№6, 2021/Публикации. Воспоминания. Сообщения

Жалоба Юрия Домбровского Генеральному прокурору СССР

После смерти Сталина началась знаменитая «бериевская» амнистия, о последствиях которой до сих пор спорят, в частности по поводу того, что амнистия привела к резкому взлету преступности в начале 1950-х годов, так как освобождались главным образом урки, бандиты и убийцы. Именно такую мрачную картину рисует нам художественный фильм «Холодное лето пятьдесят третьего…». В криминальном фольклоре эта амнистия была закреплена за другими людьми, формально (по должности) ее подписавшими: «Это Клим Ворошилов и братишка Буденный / Подарили свободу, и их любит народ».

Большинство политических (осужденных по печально известной 58-й статье) амнистия не затронула, так как их наказание превышало пятилетний срок (освобождали только тех, кто получил до пяти лет). Не попал под амнистию и будущий автор романа-дилогии «Хранитель древностей» и «Факультет ненужных вещей» Домбровский — в 1949 году он был приговорен к десяти годам и отправлен в Особый лагерь № 7, или Озерлаг (Озерный), находившийся в Иркутской области между городами Тайшет и Братск. В этом лагере заключенные были заняты на строительстве участка БАМа (Байкало-Амурской железной дороги).

Настоящая публикация представляет собой редкий документ, в творческом наследии писателя никак не зафиксированный. Между тем существует ряд подобных произведений публицистического и мемуарного характера, в основных моментах раскрывающих приемы и принципы действия государственной карательной машины: «Письмо С. Антонову», «Письмо Аристову», «Записки мелкого хулигана», и вот теперь в этом ряду появится и ранее не печатавшаяся «Жалоба Генеральному прокурору СССР», сохранившаяся в деле 1949 года. Она примечательна также тем, что дает некоторые дополнительные сведения, ценные для биографии и разрушающие мифы, в частности об Ирине Стрелковой — женщине, якобы посадившей Домбровского в четвертый раз, или о втором уголовном деле 1935–1936 годов и о подоплеке третьего дела — 1939-го. Домбровский достаточно подробно рассказывает всю свою сталинскую одиссею. Кроме того, становятся известны новые подробности работы над ранними произведениями, например над антифашистским романом «Обезь­яна приходит за своим черепом», а также моменты, связанные с историей их публикации. Узнаем мы и об отношении к некоторым значимым писателям и их сочинениям, классикам и современникам.

Домбровский напишет эту жалобу в лагере весной 1954 года в надежде выбраться оттуда, когда уже окончательно стало понятно, что воздух в стране начал меняться. Почти год он будет дожидаться ответа, пока наконец 15 марта 1955 года срок наказания не будет снижен до фактически отбытого — до шести лет: «…по справке Озерного лаготделения Домбровский является инвалидом, нарушений лагерного режима не имеет, поручаемую работу выполняет добросовестно», — говорилось в заключении [Уголовное… 1949: I, 268]. Пройдет еще полгода, и 23 сентября он будет освобожден и отправится в город Талдом Московской области [Архивная… 2021].

С этого момента алма-атинский период жизни и творчества, продлившийся с перерывами, когда его в очередной раз сажали, одиннадцать лет, окончательно отошел в прошлое, хотя, по сути, он завершился еще в 1949 году — после приговора. Домбровский больше не живет в Алма-Ате, а свои главные произведения он напишет уже в Москве, хотя с Алма-Атой его по-прежнему будет связывать очень и очень многое — и дружба, и творческие планы, и любовь, и, конечно же, «нестерпимая быль». Алма-Ата останется с Домбровским навсегда, а потому при возможности он будет стараться туда приехать.

Оказавшись в Москве, писатель возвращается в дом матери, где был впервые арестован еще студентом в 1932 году, а затем вторично — в 1939-м. Здесь он начинает заново устраивать свою жизнь. Вся дальнейшая переписка, связанная с реабилитацией, ведется им с указанием адреса: переулок Островского, дом 14, квартира 5.

«Я болен, лежу, нервный паралич ног, а у меня даже нет прописки, поэтому я прошу Вас о скором решении», — напишет он в новом заявлении вскоре по возвращении [Уголовное… 1949: I, 277].

30 мая 1956 года приговор 1949 года был отменен, и Домбровского реабилитировали.

Генеральному Прокурору Союза С. С. Р1

з/к Домбровского, Юрия Осиповича,

рожд. 1909 г., осужденного по ст. 58-10

УК РСФСР к 10 годам заключения и

находящегося по адресу:

Иркутск. обл., Шиткинский район,

Почт. отд. Ново-Чунка, п/ящ. 215/2-037

ЖАЛОБА.

Областным Судом в гор. Алма-Ата я был 13-го августа 1949 г. приговорен к лишению свободы сроком на 10 лет, и моя кассационная жалоба была оставлена без удовлетворения.

Это решение я считаю неправильным по следующим мотивам:

I. Все следствие велось с грубым нарушением процессуальных норм2, что не могло не повлиять на Судебное разбирательство и на приговор Суда.

Основные нарушения следующие:

а. Следствие применяло ко мне запрещенные законом IIIей степени (пытки)3, требуя ложных показаний на себя и (главное!!) на других4.

Не считая нужным уточнять здесь это обстоятельство, я — в случае необходимости — дам по этому вопросу дополнительное показание5.

Мне не давали спать, — и под конец следствия водили меня на допрос, поддерживая под-руки: — настолько я был обессилен. Допросы занимали по 12-16-18 часов в сутки.

Об этом я тогда же заявил Прокурору Казахской Республики Румянцеву и его заместителю по спецделам Кураеву6, посетившим меня в карцере, куда я был посажен следователем за отказ дать ложные показания; лишь после этого пытки прекратились.

б. протоколы одной свидетельницы (артистки Рогожиной7) показывались следователем Харкиным8 другой свидетельнице — близкому мне человеку — А. Х. Мищенко9, с целью толкнуть ее на клевету.

Также и мои показания показывались свидетельнице Мищенко, чем грубо нарушалась тайна следствия; когда же ее показания все-таки оказались не в пользу моего обвинения, — протокол допроса свидетельницы Мищенко исчез из дела10.

в. всецело выдуман один протокол следствия (о моем происхождении), где сказано, что я от чего-то сначала отрекаюсь, а потом что-то признаю; — такого допроса с меня никогда не снималось, и следователь пытался обманным путем получить мою подпись под этим протоколом, подсунув его к другим показаниям. Я, конечно отказался подписать эту фальшивку, но тем не менее, даже мною не подписанная, она оказалась подшитой к делу! — об этом я писал в кассации11.

То обстоятельство, что следственный материал опорочен, косвенно признал на Суде Прокурор Кураев, сказав, что он в своей речи воздерживается от использования этих данных12.

II. Материалы, которыми обвинение доказывает мою виновность, были в значительной степени бессмысленны по существу и по форме:

Так, исключительно чтобы избавиться от пыток бессонницею, я — на двадцатые сутки допросов — показал, что в 1932 году хотел организовать какой-то литературный кружок, и своими сообщниками назвал Солоновича (известного эмигрантского журналиста, которого я лично никогда не видел, и которого тогда не было в Советском Союзе) и неизвестного мне грузинского большевика, умершего до Революции, фамилию которого я только накануне прочел в какой-то книге!!13

Следователь Харкин не потрудился проверить мои «признания», — и эта фальшивка не только подшита к делу, но и украсила почти всю первую страницу обвинительного заключения (а их всего-то две!)14.

Не менее анекдотично и другое мое «признание»: я показал, что действительно 22 года вел антисоветские разговоры…, но их было так много, что я ни одного из них не помню. Дней через 10 следователь Харкин, получив очевидно нагоняй от своего более внимательного начальника, потребовал от меня признания, что это мое показание ложно, и что а/с разговорами я никогда не занимался; об этом и был составлен новый протокол15.

В деле имеются оба эти протокола; а в обвинительном заключении тем не менее сказано, что я частично признал свою вину. Так как никаких других подобных протоколов на предварительном следствии, кроме этих, я не подписывал, то лишь на этих «документах» и зиждется утверждение обвинительного акта16.

III. Предъявленные мне другие обвинения вообще не содержат состава преступления, а только подогнаны под него тем, что формулируются безлично, как клевета, агитация и т. п.

а. Так напр. предъявлено мне обвинение в «клевете на Вождя». Между тем на очной ставке свидетели Шухов17 и другой (кто именно, — не помню) своих показаний не подтвердили. Этот эпизод и на Судебном заседании не разбирался, хотя и фигурировал в обвинительном акте18.

б. Подобным же ярлыком наделен мой разговор с Ириной Стрелковой19 о жизни в лагерях. Речь идет о том, что я после возвращения из лагеря в 1943 г. говорил ей, что в лагере я — как инвалид — получал по 450 гр. хлеба20.

в. Для тех или иных оценок русской классической и советской литературы следователь не находил иного определения, как «хула на советскую и классическую русскую литературу».

Под это определение подогнан, например, и мой разговор с С. Г. Медведевым21 о том, что я не люблю Белинского22, не понимаю Маяковского, — а также и с И. П. Шуховым, что роман «Молодая гвардия» сконструирован неудачно, так как Фадеев насилует обильный материал, стремясь его втиснуть только в 30 печатных листов23.

Сюда же должно быть отнесено стремление следователя нагромоздить побольше «страшных» названий, уже совершенно не заботясь об их правдоподобности.

Тетрадь с моими стихами подшита к делу с надписью: «Упаднические пессимистические и антисоветские стихи о лагерях». Между тем ознакомление с этим документом убедит каждого, что в этих стихах нет ни единого слова ни о Советской власти, ни о лагерях; политически они абсолютно нейтральны.

Отнюдь не отстаивая поэтической ценности этих очень оторванных от жизни стихов, я считаю лишь необходимым отметить, что следствие даже не сочло нужным получить чью-либо компетентную экспертную оценку, довольствуясь собственным ярлыком!! Между тем в деле имеются показания свидетельницы Дункан, что она «имела эту тетрадь в руках», и утверждает, что «ничего антисоветского в них (стихах) нет»24.

IV. Подавляющее большинство свидетельских показаний лишено какой либо ценности, так как получено путем давления на волю и сознание свидетелей.

а. Так напр. свидетельница Ир. Стрелкова на очной ставке показала, что я на ее вопрос о писателях, находящихся в лагерях, сказал, что мне пришлось видеть того-то и того-то; такой разговор действительно был, но следователь перебивает свидетельницу: «У нас записано иначе» — свидетельница молчит. «Так я записываю: Домбровский говорил: «Все(!) лучшие писатели в лагерях». Так? — свидетельница отвечает: «Хорошо». —

Я говорю следователю: «Я протестую против такого метода ведения следствия: вы пользуютесь отсутствием гражданского мужества у свидетельницы». Он просто отмахивается и пишет##Из показаний Стрелковой на очной ставке, как они были записаны следователем: «…весною 1946 года ДОМБРОВСКИЙ, рассказывая о своем пребывании в лагерях, говорил, что лучшие писатели арестованы и содержатся в лагерях, они там пишут произведения, но их не печатают» [Уголовное… 1949: I, 172].

Не только Стрелкова подвергалась давлению — о грубой форме ведения допроса заявлял писатель Шухов, когда его вновь вызывали для дачи показаний в 1956 году в связи с реабилитацией Домбровского: «Указанные выше неточности в записи моих показаний от 23 марта 1949 года могу еще объяснить и тем, что допрос производился в несколько грубоватой форме, в результате чего я естественно волновался и не обратил внимание на точность записи моих показаний в протоколе…» [Уголовное… 1949: I, 287–289 об.].

О Стрелковой, однако, следует сказать дополнительно в связи с обвинениями: «…выступила основным свидетелем обвинения <…> На основании показаний Стрелковой Домбровский был приговорен к 10 годам заключения в лагере» [Стрелкова… 2021]. Начнем с того, что к демонизации Стрелковой в конце своей жизни приложил руку сам Домбровский, собственно и создав образ женщины-предательницы. Из письма к писателю С. Антонову мы узнаем о ее поведении на допросах, но в первую очередь — что это именно она посадила писателя в 1949 году. Правда, если в «Жалобе Генеральному прокурору» следователь «пользовался отсутствием гражданского мужества у свидетельницы», записывая не то, что она говорит, то в письме к Антонову она уже «не краснела, не потела, не ерзала по креслу. С великолепной дикцией, холодным, стальным, отработанным голосом диктора она сказала…» [Домбровский 1992a: 331].

После смерти писателя, отталкиваясь в первую очередь от этого письма, демонизация Стрелковой продолжилась, в чем активную роль сыграл один из алма-атинских друзей Домбровского, литературовед Александр Жовтис: «Человек, которого обличает «мышка» (имеется в виду Жовтис. — И. Д.), — женщина, автор деликатно обозначает ее инициалы: И. С. Однако после этой деликатности принимается глумиться вволю: по его словам, стукачка якобы настолько ретиво обличала несчастного Домбровского, что «выскакивала из юбки»» [Кузьмин 1993: 45].

В начале 1990-х Жовтис писал воспоминания, еще не имея на руках «Дела», однако он признавал в одном из писем к вдове писателя то же, что и многие, кто знал Домбровского, — его склонность к мифотворчеству: «…Юрий Осипович в воспоминаниях и рассказах бывал точен не всегда — творческое воображение его подавляло. Я могу привести десятки примеров этого» [Жовтис 1989–1994: 2]. Так, из письма Домбровского Антонову следует, что в 1939 году его посадили за пропаганду расовой теории, — это правда, однако дальше он прибавляет: «…т. е. за то, что написал антирасистский и антифашистский роман «Обезьяна приходит за своим черепом»» [Домбровский 1992a: 327]. Дело в том, что на тот момент этой книги еще не существовало, она была начата в 1943 году, когда Домбровского освободили из лагеря [Домбровский 1992b: 451]. Далее, в том же письме, Домбровский утверждает, что Стрелкова не пришла на суд, причем на оба заседания. По документам в «Деле» Стрелкова не участвовала в первом заседании по причине болезни [Уголовное… 1949: I, 237]. Это заседание не состоялось, так как Домбровский заявил свой протест — он отказывался слушать дело без Стрелковой и второго свидетеля — Шухова, также не явившегося. На втором заседании Стрелкова уже была, однако не явилась другая свидетельница — Брянцева, так как уехала на курорт [Уголовное… 1949: I, 239 об.]. Возможно, тут аберрация памяти.

В чем состояла реальная вина Стрелковой — по документам? В том, что она рассказала о поведении писателя в быту, об охаивании советской и классической русской литературы и о восхвалении западной и всего западного (без конкретики) [Уголовное… 1949:

  1. Орфография и пунктуация сохранены.

    В это время генеральным прокурором был Роман Андреевич Руденко (1907–1981), ранее возглавлявший следственную группу по делу арестованного Лаврентия Берии и других министров, включая и ближайшего его сторонника Богдана Кобулова, подписавшего постановление об аресте писателя в 1939 году (расстрелян вместе с Берией в 1953-м). Руденко также был главным обвинителем от СССР на Нюрнбергском процессе.[]

  2. Здесь и далее подчеркнуто Домбровским.[]
  3. »Допрос третьей степени» (англ. third degree) — так в американской гражданской системе правосудия называется допрос с пристрастием — метод дознания с применением физического, эмоционального и психологического давления.[]
  4. Исходя из допросов Домбровского в деле 1949 года, невозможно установить, на кого именно в МГБ добивались ложных показаний. Можно было бы строить догадки по соответствующим вопросам о конкретных лицах, однако в протоколах их нет. Например, во время следствия 1939 года Домбровского спрашивали о политических взглядах писателя И. Шухова, видного литератора и функционера в Союзе писателей Казахстана. Шухов не только покровительствовал Домбровскому, но и был его хорошим знакомым. Отвечая следователю, Домбровский не выдал его и не оговорил [Уголовное… 1939: I, 64].

    Спрашивали в 1939 году Домбровского и о деятельности и творчестве малоизвестного и скандального литератора Петра Магера. Вот его ответ: «Пошлость <рассказов> заключается в том, что Магер в своем рассказе возводит клевету на руководителей Советской власти» [Уголовное… 1939: I, 57].

    Пожалуй, это единственные показания автора «Хранителя…» и «Факультета…» во всей его тюремно-лагерной истории, которые могли быть использованы при обвинении другого человека. Бывалый зэк Домбровский был крепкий орешек, заставить его оговорить кого-то или пойти на поводу у следствия было крайне непросто, практически невозможно, однако в случае Магера, под давлением или без, он все-таки говорит слова, нужные чекистам. И Магер действительно будет арестован, однако к нему литературоведы в погонах еще будут подбираться достаточно долго, и не раз он еще будет мелькать на страницах с допросами в делах других литераторов. Заберут его в 1943 году, через четыре года после ареста Домбровского.[]

  5. Дополнительные показания от Домбровского Генеральной прокуратуре не потребовались, и писатель, сначала добившись освобождения в 1955 году, еще более полугода будет бороться за свою реабилитацию. В одном из заявлений он напишет: «…я прошу Вас вызвать меня и допросить. Дать наконец право отвечать и фиксировать мои ответы — того, чего я был лишен на следствии. А то получается совершенно нелепое положение. Ныне по моей жалобе допрашивают всех свидетелей, их ищут, устанавливают их адрес, а я стучусь во все двери и мои объяснения никто не желает фиксировать» [Уголовное… 1949: I, 311].[]
  6. Фамилия заместителя прокурора Курапов, а не Кураев [Уголовное… 1949: I, 239].[]
  7. Антонина Васильевна Рогожина (1924–?) — актриса, играла в Русском театре драмы в Алма-Ате. В начале 1949 года находилась в близких отношениях с писателем, и более двух месяцев они жили вместе: «Моя связь с ДОМБРОВСКИМ, как с мужчиной, продолжалась до последнего времени, т. е. до момента его ареста <…> Последний раз я встречалась с ним накануне ареста, так как в ночь с 28.III. на 29.III. ночевала у него на квартире. Утром 29 марта ДОМБРОВСКИЙ сослался на то, что к нему должен придти ВАРШАВСКИЙ и что неудобно будет, если он меня застанет у него в комнате, предложил мне пойти домой. После я узнала, что утром ДОМБРОВСКИЙ ожидал свою вторую сожительницу по имени Шура, поэтому и постарался отправить меня домой» [Уголовное… 1949: I, 129–130].[]
  8. В электронном справочнике «Кадровый состав органов государственной безопасности СССР, 1935−1939» Харкин отсутствует, по­этому его полное имя установить не удалось.

    Однако фамилия Харкин, как и многих других чекистов, попала в прозу писателя. Она упоминается единожды в «Хранителе древностей», во фрагменте с одним из редких для Домбровского описаний лагеря: «Вон Харкин в органах работает, а как был орясина да подлец, так таким и остается. Что же я перед Харкиным, что ли, должен преклоняться?» Этот отрывок, из которого взята цитата, при первой публикации романа в «Новом мире» (1964) был вырезан по цензурным соображениям, однако годы спустя опубликован вдовой при переиздании в форме приложения под названием «Из записок Зыбина».

    Сюжет романа-дилогии «Хранитель древностей» и «Факультет ненужных вещей» основан на событиях из жизни писателя. Большинство персонажей — это реальные люди, фигурирующие на страницах под своими настоящими именами и фамилиями[]

  9. Александра Христофоровна Мищенко — филолог, преподаватель Казахского государственного университета имени С. Кирова на кафедре русской филологии. В 1943–1949 годах была с Домбровским в близких отношениях.[]
  10. О том, что Мищенко допрашивали среди прочих свидетелей и этот протокол также находился в «Деле», свидетельствует один из допросов Домбровского, в котором следователь ссылается на ее показания: «Мищенко показывает, что вы лично давали ей читать блокнот с записями о лагерях домой, скажите куда вы дели эти записи?» [Уголовное… 1949: I, 79].На суде Домбровский просил вызвать и допросить Мищенко, но ему было отказано [Уголовное… 1949: I, 241 об.].[]
  11. Судя по всему, имеется в виду допрос от 28 апреля 1949 года, на котором задавались вопросы о национальности. Харкин спрашивал Домбровского, почему в разное время тот указывал разную национальность. Затем следователь предъявил анкету из дела 1932 года, из которой следовало, что мать писателя — русская, а отец — еврей. Вопрос Харкина был связан с тем, что в 1949 году на первом допросе Домбровский показал, что его родители оба русские. Наконец Домбровский признается, что его отец на самом деле еврей. Эту страницу допроса он действительно не подписал [Уголовное… 1949: I, 66–67]. Также примечательно, что в деле 1949 года в анкете, подписанной Домбровским, указано в графе «национальность», что он еврей [Уголовное… 1949: I, 6], а в постановлении о мере пресечения, где он также назван евреем, на обороте внизу писатель от руки написал: «Не согласен с приписанной национальностью — я русский» [Уголовное… 1949: I, 4 об.]. В приговоре его уже запишут как русского.

    Домбровский, естественно, был в курсе политики государственной юдофобии, усиливавшейся как раз в те годы, а также национально-политической подоплеки репрессий конца 1940-х (космополитизм). При этом писатель и сам обвинялся в антисемитизме в разные годы, в том числе и в показаниях свидетелей в 1949 году, однако эти обвинения в жалобе он никак не комментирует.[]

  12. В протоколе суда это не отражено. В конце прокурор просит признать писателя виновным и назначить наказание — десять лет лишения свободы [Уголовное… 1949: I, 241 об.].[]
  13. Между тем в 1932 году Домбровского приговорили в том числе по статье 58 пункт 11 (антисоветская организация). Одним из пунктов обвинения тогда стала «попытка создания антисоветской группы литераторов», в чем Домбровский признался следователю [Уголовное… 1932: 9–10, 16].

    В деле 1949 года он рассказывает: «Я признаю, что действительно в период учебы на литературных курсах в Москве в 1931 году (на тот момент Домбровский учился не на Высших государственных литературных курсах, откуда был отчислен в 1928 году, а сам вуз прекратил существование в 1929-м. В 1931 году он учился в ГИТИСе. — И. Д.) пытался создать нелегальный литературный кружок <…> для того, чтобы в этом кружке можно было бы читать литературные произведения есенинского и упаднического толка, так как подобные произведения <…> было неудобно читать в обычных кружках» [Уголовное… 1949: I, 47].

    Что касается «сообщников», то Домбровский, помимо Солоновича, который был записан в протоколе как Слонович, а также «грузинского большевика», называл и другие имена, на этот раз уже реальных знакомых. Об этом мы писали ранее в другой статье: «…как минимум две фамилии из допроса от 21 апреля 1949 года ложные. Первая фамилия — это Слонович или Солонович. Видимо, имеется в виду Солоневич Иван Лукьянович либо же его брат Борис Солоневич — оба эмигрантские публицисты, мыслители и общественные деятели, оба прославились в том числе тем, что в 1934 году смогли бежать из лагеря в Финляндию, а в то время действовал закон о смертной казни за побег из СССР. Однако отец их был вовсе не генерал царской армии, а белорусский историк и журналист. Вторая фамилия — студентки Марканядзе. Судя по всему, это ее имел в виду Домбровский в жалобе, когда говорил про грузинского большевика, хотя информации о таком революционном деятеле найти не удалось. Но вполне вероятно, что и Слонович/Солонович, и Марканядзе — это все реальные лица из прошлого, просто спрятанные под известными чужими именами. Не вызывают никакого сомнения и вечерние тусовки с алкоголем и чтениями «запретных» стихов. В итоге, чтобы проверить имена студентов, названных в допросе, а затем в жалобе, я вновь обратился в Центральный государственный архив города Москвы. Конечно, ни Марканядзе, ни Солоневича (а кто знает, быть может, сын публициста учился вместе с Домбровским на ВГЛК?) в списках студентов не нашлось. Однако совпадение ли, но в списках оказался некий (некая?) Солонович С. А. <…> правда, доступ к его (ее) данным на момент завершения статьи я получить не успел. Поэта Леонида Лаврова также нет среди студентов, хотя известно, что он учился еще в «Брюсовском институте» (ВЛХИ); тем не менее с Лавровым Домбровский действительно общался, о чем он сам говорил еще на первом следствии (1932) <…> Из опросного листа поступающего (на ВГЛК. — И. Д.) мы также узнаем о Гинценберге-Кюнерте <…> Кюнерт тоже был отчислен из вуза, в том же году, но за несколько месяцев до Домбровского» [Дуардович 2020: 243–247].

    После всего, однако, вспоминается рассказ «Раскололся» Леонида Городина, тоже бывшего лагерника: «По-разному вели себя расколовшиеся. Одни пытались прикрыть свою наготу цинизмом: — Я такого наговорил, что ни один нормальный человек не поверит. — А я перехитрил следователя — назвал своими сообщниками в двадцать седьмом году ныне умерших» (см. книгу Л. Городина «Одноэтапники. Невыдуманные рассказы»).[]

  14. К делу 1949 года были также приобщены документы следствия 1932 и 1939 годов — как изобличающие в антисоветской деятельности. Из дела 1932 года: копии обвинительного заключения, протоколов допросов Домбровского от 21, 22 и 23 сентября и свидетеля Мельникова Б. В. от 28 сентября, а также выписка из решения Особого Совещания при Коллегии ОГПУ от 28 октября. Из дела 1939 года: обзор по делу и выписка из решения Особого Совещания при НКВД от 31 марта 1940 года [Уголовное… 1949: I, 197–208].[]
  15. Допрос, в котором Домбровский признается в антисоветских разговорах, датирован 16 мая [Уголовное… 1949: I, 68–69], а следующий допрос, в котором писатель отрицает как собственные признания, так и показания свидетелей, датирован 23 мая [Уголовное… 1949: I, 70–71].[]
  16. На самом деле подпись Домбровского стоит на всех протоколах дела, в том числе и очных ставок, за исключением допроса от 28 апреля 1949 года, в котором нет подписи на второй странице [Уголовное… 1949: I, 66–67].[]
  17. Иван Петрович Шухов (1906–1977) — писатель, переводчик, журналист. Его романы «Горькая линия» и «Ненависть» высоко оценил Горький. Подробнее о его роли в судьбе Домбровского см.: [Дуардович 2021a].[]
  18. Шухов действительно не повторил на очной ставке слов о клевете на Вождя, как и некоторые другие свидетели, например поэт Н. Титов и М. Лихачев, литературный консультант Союза писателей Казахстана, однако последний все-таки произнес их на суде: «На очной ставке Лихачев от нее (от фразы о клевете. — И. Д.) отказался <нрзб> <На> суде после напоминания он вспомнил» [Уголовное… 1949: I, 249]. Говоря о втором свидетеле, имя которого Домбровский забыл, писатель имеет в виду, скорее всего, именно Лихачева. К слову, когда последнего вызвали в связи с вопросом о реабилитации писателя для дачи повторных показаний, он снова повторил слова о клевете на Вождя и подтвердил те самые первые показания [Уголовное… 1949: I, 303].[]
  19. Ирина Ивановна Стрелкова (1924–2006) — журналист, детский писатель. Считается главным свидетелем обвинения в деле Домбровского 1949 года [Стрелкова… 2021], что не соответствует действительности. См. подробнее в сноске 25.[]
  20. Домбровский познакомился со Стрелковой в 1945 году. Из ее показаний: «Весной 1946 года ДОМБРОВСКИЙ вспоминая о своем пребывании в лагерях говорил о том, что лучшие писатели арестованы и содержатся в лагерях, где они должны работать» [Уголовное… 1949: I, 179]. Ничего более, касающегося условий пребывания в лагере, в допросе Стрелковой и на очной ставке не говорится.

    Намного подробнее оказались показания другой свидетельницы — Зои Михайловны Брянцевой (1919–?), которая была знакома с писателем с 1944 года и имела с ним отношения: «После возвращения из лагеря, ДОМБРОВСКИЙ в неоднократных беседах со мной говорил <…> что, якобы, в лагерях существуют ужасные условия для заключенных, особенно в тяжелых условиях находятся будто люди интеллигентные, которые очень много умирают от истощения, этих заключенных заставляют выполнять тяжелую работу, они лишены возможности не только заниматься умственным трудом, но и читать книги <…> от этой работы они часто заболевают, а когда попадают в больницу, то их кормят плохо и не оказывают надлежащей медицинской помощи…» [Уголовное… 1949: I, 161–162]. Скорее всего, о хлебе Домбровский говорил все-таки Брянцевой, а не Стрелковой.

    Рассказывал о жизни в лагерях Домбровский и другим своим знакомым. Из допроса Шухова: «В том же 1946 году ДОМБРОВСКИЙ вспоминая свою жизнь в лагерях, говорил там людей интеллигентного труда не уважают и заставляют работать физически. Если не выполняешь нормы не дают нормально кушать, интеллигенция не выдерживает умирает от голоду. Я спас свою жизнь при помощи уголовников, с которыми находился в хороших взаимоотношениях» [Уголовное… 1949: I, 92 об.].[]

  21. Степан Григорьевич Медведев (1905–1952) — редактор, филолог, научный сотрудник Академии наук Казахской ССР.[]
  22. Из допроса Медведева: «…возводя клевету на БЕЛИНСКОГО — демократа и революционера говорил, что совершенно незаслуженно восхваляет государство БЕЛИНСКОГО и его творчество <…> БЕЛИНСКИЙ ничего, якобы, существенного для литературы не дал, кроме как извратил творчество поэта БАРАТЫНСКОГО <…> Опошляя критический подход к литературе БЕЛИНСКОГО, отрицал БЕЛИНСКОГО как критика и демократа, что БЕЛИНСКИЙ затормозил продвижение вперед русской классической литературы» [Уголовное… 1949: I, 111–112].

    К слову, о Баратынском — речь о критических нападках Белинского в статье, посвященной книге стихотворений «Сумерки»[]

  23. О Фадееве говорится в показаниях Стрелковой, а не Шухова: «Он также охаивал и всячески ругал роман ФАДЕЕВА «Молодая гвардия»». На очной ставке со Стрелковой Домбровский признал это: «Я говорил СТРЕЛКОВОЙ, что роман «Молодая Гвардия» является одним из худших произведений ФАДЕЕВА» [Уголовное… 1949: I, 172].[]
  24. Из показаний Гертруды Николаевны Хлоповой-Дункан: «ДОМБРОВСКИЙ один раз в моем присутствии читал стихи, написанные им о лагерной жизни на Колыме. Содержание стихов, как я помню, сводилось к описанию своего пребывания в лагерях. Безусловно эти стихи не могли быть напечатаны ни в одном издании, однако прямо против Советской власти в них ничего не говорилось» [Уголовное… 1949: I, 141].[]

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №6, 2021

Литература

Архивная справка от 13.01.2021 // Главное управление Министерства внутренних дел Российской Федерации по Иркутской области.

Вульфович Т. Разговоры с Юрием Домбровским // Знамя. 1997. № 6. С. 123–147.

Выписка из протокола от 28 сентября 1944 г. // РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 39. Ед. хр. 1959. Л. 38.

Домбровский Ю. О. Каменный топор // Казахстанский современник.
Алма-Ата: <б. и.>, 1939. С. 165–169.

Домбровский Ю. О. Автобиография. 1945 (1946?) // РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 39. Ед. хр. 1959. Л. 11–16.

Домбровский Ю. О. Справка о творчестве. 1946 (1947?) // ЦГА Респуб­лики Казахстан. Ф. 1778. Оп. 3. Д. 78. Личное дело писателя Домбровского Юрия Осиповича. Л. 9 об.

Домбровский Ю. О. Письмо С. Антонову // Домбровский Ю. О. Собр. соч. в 6 тт. / Ред.-сост. К. Турумова-Домбровская. Т. 6. М.: Терра, 1992а. С. 326–336.

Домбровский Ю. О. Собр. соч. в 6 тт. Т. 2. 1992b.

Дуардович И. «Ночь» длиною в десять лет. Почему Юрия Домбровского посадили за антиамериканский роман // Огонек. 2019a. № 39. С. 38–39.

Дуардович И. Юрий Домбровский: арест в Мертвом переулке // Вопросы литературы. 2019b. № 3. С. 240–271.

Дуардович И. На черную доску, или Юрий Домбровский в архивах ВГЛК (1925–1929) // Вопросы литературы. 2020. № 3. С. 213–276.

Дуардович И. Дело «Хранителя древностей» // Вопросы литературы. 2021a. № 4. C. 239–286.

Дуардович И. Интервью с К. Ф. Турумовой-Домбровской. 2021b. 8 марта // Личный архив И. Дуардовича. Москва, Российская Федерация.

Жовтис А. Л. Письмо Домбровской Кл. о публикации стихов Юрия Домбровского. Машинопись. 1989–1994 // ЦГА Республики Казахстан. Ф. 2354. Оп. 1. Д. 86.

Жовтис А. Дело № 417 // Континент. 1999. № 3 (101). С. 263–280.

Кузьмин Н. П. Сколько стоит подвиг? Документальная повесть о писателе Юрии Домбровском // Молодая гвардия. 1993. № 10. С. 19–64.

Личная карточка члена Союза советский писателей СССР. 20 февраля 1947 // РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 39. Ед. хр. 1959. Л. 29–30 об.

Личная карточка. 19 сентября 1948 // РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 39. Ед. хр. 1959. Л. 9–10 об.

Личная карточка. 1948 (1949?) // ЦГА Респуб­лики Казахстан. Ф. 1778. Оп. 3. Д. 78. Личное дело писателя Домбровского Юрия Осиповича. Л. 2–4 об.

Митина С. Спасение рукописи // Домбровский Ю. О. Собр. соч. в 6 тт. Т. 2. 1992. С. 456–457.

Морозов А. В. Биография Ю. О. Домбровского. Основные даты жизни и творчества // Домбровский Ю. О. Поэт и муза. Оренбург: Оренбургское кн. изд. имени Г. П. Донковцева, 2019. С. 70–80.

Муканов С. Характеристика на писателя Юрия Осиповича Домбровского от 8 августа 1947 г. // РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 39. Ед. хр. 1959. Л. 35–37.

Переписка Я. С. Лурье с Ю. О. Домбровским / Публ., вступ. заметка и коммент. Б. Рогинского // Звезда. 2001. № 5. С. 145–164.

Перечень работ. 1948 // РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 39. Ед. хр. 1959. Л. 34.

Письма Ю. Домбровского Л. И. Варшавскому (1950-е) // ЦГА Республики Казахстан. Ф. Р-1800. Оп. 1. Д. 281.

Портнова Д. О Юрии Домбровском, воспоминания // Новый мир. 2017. № 7. С. 88–132.

Рыклин Г. Разговор страхового агента с Владимиром Ленским // Крокодил. 1946. № 28. С. 5.

Снегин Д. Повысить бдительность на идеологическом фронте! // Казахстанская правда. 1949. 20 марта. С. 3.

Снитковский В. Памяти Александра Жовтиса // Сетевой портал «Заметки еврейской истории». <2021>. URL: https://berkovich-zametki.com/Nomer17/Snitkov1.htm (дата обращения: 24.08.2021).

Стрелкова, Ирина Ивановна // Википедия. <2021>. URL: https://ru.wikipedia.org/wiki/Стрелкова,_Ирина_Ивановна#cite_note-2 (дата обращения: 01.06.2021).

Турумова-Домбровская К. Ф. Комментарии // Домбровский Ю. О. Собр. соч. в 6 тт. Т. 1. 1992a. С. 347–348.

Турумова-Домбровская К. Ф. Комментарии // Домбровский Ю. О. Собр. соч. в 6 тт. Т. 3. 1992b. С. 365–366.

Уголовное дело № 235 (арх. № Р41171). По обвинению Домбровского Юрия Иосифовича по ст. 58/10, 11 и 74 ст. УК РСФСР. 21 сентября 1932 г. // ЦА ФСБ России.

Уголовное дело № 0072 (арх. № 03504). По обвинению Домбровского Юрия Осиповича по ст. 58 п. 10 УК РСФСР. 26 августа 1939 г. 3 тт. // УИиС ИАЦ ДП г. Алматы, Республика Казахстан.

Уголовное дело № 417 (арх. № 03618). По обвинению Домбровского Юрия Осиповича по ст. 58 п. 10 ч. 1 УК РСФСР. 30 марта 1949 г. 2 тт. // УИиС ИАЦ ДП г. Алматы, Республика Казахстан.

References

A list of works. (1948). [list] Russian State Archive of Literature and Art, Fond 631, inv. 39, item 1959, sheet 34. Moscow, Russian Federation. (In Russ.)

An archival letter of verification, dtd. 13 Jan. 2021. (2021). [letter of verification] Directorate of the Ministry of Internal Affairs for Irkutsk Region. Irkutsk, Russian Federation. (In Russ.)

Criminal case No. 235 (arch. No. R41171). On the charge of Dombrovsky Yury Osipovich under Article 58, paragraphs 10 and 11 and Article 74 of the Criminal Code of the RSFSR. 12 Sept. 1932. (1932). [case file] Central Archive of the Federal Security Service. Moscow, Russian Federation. (In Russ.)

Criminal case No. 0072 (arch. No. 03504). On the charge of Dombrovsky Yury Osipovich under Article 58, paragraph 10 of the Criminal Code of the RSFSR. 26 Aug. 1939 (3 vols). (1939). [case file] Directorate for Information and Statistics of the Information and Analytical Centre of the Police Department of Almaty, Republic of Kazakhstan. (In Russ.)

Criminal case No. 417 (arch. No. 03618). On the charge of Dombrovsky Yury Osipovich under Article 58, paragraph 10, part 1 of the Criminal Code of the RSFSR. 30 Mar. 1949 (2 vols). (1949). [case file] Directorate for Information and Statistics of the Information and Analytical Centre of the Police Department of Almaty, Republic of Kazakhstan. (In Russ.)

Dombrovsky, Y. (1939). A stone axe. Kazakhstanskiy Sovremennik, Almaty: [s. n.], pp. 165-169. (In Russ.)

Dombrovsky, Y. (1945/1946). An autobiography. [autobiography] Russian State Archive of Literature and Art, Fond 631, inv. 39, item 1959, sheets 11-16. Moscow, Russian Federation. (In Russ.)

Dombrovsky, Y. (1946/1947). An account of my work. [record] Central State Archive of the Republic of Kazakhstan, Fond 1778, inv. 3, file 78. Personal case file of Dombrovsky Yury Osipovich, the writer. Sheet 9 ob. Almaty, Kazakhstan. (In Russ.)

Dombrovsky, Y. (1950s). Letters to L. I. Varshavsky. [letters] Central State Archive of the Republic of Kazakhstan, Fond R-1800, inv. 1, file 281. Almaty, Kazakhstan. (In Russ.)

Dombrovsky, Y. (1992). Letter to S. Antonov. In: K. Turumova-Dombrovskaya, ed., The collected works of Y. Dombrovsky (6 vols). Vol. 6. Moscow: Terra, pp. 326-336. (In Russ.)

Duardovich, I. (2019a). A ten-year-long ‘Night.’ Why Yury Dombrovsky was sent to jail for an anti-American novel. Ogonyok, 39, pp. 38-39. (In Russ.)

Duardovich, I. (2019b). Yury Dombrovsky: An arrest in Myortviy Alley. Voprosy Literatury, 3, pp. 240-271. (In Russ.)

Duardovich, I. (2020). Onto the ‘black bulletin board’ of shame, or Yury Dombrovsky in the archives of the Higher State Literary Courses (VGLK) (1925-1929). Voprosy Literatury, 3, pp. 213-276. (In Russ.)

Duardovich, I. (2021). The case of the Keeper of antiquities. Voprosy Litera­tury, 4, pp. pp. 239-386. (In Russ.)

Duardovich, I. and Turumova-Dombrovskaya, K. (2021). An interview with K. Turumova-Dombrovskaya, dtd. 8 Mar. 2021. [interview] I. Duardovich’s personal archive. Moscow, Russian Federation. (In Russ.)

Extract from the record, dtd. 28 Sept. 1944. (1944). [record] Russian State Archive of Literature and Art, Fond 631, inv. 39, item 1959, sheet 38. Moscow, Russian Federation. (In Russ.)

Kuzmin, N. (1993). What is a feat worth? A documentary narrative on Yury Dombrovsky, the writer. Molodaya Gvardiya, 10, pp. 19-64. (In Russ.)

Mironov, A. (2010). Special labour camp Ozyorniy. Rodina, 7, pp. 141-145. (In Russ.)

Mitina, S. (1992). Saving the manuscript. In: K. Turumova-Dombrovskaya, ed., The collected works of Y. Dombrovsky (6 vols). Vol. 2. Moscow: Terra, pp. 456-457. (In Russ.)

Morozov, A. (2019). Y. O. Dombrovsky’s biography. Landmarks of his life and work. In: Y. Dombrovsky, The poet and the muse. Orenburg: Orenbugskoe kn. izd. im. G. P. Donkovtseva, pp. 70-80. (In Russ.)

Mukanov, S. (1947). Character reference of the writer Yury Osipovich Dombrovsky, dtd. 8 Aug. 1947. [reference] Russian State Archive of Litera­ture and Art, Fond 631, inv. 39, item 1959. Moscow, Russian Federation. (In Russ.)

Personal card of the member of the Soviet Writers’ Union of the USSR, dtd. 20 Feb. 1947. (1947). [card] Russian State Archive of Literature and Art, Fond 631, inv. 39, item 1959, sheets 29-30. Moscow, Russian Federation. (In Russ.)

Personal card, dtd. 19 Sept. 1948. (1948). [card] Russian State Archive of Literature and Art, Fond 631, inv. 39, item 1959, sheets 9-10 ob. Moscow, Russian Federation. (In Russ.)

Personal card. (1948/1949). [card] Central State Archive of the Republic of Kazakhstan, Fond 1778, inv. 3, file 78. Personal case file of Dombrovsky Yury Osipovich, the writer. Sheets 2-4 ob. Almaty, Kazakhstan. (In Russ.)

Portnova, D. (2017). Reminiscences of Yury Dombrovsky. Noviy Mir, 7,
pp. 88-132. (In Russ.)

Roginsky, B. (2001). Correspondence between Y. Lurie and Y. Dombrovsky. Zvezda, 5, pp. 145-164. (In Russ.)

Ryklin, G. (1946). A conversation between an insurance agent and Vladimir Lensky. Krokodil, 28, p. 5. (In Russ.)

Snegin, D. (1949). We should increase vigilance on the ideological front! Kazakhstanskaya Pravda, 20 Mar., p. 3. (In Russ.)

Snitkovsky, V. (2021). In memoriam Aleksandr Zhovtis. [online] Zametki Evreyskoy Istorii. Available at: https://berkovich-zametki.com/Nomer17/Snitkov1.htm [Accessed 24 Aug. 2021]. (In Russ.)

Strelkova, Irina Ivanovna. (2021). [online] Wikipedia. Available at: https://ru.wikipedia.org/wiki/Стрелкова,_Ирина_Ивановна#cite_note-2 [Accessed 1 June 2021]. (In Russ.)

Turumova-Dombrovskaya, K. (1992a). Commentary. In: K. Turumova-Dombrovskaya, ed., The collected works of Y. Dombrovsky (6 vols). Vol. 1. Moscow: Terra, pp. 347-348. (In Russ.)

Turumova-Dombrovskaya, K. (1992b). Commentary. In: K. Turumova-Dombrovskaya, ed., The collected works of Y. Dombrovsky (6 vols). Vol. 3. Moscow: Terra, pp. 365-366. (In Russ.)

Turumova-Dombrovskaya, ed. (1992c). The collected works of Y. Dombrovsky (6 vols). Vol. 2. Moscow: Terra. (In Russ.)

Vulfovich, T. (1997). Conversations with Yury Dombrovsky. Znamya, 6, pp. 123-147. (In Russ.)

Zhovtis, A. (1989-1994). Letter to Kl. Dombrovskaya on the publication of Yury Dombrovsky’s poems. Typescript. [letter] Central State Archive of the Republic of Kazakhstan, Fond 2354, file 86, inv. 1. Almaty, Kazakhstan. (In Russ.)

Zhovtis, A. (1999). Case No. 417. Kontinent, 3, pp. 263-280. (In Russ.)

Цитировать

Дуардович, И. Жалоба Юрия Домбровского Генеральному прокурору СССР / И. Дуардович // Вопросы литературы. - 2021 - №6. - C. 208-251
Копировать