Закономерности и «параллели»
Н. С. Перкин, В семье братских литератур, «Наука и техника», Минск, 1967, 187 стр
Новая книга белорусского исследователя Н. Перкина относится к числу работ, пафос которых составляет выяснение общих закономерностей развития литератур советских народов. Очевидна важность и актуальность этой проблематики, в изучении которой нашей наукой уже накоплен большой, поучительный и во многом плодотворный опыт.
Для того чтобы оценить каждую новую работу в области исследования многонациональной советской литературы, надо иметь в виду две взаимосвязанные и все же не полностью совпадающие друг с другом стороны: во-первых, фактический материал, которым оперирует автор, основательность и новизну этого материала, во-вторых, методологические принципы его анализа.
Н. Перкин – один из серьезных знатоков истории белорусской советской литературы. В этом он убедил своей книгой «Пути развития советской белорусской литературы 20 – 30-х годов» (Минск, 1960), в этом он убеждает и новой своей книгой, представляющей, по справедливому утверждению в издательской аннотации, «сжатую историю» белорусской литературы «от Великой Октябрьской социалистической революции до наших дней». Сжатость очерков истории той или иной национальной литературы подчас достигается превращением исследования в перечни имен и названий. У Н. Перкина, слава богу, не так. Автор не гонится за тем, чтобы упомянуть как можно больше фамилий и произведений. Он отбирает характерное, проникает в глубину отобранных литературных фактов, благодаря чему тот или иной историко-литературный период предстает перед нами в живой конкретности своих проблем и конфликтов. Например, анализ поэм Я. Коласа и М. Чарота дает нам возможность узнать о 20-х годах в белорусской литературе много важного. То же самое следует сказать об анализе произведений па военную тему Янки Брыля, В. Быкова, И. Шумейко, А. Адамовича. Сами художественные произведения не «воссоздаются» литературоведом в полноте их содержания и формы. Но Н. Перкин и не ставит такой задачи, его интересуют этапы развития художественного сознания белорусского народа, запечатлевшиеся в показательных на сей счет произведениях. Думаю, что с этой задачей автор справился вполне успешно.
Однако не забудем, что книга называется «В семье братских литератур», а не как-нибудь иначе. Хорошо и убедительно трактовать «свой», белорусский художественный материал – для такой работы еще не все. Здесь-то и возникают некоторые методологические проблемы. Единство «системы» советских литератур и своеобразно каждой из них в общей «системе» – вот первая и, видимо, главная из них. О «соотношении» единства и своеобразия многонациональной советской литературы написано очень много, в том числе много убедительного, и тем не менее для каждого исследователя, если он не хочет просто повторять всем известное, это «соотношение» остается проблемой. Ее нужно вновь и самостоятельно решать, потому что своеобразен национальный художественный опыт (непрерывно развивающийся!) и потому что общий уровень нашей науки, ее методологическая вооруженность тоже величина не постоянная. Наука идет в глубь проблемы, и это ее движение достигается коллективными усилиями. Отсюда и требование к каждой новой работе такого рода: дайте что-то новое, обогащающее именно методологию, а не только «фактологию»!
Каким путем отыскивает и каким образом представляет Н. Перкин общность литератур народов СССР?
Здесь, мне кажется, прослеживаются два методологических подхода к проблеме, соседствующих в Книге далеко не «мирно». Один из подходов хочется назвать конкретно-историческим, другой – дедуктивно-иллюстративным (наши симпатии, естественно, принадлежат первому).
Близость, родственность, типовое сходство разнонациональных литературных фактов коренится в общности социально-исторических предпосылок, в общности судьбы, проблем жизни советских народов-братьев, выбравших после Октября 1917 года одну, общую, единую дорогу. Казалось бы, это очевидная истина. Но все дело в том, чтобы, приняв ее, не сделать ее «чисто публицистическим» тезисом, а действительно положить в основу анализа. Н. Перкин добивается этого, говоря о романах, посвященных коллективизации, и в ряде других случаев. Держась за социально-историческую «нить», автор показывает и своеобразие художественных произведений – как своеобразие проявления общих типологических закономерностей, как своеобразие, берущееся не из «воздуха», а именно из специфики «земной» жизни народа, нации. Если не учитывать, например, особенностей крестьянской жизни «полещуков», то вряд ли будет понятно, почему столь широкий резонанс получили вроде бы такие простые, бесхитростные, опирающиеся в своей эстетике на фольклорное сознание стихи-песни Янки Купалы 30-х годов, как «Алеся», «Лен», «Мальчик и летчик» и др., – произведения подлинно высокого искусства, выступавшие в одном ряду со стихами, скажем, Исаковского и Тычины, но, как и у названных поэтов, эстетически совершенно неповторимые. Н. Перкин отнюдь не «выводит» купаловскую лирику прямо из жизненной действительности белорусской деревни, вступившей на новый путь, и из таких особенностей ее прошлого, как «распространенность хуторов, традиционное малоземелье, заболоченность Полесья, вынужденная разобщенность» и т. д.
Путь от своеобразия социальной действительности к своеобразию творчества многоэтапен, многоопосредствован. Но, воспринимая своеобразие искусства, надо «в уме» держать своеобразие жизни, что бы ни говорили ревнители абстрактной эстетической специфики. Формы крестьянской жизни в Грузии, например, были иными, чем в Белоруссии, и единый по социальному содержанию процесс переустройства деревни запечатлевался и там и здесь по-своему, в своих «красках». Методологически же важно -при сравнении белорусского и грузинского романа о коллективизации или той же «деревенской» лирики 30-х годов – не удовлетвориться анализом сходств и различий внутрилитературных, а хотя бы прикоснуться к общности и своеобразию жизненной почвы.
Там, где Н. Перкин это делает, он добивается убедительности.
Только вот не везде он это делает.
Довольно часто единство тем, образов, мотивов и т. п. автор иллюстрирует разного рода «параллелями». Почти всегда основательно и точно говорит он о «своей», белорусской литературе, а затем, словно спохватываясь, словно вспомнив внезапно заглавие книги, начинает нагнетать примеры из других литератур.
Что при этом происходит? Иногда – неточность, натянутость приводимых «параллелей», которые, увы, плохо «пересекаются» или «пересекаются» в самой дальней дали, не схватываемой даже неэвклидовой геометрией. Вот, например, на стр. 39, анализируя поэму Коласа «Новая земля», автор считает нужным процитировать Лахути:
«Доколе розы господам,
А нам – одни шипы колючие?
восклицает поэт угнетенного Востока, выражая чаяния и надежды ограбленных трудовых масс.
А сколько тут труда чужого,
А сколько горя в нем людского!.. –
выкажет обуревающие его чувства Антось из «Новой земли», подавленный богатством и блеском капиталистического города». Конечно, осуждение несправедливого социального строя -«вывод интернациональный». Но данное сопоставление весьма искусственно. Поэма Коласа оказывается в одном ряду с коротким лозунгово-призывным стихотворением, написанным Абулькасимом Лахути в Тебризе в период подготовки к национально-демократическому восстанию, не ставившему своей целью свержение «капиталистического города». В конечном счете и те и другие строки бьют в одну точку, но ведь так сопоставлять – поистине заниматься делом легче легкого. Гораздо интереснее и оправданнее, если уж сопоставлять здесь «Запад» и «Восток», было бы обращение к поэмам Советского Востока, например к «Кукану-батраку» Гафура Гуляма.
В других случаях «параллелизм» и оправдан, да поверхностен. Вот Н. Перкин говорит о том, как в стихах военных лет А. Кулешова, П. Бровки, Максима Танка, П. Панченко нашли продолжение поэтические традиции фольклора – «народные легенды, мечтательные песни, поэтические символы чуть ли не многовековой давности». Мысль верная, конкретно автором обоснованная на материале родной литературы. Далее следует обобщающий абзац: «Народная символика и песенность всплывали из памяти веков, включаясь в суровую героику творчества периода Отечественной войны. И это у каждого народа, в каждой литературе». Упоминаются в связи с этим два стихотворения Саломеи Нерис (творчество которой и до и после войны было тесно связано с народно-поэтической стихией) и стихотворение Симона Чиковани – поэта, в принципе достаточно далекого от фольклорной песенности.
В этом случае мысль о единстве, сходстве, родственности тем, образов, мотивов предполагается заранее данной, ее остается лишь оснастить примерами-упоминаниями. И отдавая дань этой в свое время достаточно распространенной методологии, Н. Перкин в своем исследовании вступает в противоречие с самим собой.
Гораздо более оправданно обращение автора к произведениям П. Нилина, М. Стельмаха, С. Залыгина, когда речь заходит о таких книгах, как, скажем, роман И. Мележа «Люди на болоте». Из анализа разнонационального литературного материала здесь делается еще более основательным вывод о характерных качествах современного художественного сознания, об общности нравственно-этической проблематики, об усилении гуманистического пафоса литературы. Параллели и сопоставления здесь уместны и необходимы.
Следует заметить и еще одно. Единство историко-литературного процесса, осуществлявшегося и осуществляющегося в национально-своеобразных формах, как и всякое весьма сложное явление, включает и известные противоречия. Мы справедливо подчеркиваем положительные стороны этого процесса. Однако анализировать его сложность, противоречивость, наличие в нем и общих ошибочных тенденций мы еще не очень привыкли. А собственно, почему? Разве общими были только завоевания? Н. Перкин интересно и содержательно рассказал о том, как преодолевались в белорусской литературе мелкобуржуазные националистические предрассудки и как в сознании ее художников национальная тема, понятая демократически, сливалась с темой социалистической революции. Борьба за социалистическую идеологию против националистического мещанства – одна из коренных традиций всех наших литератур. Однако именно тут, во «Вступлении» и в главе о 20-х годах, нет никаких идеологических «параллелей». Думаю, что подобным самоограничением автор оказал себе плохую услугу. Было бы важно и поучительно сопоставить, например, так называемую «театральную дискуссию» в Белоруссии и «литературную дискуссию» на Украине в 20-е годы. То, что автор отлично владеет материалом идейно-творческих споров 20-х годов, он доказал в упоминавшейся книге «Пути развития советский белорусской литературы 20-30-х годов». В новой он этих вопросов не коснулся. И напрасно…
Не хотелось бы заканчивать свой отзыв о книге традиционным: «Отмеченные недостатки не снижают ценности рецензируемой работы…» и т. д. Отмеченные недостатки, на мой взгляд, снижают ее методологическую ценность. Но выработка все более точной и глубокой методологии – дело, повторяю, коллективное. Не будем только забывать, что каждый из нас – член этого работающего коллектива.