Зеркало таланта
Д. С.Лихачев, «Слово о полку Игореве» и культура его времени, Л., «Художественная литература», 1985, 350 с.
Двойной интерес вызывает книга Д. Лихачева. Как читателей нас привлекает то новое, что сказано о «Слове о полку Игореве». В качестве же исследователей мы испытываем интерес к тому, как это новое найдено. В книге много нового высказано по поводу поэтики «Слова» и его связи с общественной мыслью Древней Руси, а также в истолковании отдельных мест памятника. Она может помочь исследователям самого разного уровня– это итог наблюдений ученого за сорок лет, а самое главное, в ней отражается талант крупнейшего современного филолога. У таланта есть чему поучиться.
Более внимательное осмысление книги раскрывает один из творческих «секретов» Д. Лихачева: умение синтезировать противоположности. Закономерность такова: два относительно противоположных качества дают неожиданное целое, им объясняются. Вот, например, Д. Лихачев заметил, что в «Слове»»соединены два фольклорных жанра– «слава» и «плач»: прославление князей с оплакиванием печальных событий» (стр. 19). Эти два противоположных качества рассматриваются в синтезе, и отсюда открывается своеобразие «Слова» в целом: «Народная поэзия не допускает смешения жанров. Это произведение книжное, но близкое к этим жанрам народной поэзии» (стр. 22). Далее автор снова находит противоположности: в «Слове»»слиты фольклорные элементы с книжными». И снова их интегрирует. Их слиянием и объясняется оригинальная композиция «Слова о полку Игореве»: «Больше всего книжные элементы сказываются в начале «Слова». Как будто бы автор, начав писать, не мог еще освободиться от способов и приемов литературы. Он недостаточно еще оторвался от письменной традиции. Но по мере того как он писал, он все более и более увлекался устной формой. С середины он уже не пишет, а как бы записывает некое устное произведение» (стр. 20). Вся книга Д. Лихачева основана на объединяющем изучении контрастов в «Слове».
Все, над чем размышляет ученый, проходит те же стадии: разделяется на противоположности и вдруг предстает необычайно метко обрисованным, ярким, верным. Например, особенности древнерусской культуры XI– XIII веков вытекают из взаимодействия ее разных, почти противоположных качеств: «Дело в том, что новая явившаяся на Русь культура была хотя и очень высокой, создав первоклассную «интеллигенцию», но налегла тонким слоем– слоем хрупким, ломким. Вследствие этой хрупкости и ломкости образование новых форм, появление внетрадиционных произведений было очень облегчено… Таким образом, для XI– XIII вв. характерно, что многие более или менее талантливые произведения отличаются младенческой неопределенностью форм» (стр. 14), Высокость культуры, но слабость ее слоя как противоречащее качество, и в результате внежанровость шедевров как цельная примета того времени.
Самые широкие исторические темы рассматриваются Д. Лихачевым с точки зрения синтеза противоположностей. Заходит, например, речь о древнерусском обществе вообще, и ученый опять видит положительные и отрицательные факторы в их единстве: «Поражение обычно служило в Древней Руси стимулом для подъема общественного самосознания, для начала новых действий, реформ, введения новых установлений. Это была до известной степени реакция здорового, полного сил общественного организма, признак его жизнеспособности и уверенности в своем будущем» (стр. 10). Поражение как отрицательное явление, патриотизм как положительная черта и здоровость общественного организма как основа действующих противоположностей.
Даже вопросы научной методики излагаются Д. Лихачевым с тем же сочетанием противоположностей. Например, вопрос о точности или неточности исторического источника! «Всегда и в любом источнике сказывается в какой-то степени его историческая ограниченность, односторонность или даже то или иное искажение исторической действительности… Нет вообще исторического источника без какой-либо «тенденции», без отражения в нем однобоких или ограниченных представлений своего времени» (стр. 177– 178). Точность вкупе с неточностью заиграла новыми красками: «Если «Слово» – «сплошное вранье», то и это, как ни парадоксально это звучит, представляет собой источник чрезвычайного значения: «вранье» – свидетельство психологии своего времени, свидетельство даже общественной мысли своего времени (ибо в каждом обмане есть своя тенденция: общественная или просто эстетическая)… В последнем плане любой памятник как остаток прошлого неисчерпаем» (стр. 178– 180). В книге можно найти аналогично развивающиеся суждения и по поводу подготовки памятников к изданию, и по поводу правильности оценки научных работ, и по иным поводам. Д. Лихачев виртуозно владеет методом мышления противоположностями.
Конечно, философам давно известен этот диалектический принцип. Однако ему не научишься, повторяя в уме соответствующие формулировки. Метод Д. Лихачева вызван чувствами, живостью ощущений, непредвзятой наблюдательностью, когда исследователю открывается в памятнике и то, и другое– совсем иное, противоположное, даже взаимоисключающее. Недаром в книге Д. Лихачева мы не найдем прямых методологических советов оперировать противоположностями. Лишь в одном месте ученый отмечает: «…Противоположность дает… обширный диапазон…» (стр. 20),– да и тут говорится о «Слове», а вовсе не об исследовательском подходе. Способность синтезировать противоположности является результатом особого психологического состояния, которое сродни вдохновению в его пушкинском определении– «расположение души к живейшему принятию впечатлений и соображению понятий, следственно и объяснению оных». Нужно учиться подобному чувству, видению памятника прямым и боковым зрением одновременно.
Ясно, что такая душевная настроенность вырабатывается не сразу. Даже в данной книге иногда встречаются однообразные места: масса доказательств к одному и тому же тезису без взаимодействия противоположностей. Но это всегда части ранних работ о «Слове», вставленные в книгу. Перелом у Д. Лихачева наступил в начале 1950-х годов, и с тех пор его новый подход развивался непрерывно.
Признаком овладения «чувством противоположностей» (а не сухими логическими манипуляциями) служит разнообразие и блеск научного изложения. Д. Лихачев, скажем, не стремится буквально все раскладывать на триады– на две слагаемые противоположности и открывающееся целое. В темах незаконченных, ответвляющихся, затрагиваемых мимоходом элементы триады лишь подразумеваются в скрытом виде, но зато, подчеркивается неожиданная связь противоположных явлений. Таково, например, построение высказываний: «Историзм– это одна из форм художественного обобщения в древней русской литературе», автор «Слова»»обобщает историю в конкретных поэтических образах» (стр. 112, 142). Подобных примеров можно привести не мало.
Книга Д. Лихачева учит: держите в голове целое, но будьте внимательны к мелочам– странным, неясным, беспокоящим.
Мелочи способны перевернуть представление о целом. Так, внимание ученого зафиксировало применение новгородской денежной системы в «Слове» (ногата, резана, бела). Южный памятник, а деньги новгородские? Анализ показал, что ряд исторических событий рассказан в «Слове» по новгородским версиям, а некоторые темные упоминания становятся понятнее, если привлекать историю Новгорода.
Синтез противоположных, северных и южных, черт «Слова» базируется на совершенно неожиданных объяснениях. Оказывается, автор «Слова» хорошо знал черниговскую летопись– родовой летописец главного героя «Слова» князя Игоря Святославича (части этого летописца сохранились в составе «Ипатьевской летописи»). Родовой летописец Игоря в свою очередь включал в себя летописец отца Игоря– Святослава, который был новгородским князем и женился на новгородке. В летописце отца Игоря использовались новгородские летописи. Таким образом, новгородские сведения дошли до автора «Слова о полку Игореве». Объяснения наталкивают на ряд попутных, но важных предположений о том, что автор «Слова» являлся любимым певцом– «хотем» – князя Игоря, участником его похода и что «создание «Слова» не может быть отнесено ко времени ранее 1188 г., но не должно и слишком отступать от этой даты» (стр. 172). А ведь все началось с мелкого упоминания, «неудобного» для привычных воззрений на «Слово» в целом.
Способностью соотносить целое и «неладную» деталь, вероятно, отличается исследователь от неисследователя. Д. Лихачев всегда остро чувствовал противоречащие детали в объекте изучения. Уже в сравнительно ранних работах (вошедших в эту книгу) за красочными и, наоборот, за сравнительно обыденными выражениями «Слова» ученый обнаружил забытый мир образной устной русской речи XI– XII веков– речей перед войсками, на пирах и тризнах, на улицах, на княжеских съездах и переговорах, в посольствах и пр.
По мелким орфографическим различиям между первым изданием «Слова» и писарской копией «Слова» (для Екатерины II) ученый восстановил, по крайней мере, четыре неизвестных этапа в подготовке рукописи памятника к печати и дал характеристику целей издателей. Примеров можно привести много, вплоть до самых недавних лаконичных статей Д. Лихачева (в конце книги), в которых указываются любопытные, непривычные элементы «Слова» и параллели к ним и как бы самому читателю предлагается подумать о следствиях для трактовки «Слова» в целом. Книга Д. Лихачева имеет и учительную устремленность. Недаром ее завершающий раздел называется: «Несколько замечаний в помощь начинающим изучать «Слово о полку Игореве».
Автор не дает наставлений о том, как отличить существенную деталь от несущественной, когда еще только приступаешь к исследованию. Однако сама книга содержит ответ и на этот сакраментальный вопрос. Развернуть исследование помогает чувство несогласия– несогласия с общепринятыми представлениями или с выводами авторитетов. По поводу оценки «Слова» Д. Лихачев не боится полемизировать даже С Пушкиным, и остается прав. Отталкивание от устоявшихся мнений позволяет наметить новые темы. Например, общеизвестно, что «в русской литературе XI– XVI вв. не было поэзии, лирики как обособленных жанров, и поэтому,– пишет Д. Лихачев,– вся литература проникнута особым лиризмом… лиризм имеет в древней русской литературе по преимуществу гражданские формы» (стр.7– 8),– тут обозначено целое направление в изучении древнерусской литературы с беспроигрышным вниманием к специфическим деталям. По всей книге рассыпаны подобные предложения новых тем.
И последнее. Прийти в нужное исследовательское состояние помогают не какие-то трудноуловимые оттенки личных чувств, а четкая общественная позиция ученого– чувства гражданственные. Выработке новой точки зрения Д. Лихачеву помогает неудовлетворенность подходами других исследователей, например несогласие с узкоисторическим подходом к «Слову» без учета эстетических факторов, а также возмущение невежеством некоторых отечественных «любителей»»Слова»: «Слово» можно не только срубить на корню, но и подточить его отдельными исправлениями многочисленных «старателей», пытающихся добыть в нем «золотую руду» эффектных гипотез» (стр. 4). Толчком для эмоциональных раздумий Д. Лихачева служат попытки тех, кто стремится «увеличить в «Слове» весомость своего этноса» (стр. 333), и случаи злостного истолкования «Слова» за рубежом. Д. Лихачев выдвинул и по сей день продолжает развивать плодотворную идею о принадлежности «Слова» к стилю монументального историзма XI– XIII веков, которым была проникнута вся великолепная культура в колоссальном по тем временам древнерусском государстве. Книга свидетельствует, что воспитание ученого– это воспитание чувств, в особенности гражданских.