Роллан порвал еще на школьной скамье, и порвал навсегда. Однако бог, с которым беседует Жан-Кристоф в моменты душевных кризисов, – не просто художественная персонификация голоса долга или совести. Понятие «веры» – в самом широком моральном смысле – ассоциировалось у Роллана с внутренней свободой личности и становилось, как говорит В. Балахонов, «одним из средств борьбы с разобщенностью мира».

А при всем том – создатель Кристофа уже на заре века тянулся к рабочему движению, живо реагировал на перипетии социальной борьбы. В. Балахонов дает этому ряд новых свидетельств. Поиски индивидуальной свободы сложно сочетались у Роллана и его героя с верой в возможность и необходимость социального обновления.

Тема классовой борьбы выходит на первый план в «Неопалимой купине», девятой книге романа. Первомайская демонстрация парижских рабочих описана там как бунт, как взрыв слепой стихии, – почему? Только ли в силу интеллигентских предубеждений писателя? По мысли В. Балахонова, тут отразились в обобщенной форме несколько выступлений французского пролетариата в годы, когда большое влияние приобрели анархо-синдикалисты. «Если обратиться к историческим документам, то они засвидетельствуют неудачу парижского пролетариата, неподготовленность анархо-синдикалистского руководства. Для Роллана это было еще одним крушением его надежд…»

Рассматривая повествование Роллана на фоне французской истории начала века, В. Балахонов делает верные замечания, относящиеся к особенностям его художественной структуры. Действие «Жан-Кристофа» длится от рождения до смерти героя, то есть охватывает несколько десятков лет. Вместе с тем все исторические реалии романа относятся к первому десятилетию XX века: отсюда обилие анахронизмов, которые постоянно озадачивают исследователей. В. Балахонов не отрицает, что история Жан-Кристофа не укладывается в рамки исторического времени, что писатель пытается заглянуть в будущее. Но он уточняет: роман развертывается как бы в двух разных временных измерениях. «Одно – реальное историческое время. Другое – время, в котором протекает жизнь Жан-Кристофа, и оба времени далеко не всегда совпадают». Это – не единственная особенность романа, в которой сказался его новаторский, экспериментальный характер.

И вместе с тем хотелось бы видеть в содержательном исследовании В. Балахонова больше внимания к Роллану именно как художнику, к его особому творческому складу.

В. Балахонов спорит, и не без оснований, с теми учеными, которые видят в «Жан-Кристофе» прежде всего «музыкальный роман». Разумеется, совершенно не к чему, анализируя роман, механически применять к нему формы и законы музыкального творчества. Однако о «музыкальном» замысле «Жан-Кристофа» не раз говорил сам автор. И говорил, вопреки утверждению В. Балахонова, в ходе работы над своим произведением (а не только до начала этой работы или после ее окончания). Роллан писал, в частности, итальянскому журналисту Дж. Преццолини в ноябре 1911 года, посылая ему «Неопалимую купину»: «Читая эту страницу симфонии, не забудьте, пожалуйста, что ее (как другие страницы) нельзя воспринимать изолированно: она – переход от одного этапа к другому, модуляция, диссонансы которой, подготовленные предшествующими аккордами, разрешатся в последнем томе». Еще раньше, в 1909 году, он писал критику Жану Боннеро: «По духовному складу я музыкант, не живописец. У меня прежде всего зарождается, как туманное музыкальное впечатление, произведение в целом, потом его главные мотивы, и в особенности ритм и ритмы, определяющие не столько ход отдельной фразы, сколько чередование томов в произведении, глав в томе и абзацев в главе. Я отдаю себе отчет, что это – закон, подсказанный мне инстинктом; он подчиняет себе все, что я пишу». Подобных высказываний у Роллана немало, и отмахиваться от них нельзя, – они раскрывают своеобразие его творческого процесса. С музыкой связан и лиризм «Жан-Кристофа», и присущая ему особая стихия возвышенного, выражающая взгляд Роллана на эпоху как на бурный, переломный век – «героический век». В. Балахонов настаивает на том, что в процессе работы над «Жан-Кристофом» Роллан под влиянием различных обстоятельств европейской политической жизни вносил большие изменения в первоначально намеченный план. Стоит прислушаться к свидетельствам самого Роллана. Он писал, например, в январе 1913 года швейцарскому критику Полю Сейпелю: «Я точно знал, каков будет порядок и ход событий; и когда я начал публиковать «Зарю» (в феврале 1904 года, в «Тетрадях»), мне уже было известно, что я пойду к «Ярмарке на площади» и «Неопалимой купине». Естественно, что в пути мы с Кристофом встретили много разных лиц, друзей или врагов, которых мы заранее не предвидели или которые заинтересовали нас больше, чем можно было предполагать; да и мир вокруг нас изменился; да и мы сами тоже. Никогда мы не старались замкнуть себя в жесткие рамки; но ложе реки было уже прорыто до самого моря (перечитайте эпизод из «Зари», где маленький Кристоф мечтает на лестнице у окна). Река ни разу не отклонилась от своего русла, хотя и выходила порой из берегов» ¹.

Разумеется, факты международной и французской жизни все время обогащали сознание Роллана, в какой-то мере расширяли социальные рамки его повествования, – в этом смысле В. Балахонов прав. Однако, обращаясь к документам, мы убеждаемся, что все главные идейные (а не только эстетические) мотивы «Жан-Кристофа» кристаллизовались у Роллана задолго до того, как он начал свой большой труд.

Возникало ли у Роллана еще в прошлом столетии чувство протеста против французской националистической пропаганды? В. Балахонов склонен сомневаться в этом. Однако Роллан осознал себя противником националистов еще в студенческие годы, когда подписал воззвание протеста против реакционного авантюриста генерала Буланже. Еще раньше, в 1887 году, юноша Роллан написал письмо Сен-Сансу, где вступил в спор с видными музыкальными деятелями, которые из шовинистических побуждений добивались запрета постановки «Лоэнгрина» в Париже (в студенческом дневнике Роллана по этому поводу записано: «Родина никогда не заставит меня называть черное белым, а плохую музыку хорошей»). В Архиве Роллана имеется большое полемическое письмо, которое будущий автор «Жан-Кристофа» за несколько лет до начала своей работы над романом адресовал Полю Бурже, обозначив таким образом для себя одного из основных идейных противников.

В. Балахонов считает, что в 90-е годы, когда был задуман «Жан-Кристоф», Роллан «еще не помышлял» о революционном народе, – так ли это?

К середине 90-х годов относятся те восторженные записи о социализме, которые Роллан сам цитирует в своих «Воспоминаниях». Еще в 1892 году он писал Мальвиде фон Мейзенбуг: «Я охотно верю в торжество социализма; оно мне даже кажется почти неизбежным».

В. Балахонов непосредственно связывает обострение критицизма Роллана по отношению к Германии (обострение, сказавшееся в 4-й книге романа «Бунт»), с «марокканским кризисом» 1905 года. Однако Роллан еще в возрасте 21 года, путешествуя в первый раз по Германии, писал своему деду Эдму Куро: «…Одна вещь меня заинтересовала больше, чем все средневековые германские лохмотья, – Германия XIX века: эта военная сила, которая так и взрывается со всех сторон, эти мощные укрепления, эти заводы, которые непрерывно дымят, выплавляя пушки, готовя боеприпасы… и прежде всего – это почитание императора, почитание официальное, государственный культ, который выражается в фотографиях, статуях, монументах, картинах…» Осуждение агрессивной политики кайзера высказано и в дневнике Роллана за 1897 год («Изворотливый разум Германии слагается из трансцендентального идеализма и практического цинизма…»).

Разумеется, «марокканский кризис» мог в качестве дополнительного мотива повлиять на писателя, определить какие-то резкие акценты в четвертой книге его романа. Однако Роллан, судя по всему, повиновался больше внутренней логике замысла. Ведь мы знаем, что он все свои основные произведения вынашивал подолгу. С особенностями творческого процесса необходимо считаться и при анализе «Жан-Кристофа».

Книга В. Балахонова содержит убедительные соображения о работе Роллана над действующими лицами «Жан-Кристофа». Конечно, они не «списаны» с реальных прототипов, в них свободно сочетаются различные жизненные впечатления автора: «Персонажи романа (в первую очередь Кристоф и Оливье) становятся средоточием сложной духовной борьбы, которая происходит в самом Роллане – и вне его, суммой различных опытов, разных восприятий жизни, пропущенных через сознание художника». Но, пожалуй, стоило бы добавить, что Роллан в изображении своих героев (как и в изображении действительности в целом, общества в целом) и хотел и умел выходить за пределы непосредственно данного жизненного материала. Важный элемент его эстетики – категория возможного, которая побуждала его выявлять скрытые тенденции, заложенные в человеке, заострять, укрупнять их.

Характерны признания, которые делал Роллан Софии Бертолини перед выходом «Ярмарки на площади»: «Месяца через два брошусь в схватку. Жан-Кристоф втягивает меня в нее. Уверяю вас, что это вовсе не доставляет мне удовольствия. Я знаю, что в любом случае нарвусь на жестокие неприятности. Слишком уж много людей будет затронуто моими нападками, и меня наверное будут кусать в их прессе, в их салонах. Я предпочел бы спокойно мечтать. Но все же надо сказать правду. Если бы я обрек себя на молчание, Жан-Кристоф бы на это не согласился; а если бы я вовсе отказался говорить правду, он расстался бы со мною навсегда. Он – властный спутник. Но уж кто избрал его в друзья, тот должен идти следом за ним до конца». Эти строки привлекают прежде всего своим духом бескомпромиссной правдивости, осознаваемой художником как веление нравственного долга. Показательно вместе с тем, что в образе Кристофа воплотились наиболее дерзкие, бунтарские порывы автора – те, которые в действительной жизни далеко не всегда брали верх.

Есть все основания согласиться с В. Балахоновым, когда он пишет в финале книги, что «Жан-Кристоф» содержит «предчувствие и возможности дальнейшего творческого пути великого писателя-гуманиста». Труднее согласиться, когда мы читаем на первой странице, что с «ролландизмом» – тем общим комплексом благородных, но отвлеченных идей, который выражен в «Жан-Кристофе», – писатель впоследствии «распрощался». Конечно, перелом, который произошел у Роллана на рубеже 20-х и 30-х годов, очень важен. После этого перелома Роллан стал активным другом и соратником Советского Союза и международного коммунистического движения. Но ни марксистом, ни коммунистом он не стал. Его знаменитое «Прощание с прошлым» не было ни отречением, ни отказом от прошлого.

Вся жизнь Роллана прошла в поисках и в спорах с самим собой. В. Балахонов на большом ивовом материале показал интенсивность, в конечном счете – плодотворность этих поисков. В этом ценность его труда.

1. Архив Роллана.[↩]