Зарубежное литературоведение вчера и сегодня
«Зарубежное литературоведение 70-х годов. Направления, тенденции, проблемы», М.. «Наука», 1984, 360 с.
Являясь изданием Института научной информации по общественным наукам, рецензируемый сборник открывает читателю важнейшие срезы современного зарубежного литературоведения. Один из них – горизонтальный – охватывает основные направления критики, литературоведческие труды, созданные в 70-х годах. Второй – вертикальный – воссоздает преемственные связи или противоборство ученых и критиков прошлого десятилетия с их ближайшими предшественниками. Кроме того, различные обзоры, преобладающие в сборнике, включают в себя аналитические характеристики и обладают необходимой доказательностью.
В систему оценок вовлечено несколько сот работ, и количество авторов в сборнике тоже велико – их тринадцать. Видимо, этим объясняется тот факт, что не все статьи отличаются желаемой глубиной. И все же нельзя не отдать должное предпринятому эксперименту: наряду с трудами европейских, американских и японских ученых в поле зрения авторов находятся исследования литературоведов Алжира, Шри Ланка, Индии и других развивающихся стран. Эстетическая мысль последних и раньше была объектом изучения, но не представала еще как неотъемлемая часть мировой науки.
На первое место в сборнике закономерно выдвигается такая проблема современной эстетики, как развитие теории социалистического реализма. С. Шерлаимова в статье «Теоретические проблемы социалистического реализма и их разработка в литературоведении европейских социалистических стран» установила, что 70-е годы характеризуются преодолением имевших место ранее ошибок и регламентации, сводившихся к требованию ограничить тематику, следовать жизнеподобию. Вместе с тем всемерное обеспечение свободы художника, гарантированной социализмом, не исключает, а подразумевает идейно-философское единство, целеустремленное использование принципа партийности и в разработке теории, и в художественной практике.
Возросшая объективность литературоведения социалистических стран сказывается, как пишет С. Шерлаимова, в дифференцированной оценке методологии и художественной практики модернистов, которые не укладываются в прокрустово ложе своей эстетики. В связи с этим прежнее универсально негативистское отношение к модернизму сменилось взвешенной оценкой прежде всего тех произведений, авторы которых остаются верны гуманистическому идеалу.
В странах, где социалистический реализм все ощутимее становится насущной потребностью литературы, возникает вопрос о его генезисе. В статье приводится точка зрения венгерского ученого Б. Кепеци, который пришел к заключению, что социалистический реализм преемственно связан и с классическим реализмом XIX века, и с источником совсем иного характера. Некоторые писатели, по его мнению, «пришли к социалистическому реализму через сюрреализм, футуризм, экспрессионизм… Авангардистские элементы переплавляются у представителей этого направления в новый синтез» (стр. 36 – 37). Но пример идейно-творческой эволюции В. Маяковского, И. Бехера, Л. Арагона, П. Элюара, отдавших вначале дань модернизму, показывает, что на самом деле «синтеза» не было. Их произведения, созданные в рамках эстетики социалистического реализма, представляли собой не «переплавку» авангардистских элементов, а преодоление и принципиальный отказ от модернистских эстетических установок и программ. Их новый творческий метод не нуждался в чужеродных инъекциях и гарантировал неограниченные возможности в художественном освоении мира. Правда, случается, что писатель, овладевающий новым методом, не до конца порывает с эстетикой сюрреализма или экзистенциализма. Но тогда в его произведениях неизбежно возникает противоречие между органическим новаторством социалистического реализма и теми новациями, которые порождены модернистскими принципами художественного воплощения действительности.
В статье Е. Трущенко «Эстетическое углубление концепции реализма и социалистического реализма, в марксистской критике капиталистических и развивающихся стран» содержится немало интересных фактов о распространении сферы действия и влияния марксистской эстетики на всех континентах. В то же время некоторые утверждения автора кажутся по меньшей мере спорными. Наша наука давно отметила, что в ряде стран Запада, где безостановочен поток «массовой литературы» многих разновидностей и где распространены модернистские тенденции в искусстве, возрос интерес к реализму. Однако пока еще нет оснований для категорического утверждения: «Теперь господствующим стало признание силы и действенности традиций реализма в литературе» (стр. 48). Желаемое Е. Трущенко выдает за действительное и тогда, когда пишет, что на Западе отмечается «полный крах претензий на обновление литературного искусства… пророками «нового романа» и другими модернистскими течениями…» (там же). Если «пророки»»нового романа» и впрямь теперь не столь популярны, как в 60-х годах, то о «других модернистских течениях» этого сказать нельзя, влияние модернизма рано считать исчерпанным.
Об этом свидетельствуют факты, приведенные Т. Коробкиной в статье «Современный революционный процесс и его воздействие на развитие литературы и литературной критики в Португалии». Автор отмечает сильное воздействие французского структурализма на португальскую литературу и эстетическую мысль. В Португалии оказалась влиятельной идея о «языковой революции» и даже некоторые писателикоммунисты не избегли влияния структурализма, который в этой стране «выступал не только как литературоведческий научный метод.., но и функционировал на идеологически-мировоззренческом уровне» (стр. 100).
Г. Аникин («Борьба марксистской критики стран Западной Европы и США с буржуазными концепциями литературы») пишет, что в книге американского социолога Д. Белла «Противоречия культуры при капитализме» (1976) содержится апология «авангарда», якобы «одержавшего победу над обществом и добившегося главенствующей роли культуры в порождении социальных перемен» (стр. 87).
О том, что опор еще не окончен и насколько он серьезен, свидетельствуют статьи И. Ильина, Г. Косикова, А. Козлова, М. Стафецкой, Е. Цургановой и И. Галинской, которые рассматривают «новую критику», неогерменевтику, феноменологическую критику и другие направления буржуазного литературоведения объективно, с учетом их специфики, методологической несостоятельности и отдельных успехов.
По определению И. Ильина («Новая критика»: история эволюции и современное состояние»), объединяет многие литературоведческие школы Запада «постепенное «теоретическое разрушение» традиционной концепции личности, будь то личность писателя – автора художественного произведения (роль личности в творческом плане), или личность читателя (роль личности в плане восприятия), или личность литературного персонажа (сведение на нет роли и значения образа-характера…)» (стр. 117). Практическая несостоятельность американского варианта «новой критики» романа выявлена в статье И. Ильина путем сопоставления постулатов этого направления («единство в разнообразии», «примирение противоположностей», «разрешение противоречий», «гармонизация») с реальным художественным богатством романов У. Фолкнера, Э. Хемингуэя, Т. Вулфа, Р. -П. Уоррена.
Автор статьи прослеживает, как столкнулись две волны «новой критики» – та, что возникла еще в 20-х годах в США, и ее младшая «сестра-соперница», созревшая к концу 60-х годов во Франции и нашедшая поклонников по обе стороны Атлантики. «Борьба за власть» проходила без принципиальных сражений по той простой причине, что все буржуазное литературоведение «практически не знало «школ», противостоящих друг другу по методологии и приемам анализа» (стр. 115). Относительно приемов автор, пожалуй, не прав. Все же приемы, используемые «новой критикой», опирающейся на структурализм (в последнее время с примесями семиотики, этнологии и психоанализа), отличаются от приемов феноменологической школы. И тем не менее различные направления буржуазного литературоведения то сходятся, то расходятся. Сближение неоднородных критических концепций и методик засвидетельствовано в книге, вышедшей под редакцией ученых ФРГ Ф. Немеца и В. Зольмса «Литературоведение сегодня» (1979). В ней отстаивается принцип плюрализма, то есть «эклектического сочетания» (стр. 116) различных способов литературоведческого анализа.
Примером размежевания может послужить эволюция американского неокритицизма, от него отпочковались структурализм, изначально заимствованный в Европе, и неогерменевтика, импортированная оттуда же. Оставшаяся ему во многом верной, семантико-символическая критика являет собой пример эклектического смешения различных методик анализа и детально исследована А. Козловым в статье «Семантико-символическая критика в США». На теоретических постулатах школы Уилрайта – Найтса и конкретных разборах он показал, как семантико-символическая критика применяет структурно-лингвистические приемы «новой критики» вперемешку е нацеленным выуживанием символов (выражающих статические образы и понятия) и метафор (олицетворяющих подвижность, динамику отношений и состояний). Конечно, с методологической точки зрения все эти новейшие переакцентировки, даже если они проникают в суть внутренней структуры «текста», демонстрируют лишь новую стадию кризиса буржуазной теоретико-литературной мысли. Но стоит отметить, что, в отличие от «новой критики», семантико-символическая критика проверяет свои теоретические посылки на произведениях классики, и в случае, например, с Шекспиром, как в работе Л. Найтса о «Короле Лире», сам материал искусства порой диктует приемы анализа и по-своему корректирует процесс «моделирования» в критике.
Нельзя сказать, что «деперсонализация» в модернистской литературе и литературоведении никого не тревожит на Западе. Именно беспокойство по поводу механического расчленения художественного произведения и поиски альтернативных подходов к литературе обусловили развитие неогерменевтики (герменевтика как теория и практика интерпретации возникла еще во времена античности) и особенно рецептивной эстетики. М. Стафецкая в статье «Герменевтика и рецептивная эстетика в ФРГ», анализируя труды Г. Гадамера по герменевтике и В. Изера по рецептивной эстетике, показала, как эти направления включают в сферу анализа, в противовес «новой критике», и историко-культурную среду, и сознание автора, и прежде всего процесс восприятия литературы читателем. Вообще несомненна полезная роль рецептивной эстетики в изучении психологии профессионально-то интерпретатора-критика и такого толкователя искусства, который руководствуется только своим художественным вкусом. Как будто тем самым преодолевается отрыв литературы от потребителя, от самой жизни. Частично преодолевается, но не может быть принципиально, целенаправленно и полностью преодолен по двум причинам: во-первых, рассматриваемые М. Стафецкой направления делают лишь кивок в сторону социологии, но не способны раскрыть диалектику отношений искусства и порождающей его исторической почвы; во-вторых, и здесь не обходится без эклектического смешения философских и эстетических притяжений. Автор с полным основанием указывает на непреодолимый методологический изъян нового направления критики: представители рецептивной эстетики используют модели анализа, созданные феноменологами, лингвистами, представителями герменевтики, избирая при этом в качестве философской базы экзистенциализм, фрейдизм и другие системы, основательно обезоруживающие исследователя.
Статья Е. Цургановой «Феноменологические школы критики в США» аргументированно демонстрирует, как в Америке реализовалась негативная реакция на ньюкритицизм. «Критика сознания», «рецептивная критика» и в особенности «школа критиков Буффало» не ограничились неприятием ньюкритицизма и совершили шаг вперед в познании психологии литературной деятельности и восприятия литературы. Вместе с тем, замечает автор, для всех трех направлений феноменологической школы при известных различиях характерен субъективизм: «понятие практической деятельности заменяется понятием интуитивного психологического опыта, с помощью которого постигаются сущности» (стр. 281). Все это ведет не к выявлению, а к затемнению объективных связей искусства с действительностью и не может служить действенным противовесом «инструментализму» структурной критики, рассматривающей «текст» как имманентную, независимую от авторского сознания и от социальной жизни структуру, систему уровней.
Г. Косиков («Структурная поэтика сюжетосложения во Франции») подчеркивает, что советская наука давно уже учитывает известную плодотворность структурализма как «конкретно-научного метода». В то же время неопровержимо установлена полнейшая несостоятельность структурализма, когда его пытаются использовать «на идеологическимировоззренческом уровне» (стр. 156). Здесь необходим именно такой дифференцированный подход, так как до сих пар некоторые считают, что для структурализма нет неразрешимых задач, в то время как другие абсолютно отвергают его как метод, который во всем противостоит подлинной науке.
Г. Косиков, останавливаясь на полугоравековой истории разработок категории сюжета во Франции, предлагает свою дефиницию, согласно которой сюжет есть «развитие событий» (стр. 172) и он имеет два измерения: логическое (причинная взаимосвязь и взаимообусловленность персонажей и событий) и семантическое (предметно-жизненное содержание и мотивировки, дающие представление о социокультурных признаках объекта).
Определений сюжета выработано столько, что трудно сказать, является ли последнее исчерпывающим и полностью охватывающим понятие. Но в пределах статьи, о которой идет речь, оно, как говорится, попадает в десятку.
Основные течения социологического направления буржуазного литературоведения рассмотрены в остро написанной статье «Новые тенденции социологии литературы». Автор ее П. Гуревич оперирует данными, взятыми из трудов западноевропейских ученых и литературоведов США.
Он анализирует, в частности, попытки П. Бергера, разрабатывающего методику рефлективной социологии, исследовать диалектические отношения между социальной структурой и психологической реальностью, между субъективным опытом людей в обществе и преобладающей психологической моделью (за этим термином, очевидно, скрывается туманное представление о психологическом типе). Представители исторического направления буржуазной социологии видят в литературе источник художественной информации о состоянии общества. Они же в упрощенной форме выявляют экономические, социальные и политические предпосылки развития литературы. Составленные ими характеристики отношений искусства и действительности слишком прямолинейны и не учитывают диалектики духовного развития, но они обладают несомненной долей объективности.
Вместе с тем социологизация литературоведения далеко не всегда осуществляется чистыми руками. П. Гуревич подвергает аргументированной критике книгу Г. Маркузе «Эстетическое измерение. К критике марксистской эстетики» (1978). Американский социолог действует агрессивно, приписывая марксистской эстетике пороки, свойственные вульгаризаторам марксизма, например умаление роли субъективного фактора в развитии искусства. Он же выступает против того, чтобы искусство выполняло «конкретную политическую функцию» (стр. 295). Социология такого типа заключается в том, чтобы навязать литературе содержание, лишенное социологического наполнения и социологических оценок.
Автор статьи убедительно доказывает риторический характер фраз Маркузе о «взрывчатых» идеях, присущих революционному искусству, каковым Маркузе считает экспрессионизм и сюрреализм. Подобного рода апологетика модернизма смыкается с программой «новой критики», гиперболизирующей ценности «нового романа».
С другой стороны, как отмечает А. Николюкин в работе «Романтизм и реализм в современном литературоведении США», в американском литературоведении «вопрос о реализме в современной литературе совершенно затуманивается» (стр. 323). «Затуманивание», возможно, и не всегда осуществляется преднамеренно, но от этого природа современного реализма не проясняется.
То это «затуманивание» принимает форму идентификации реализма и натурализма, то реализм определяют как «иллюзию действительности» (стр. 328), не видя в реалистическом искусстве полноценного и объективного отражения жизни.
Общетеоретическая беспомощность в характеристике реализма, пишет автор статьи, неизбежно сказывается и в исследованиях, посвященных творчеству отдельных писателей. А. Николюкин считает, что именно по этой причине столь настойчиво недооценивается в США творчество У. Фолкнера.
Автор статьи далек от того, чтобы отрицать отдельные достижения буржуазной критики. Он, например, крупным планом рисует фигуру критика У. Бека, который настойчиво, часто идя против течения, обосновывал свой трезвый взгляд именно на Фолкнера как на реалиста.
На один из источников оздоровительного воздействия на литературную науку указывает Е. Дьяконова в статье «Проблемы традиции в японской критике последнего десятилетия (на примере интерпретации понятия «кокоро» – сердце, дух, душа)». В этой работе освещена национальная традиция выявления эстетических ценностей в общезначимом содержании искусства и в форме, выражающей это содержание.
Единичные контрастные примеры только лишь подчеркивают тот факт, что современное буржуазное литературоведение находится на распутье. Наиболее влиятельные его представители страстно стремятся вдохнуть новые силы в литературную науку, но, как показали авторы сборника, прогресс в этой области немыслим без коренного поворота в методологии, поворота к марксистской эстетике, перед которой открываются новые перспективы развития.
Ясно, что повернуть фронт науки в странах Запада не так просто. Поэтому заслуживают внимания и пристального изучения защита реализма и разработка проблем литературоведения в коммунистической печати. Задача заключается в том, чтобы по обе стороны Атлантики расширялся круг людей, осознающих его значение.
г. Даугавпилс