Завершение стиховедческой трилогии

М. Л. Гаспаров, Очерк истории европейского стиха, М., «Наука», 1989, 304 с.

Книгой «Очерк истории европейского стиха»завершен беспрецедентный по замыслу и масштабам труд – стиховедческая трилогия М. Гаспарова¹. Вопреки тому, что автору от книги к книге неуклонно урезали объем и тираж, столь же неуклонно в геометрической прогрессии расширялся привлекаемый материал: сначала только метрика и ритмика русского стиха XX века; хотя и с экскурсом в прошлое, потом все основные собственно стиховые²  параметры русского литературного стиха за четыре столетия его существования, наконец, обозрение стиха практически всех европейских народов (и потом США) от предполагаемых индоевропейских истоков до наших дней – конспективно, но исключительно четко и полно. Это сделано впервые в мире – у нас. Пора уже без околичностей и оглядок сказать: в одиночку такую работу мог выполнить только М. Гаспаров, да и, как ни покажется это кому-то обидным, в совокупности сделанное всеми нашими стиховедами в 70 – 80- е годы вряд ли перевесит эти три книги с одинаковым изображением двух мощных шумящих деревьев на обложке, может быть, древа жизни и древа поэзии. Надо надеяться, теперь, когда обобщено практически все сколько-нибудь важное для истории основных стихотворных форм (и многое – для неосновных), никто больше не будет говорить, исходя из чего угодно, только не из реальных фактов, что «в большинстве европейских литератур можно проследить один и тот же порядок чередования систем стихосложения: сначала народный стих с элементами акцентной организации, потом силлабика, силлабо-тоника и, наконец, тонический стих» ³. Какое уж «большинство»европейских литератур без романских, в которых, скажем, тоники вообще не было; и в XX веке она только в России более или менее распространилась благодаря Маяковскому, отнюдь не вытеснив господствующую силлаботонику, но подавив свободный стих, который на Западе, наоборот, совершенно вытеснил и тонику, и другие системы стиха. По вполне вероятной гипотезе, которую развивает М. Гаспаров (сравнивая ее с менее убедительными предположениями первых европейских специалистов по сравнительному стиховедению), индоевропейский стих был силлабическим, а его дериваты в разных национальных стихосложениях проходили самые разные ступени, включая силлабометрику у индийцев и эолийцев, квантитативную метрику классической Греции и Рима, тонику в фольклоре восточных славян и одновременно силлабику в фольклоре других славянских народов, силлаботонику немецких миннезингеров, ее разложение в тонику и возрождение в XVII веке вследствие реформы М. Опица и многое-многое другое, включая своего рода комбинированные системы, как испанский стих «Песни о моем Сиде»XII века, в котором преобладает то ли романский силлабический, то ли влияющий германский тонический принцип, но еще отнюдь не единый силлабо-тонический («…две системы стихосложения не сумели согласоваться, получившийся эпический стих оказался неустойчивым и, давши «Сида»и немногие другие тексты, выходит из употребления», – с. 131), или кельтский, упростившийся из аллитерированного силлабического в тонический и абонированный, то есть учитывающий «только повторы гласных, а не гласных с согласными (например, когда в строфе 5-ударного стиха во всех строках ударные гласные чередуются в последовательности О-Е-О-Е-А). Для нас это тоже очень изощренное созвучие, но у кельтов такой стих живет и по сей день»(с. 49). В новой монографии, где автор имеет дело с множеством языков, более гибко, чем раньше, решается проблема «стих и язык». М. Гаспаров показывает, что в метрике был влиятельнее не языковой, а культурный фактор. Так, квантитативную метрику не уничтожило стирание различия между долгими и краткими словами, только «стихи слагались уже не на слух, а по выучке; в средние века и Возрождение по безукоризненным правилам античнойметрики было написано больше стихов, чем дошло до нас от настоящей античности, и среди них немало прекрасных»(с. 88). Точно так же арабскую квантитативную метрику (аруд) восприняли тюркские языки, не знавшие долгот, и это помогло развиться прекрасной поэзии (см. с. 175). Силлаботоника, утверждает исследователь, в конечном счете не привилась у романских народов главным образом не из-за особенностей их фонетики, а потому, что они в прошлом «не знали тонического стихосложения и не привыкли в стихе обращать внимания на ударение как на меру счета»(с. 137). С другой стороны, теоретически расположенный к силлабике (редукции гласных практически нет), украинский стих в думах дает самую большую силлабическую вольность. Русская реформа стихосложения XVIII века объясняется тем же, чем и повсеместное распространение свободного стиха в XX веке: стремлением максимально четко отделить новую культуру от предшествующей, избежать ассоциаций с ней. Вообще же силлаботоника в разных национальных литературах триумфально побеждала, как только теоретики догадывались подставить ударение на место античной долготы: тогда новый стих сразу освящался наивысшим авторитетом древней классики. Но, «с другой стороны, живой контакт с современной соседней культурой обычно сильнее, чем книжный контакт с культурой хотя бы и авторитетного прошлого: в чешском языке, несмотря на наличие долгот и на все старания ученых, так и не развилась квантитативная метрика по античному образцу, зато, несмотря на фиксированность ударения и на все сопротивление поэтов, развилась силлаботоника по соседнему немецкому образцу»(с. 268). Если свободно кочевали сюжеты, то почему точно так же не могли кочевать версификационные системы? Вместе с тем в книге есть как бы противоречие. М. Гаспаров свидетельствует, что в Польше попытки ввести античные квантитативные размеры оказались бесперспективны из-за языка без долгот и краткостей (см. с. 221).

1. См. также: М. Гаспаров, Современный русский стих. Метрика и ритмика, М., 1974; он же, Очерк истории русского стиха. Метрика. Ритмика. Рифма. Строфика, М., 1984.[↩]
2. Вечный оппонент М. Гаспарова Б. Гончаров упрекнул за этот вывод рецензента второй книги, поскольку в ней «отсутствует такой важный аспект анализа стиха, как интонационно-синтаксическая организация, т. е. то, что делает стих художественным, функционирующим явлением. На каком основании и автор монографии, и рецензент считают его не «основным», неясно»(Б. П. Гончаров, Актуальные проблемы советского стиховедения. – «Филологические науки», 1988, N 5, с. 6). Никто не говорил, что «считает»интонацию чем-то не «основным». Просто она, хоть и разная, есть и в стихе, и в прозе, и в промежуточных образованиях, поэтому в общей форме говорить об интонации и синтаксисе как свойствах только стиха нелепо. По своей логике Б. Гончаров должен и социалистический реализм отнести по ведомству стиховедения. Кроме того, интонация меньше поддается типологизации, чем более абстрактные формы, а каждый исследователь вправе ограничиваться избранным им уровнем обобщения, да и критерием отбора. Нельзя автора работы о метафоре уличать в том, что он ничего не сказал о метонимии, хотя та и другая могут встречаться в одном тексте.[↩]
3. С. В. Калачева, Эволюция русского стиха, М., 1986, с. 5.[↩]