Западноевропейский реализм на рубеже двух столетий

К. В. Чистов, Русские народные социально-утопические легенды XVII – XIX вв., «Наука», М. 1967, 341 стр.

Вышла книга известного фольклориста К. Чистова «Русские народные социально-утопические легенды XVII-XIX вв.». Легенды эти очень мало изучены. Были попытки рассмотреть их по отдельности, но не было ни одной монографии, в которой устанавливались бы общие черты социально-утопических легенд русского народа, не было работ, где бы они изучались исторически, соотносились с действительностью, о другими фольклорными жанрами и т. д. Они не заняли подобающего им места в общих курсах русского фольклора. Это и понятно: социально-утопические легенды не имеют устойчивого текста, своеобразны по бытованию, трудноуловимы для исследователей. Однако вместе с тем именно это своеобразие социально-утопических легенд делает их чрезвычайно интересными в теоретическом отношении.

В самом деле, нет ни одного жанра фольклора, который мог бы сравниться с социально-утопическими легендами по быстроте и энергии распространения, по своей действенности, способности возбуждать массы. Герой легенды об «избавителях», как пишет К. Чистов, – «объект страстной веры и ожиданий. Только он может совершить предназначенное и неизбежное. Поэтому он не рядовой человек (не любой, каждый «добрый молодец») и не типичный герой (богатырь, полководец, герой-стрелец, пушкарь, солдат и т. д.), а герой исключительный, единственный, каких еще не бывало и не может быть. Для того, чтобы пойти за ним, покидают семьи, дома, землю, поднимают восстание, умирают. Имя его – тайное тайных и святое святых» (стр. 221). Таковы легенды о «царе Дмитрии» начала XVII века, о «царевиче Алексее Алексеевиче» при Степане Разине, о сыне Петра – Алексее Петровиче, об Иване Антоновиче, о Пугачеве как о Петре III и многие другие. Легенды же о «далеких землях», где царствует справедливость и все люди живут богато и без гнета государства, вызывали великие переселения народов, заселения далеких земель. Еще в XIX веке они поднимали целые деревни, заставляли крестьян с семьями проходить тысячи верст, искать счастливые страны в Сибири, в Новороссии, в Добрудже, на Кубани, на Яике, за Алтаем и даже на островах Тихого океана.

Эти легенды, как их характеризует К. Чистов, наивные и трогательные, вдохновенные и нелепые одновременно, не имеют текста, они чрезвычайно тесно связаны с действительностью, составляют часть действительности, а действительность в свою очередь составляет часть легенды. Легенда создается народом и самим ее героем. Герой творит легенду о себе, поднимая восстания, распространяя о себе слухи, давая обещания. С его гибелью приходит конец легенде, но распространяются «дочерние легенды» (термин, вводимый К. Чистовым), – возникают легенды о якобы скрывающихся наследниках «избавителей». Не менее своеобразна, прямо-таки фантастична судьба легенд о счастливых землях. При этом замечательно, что они говорят не о прошлом, не о том, что совершалось и совершается в мире воображения, а о том, что есть сейчас и что будет. От научно-фантастических рассказов о будущем социально-утопические легенды отделяет то, что в них говорится об уже существующем, по мнению народа, в действительности и чему необходимо помочь воплотиться в жизнь до конца. Отсюда и необычайная действенность легенд.

Сейчас, когда сильно обострился интерес к таким областям знания, как социология и социальная психология, народно-утопические легенды, с легкой руки К. Чистова, будут привлекать все большее и большее внимание. К. Чистов поднял огромный материал. Источниками для его книги послужили летописи, мемуары, записки, следственные дела, распросные листы, «пыточные речи», изветы и доносы, «прелестные письма» самозванцев и руководителей народных движений, «сказки» (то есть отчеты) землепроходцев, частные письма, «путники» (древнерусские путеводители), научная литература по топонимике и т. д. и т. п.

Не надо быть пророком, чтобы предсказать, что введенный в науку материал привлечет к себе исследователей – фольклористов, историков географических знаний, исследователей социальной психологии и других-> привлечет… и заставит пересмотреть многие взгляды. Не случайно и сам К. Чистов не соглашается с мнениями таких маститых историков, как С. Соловьев и С. Платонов, о происхождении самозванчества в эпоху «Смуты».

Но более всего мне лично показались ценными соображения К. Чистова о возникновении, жизни я угасании легенд. Ни один жанр фольклора не дает такой возможности проследить в деталях зарождение легенды, ее расширение, «овладение умами» и гибель. Это происходит потому, что жизнь легенды сравнительно коротка. Легенды об «избавителях» не могут пережить тех деятелей истории, которые были ее объектом. Жизнь легенды о блаженной стране не многим длиннее. Но за каждым шагом легенды следила политическая полиция, Ее распространителей допрашивали, пытала. Против нее организовывали контрпропаганду. Легенда вызывала бурные события. И все это фиксировалось. С легендой боролась не только полиция, но и войска. Ее путь отмечался часто сражениями. Она была формой борьбы крестьянства с правительством, с общественным строем – формой «трагически бесперспективной, во исторически неизбежной» (стр. 318). Не без законной претензии на эффект К. Чистов пишет: «Энергия отчаяния и энергия надежды, замыкаясь, порождали вспышку поэзии» (стр. 317).

Анализируя «жизнь» легенд, К. Чистов делает ряд важных обобщений. Не ограничиваясь установлением различных стадий в жизни легенды, он показывает причины перехода ее из одной стадии в другую и высказывает интереснейшие суждения о переходе жанра легенды в жанр предания. Вводимые К. Чистовым понятия «дочерние легенды» и «внучатые легенды» – серьезный вклад в фольклористику. Вместе с тем он дает и классификацию легенд.

Ни один жанр фольклора не позволяет, как я уже сказал, так отчетливо проследить свою жизнь, но одновременно ни один жанр так не определенен, аморфен, бесплотен. Легенда не только не нуждается в стабильном тексте, но она вообще не нуждается в том, чтобы воплотиться в одно цельнее произведение. Легенды как произведения не существует! Она воссоздается исследователем – воссоздается по крохам разных свидетельств: слухов, упоминаний, разговоров, дознаний… Легенда – это скорее убеждение в факте существования чего-либо, кого-либо скрываемого, недозволенного. Это убеждение создается в народе постепенно и не одним рассказом, а множеством слухов, разговоров, истолкований, в оно поддерживается действиями, в которые выливаются народные убеждения. Но только ли народные убеждения? Ведь одним из авторов легенды об «избавителе» является сам «избавитель» – самозванец. А это автор особый. Он творит легенду своею жизнью, лжет, играет, дает обещания. Самозванец же не народ. Народ только на какой-то срок принимает легенду, чтобы потом ее отвергнуть. Сам же самозванец, творя легенду, в каком-то отношении идет навстречу уже появившимся слухам о нем. Он не только автор разыгрываемой им пьесы, вернее, один из авторов, но и актер среди людей, убежденных в действительности всего происходящего, и потому вынужденный идти на поводу, событий.

Особенно важно в будущем проследить стыки легенд с другими жанрами. Легенды отражаются в разных жанрах фольклора и литературы – в сказках и повестях. Социально-утопические мотивы можно встретить в былинах, в духовных песнях (вот, кстати, еще один жанр, которым не занимаются сейчас исследователи). Социально-утопические легенды разлиты в народном творчестве, как и в литературе. Да и не одни самозванцы прикидывались «избавителями». Легенды об «избавителях» создавались вокруг многих исторических лиц, вовсе и не объявлявших себя царями и наследниками.

Было бы неоправданным считать, что на все вопросы, встающие по мере чтения интереснейшей книги К. Чистова, может ответить один исследователь. Перед нами лишь первое из исследований социально-утопических легенд как жанра. Здесь многое еще предстоит сделать. Корабль легенд спущен на воду, и ему готовится большое плавание.

г. Ленинград