Загадка Сирина (Ранний Набоков в критике «первой волны» русской эмиграции)

С 1926 года, когда в Берлине вышел его первый роман «Машенька», и до 1940 года, когда он уехал из Европы, чтобы превратиться вновь в Набокова и – одновременно – в американского писателя, Сирин неизменно поражал и читателей, и критиков (в этом они в первую очередь были единодушны) необыкновенной плодовитостью и разнообразием. Здесь «нет двух рассказов, написанных в одной манере», отмечал Г. Струве по поводу сборника «Возвращение Чорба»и далее продолжал: «Сирин никогда не находится во власти своих тем, он вольно и напряженно ими играет, причудливо и прихотливо выворачивает и поворачивает свои сюжеты» ¹. Эта исходная точка зрения в применении к сирийскому творчеству в целом становилась общей для критических выступлений – враждебных ли, благожелательных – в эмигрантской печати. «Это искусство для искусства», «ему все равно, о чем писать»– такие определения в различных вариантах могли принадлежать как хулителю Сирина, так и его апологету.

За десятилетие с небольшим Сирин написал и опубликовал: романы и повести «Король. Дама. Валет»(Берлин, 1928), «Защита Лужина»(«Современные записки», 1929, 1930, N 40 – 42; отд. изд. – Берлин, 1930), «Отчаянье»(«Современные записки», 1930, 1931, N 44 – 46; отд. изд. – Берлин, 1936), «Соглядатай»(«Русские записки», 1930, N 44), «Подвиг»(«Современные записки», 1931, 1932, N 45 – 48; отд. изд. – Берлин, 1932), «Camera obscura»(«Русские записки», 1932, 1933, N 49 – 52; отд. изд. – Париж, 1932), «Приглашение на казнь»(«Современные записки», 1935, 1936, N 58 – 60; отд. изд. – Париж, 1938), «Дар»(«Современные записки», 1937, 1938, N 63 – 67; отд. изд. – Нью-Йорк, 1952); пьесы «Событие»(«Русские записки», 1938, N 4), «Изобретение вальса»(«Русские записки», 1938, N 11); многочисленные рассказы, печатавшиеся в самых разных эмигрантских газетах и журналах, прежде всего в «Современных записках»и «Русских записках», часть их вошла в книги «Возвращение Чорба»(Берлин, 1930), «Соглядатай»(вместе с романом, давшим общее название; Париж, 1938), «Весна в Фиальте»(Нью-Йорк, 1956), многие рассказы остались несобранными. Набоков-Сирин продолжал писать и публиковать стихи (также из чистой любви к мистификации, под другими псевдонимами, например, «Василий Шишков»); далеко не все из них вошли в книгу «Стихотворения»(Париж, 1952). Перечисленные издания (за исключением пьес, не выходивших отдельно) были воспроизведены в США репринтным способом издательством «Ардис»(Анн Арбор, 1974 – 1984), составив вместе с русскими переводами книг позднего, «английского», Набокова своеобразное собрание его сочинений, хотя и неполное.

Слава и необыкновенная популярность у эмигрантского читателя пришли к Сирину, когда он обратился к большой прозаической форме. Его стихи 20-х годов, разбросанные по газетам и журналам эмиграции – их некоторая часть составила книги избранных стихов «Гроздь»и «Горный путь»(Берлин, 1923), – а также рассказы того же периода (главным образом в берлинской русской газете «Руль») были вяло встречены критикой и успеха не имели, сам Набоков в свои позднейшие сборники и переиздания их не включал. Но уже «Машенька»обратила общее внимание, а с третьего романа – «Защита Лужина»,причем когда его публикация в журнале «Современные записки»еще не была завершена и до конца 30-х годов, звучит нестройный, но в чем-то единогласный хор сирийской критики. Появляются восторженные отзывы В. Ходасевича и М. Алданова. И. Бунин уже в 1930 году высоко оценивает Сирина как первого, кто «осмелился выступить в русской литературе»с новым видом искусства, «за который надо быть благодарным ему» ². Е. Замятин, эмигрировавший в 1931 году, сразу же объявляет Сирина самым большим приобретением эмигрантской литературы. Один из лучших молодых прозаиков эмиграции Г. Газданов признает «только одно исключение»– Сирина; «вся остальная «продукция»молодых эмигрантских литераторов может быть названа литературой только в том условном смысле, в каком говорят о литературе по вопросу о свекле» ³. Характеристика Сирина как «самого законченного, самого значительного и своеобразного писателя из молодых, определившихся в зарубежье», как «значительнейшего явления поколения «детей»эмиграции»становится общим местом в эмигрантской критике 30-х годов. Приходит признание и за пределами русской диаспоры. Сирина, одного из немногих эмигрантских писателей, переводят на иностранные языки: почти сразу после публикации выходят по-немецки «Машенька»и «Король. Дама. Валет» ;»Camera obscura»и «Отчаянье»в 30-е годы – по-английски и французски.Можно говорить о своеобразном «сирийском буме»в эмигрантской печати. О нем писали Ю. Айхенвальд в «Руле», М. Осоргин и П. Бицилли в «Современных записках», Г. Струве в «Возрождении»и «России и славянстве», Г. Иванов, З. Гиппиус и Ю. Терапиано в «Числах», Г. Адамович и М. Алданов в «Последних новостях», Л. Червинская и В. Вейдле в «Круге». На его новые произведения неоднократно отзывались «Воля России», чуждая ему, и «Русские записки», где он печатался, альманах «Встречи»и «третий сборник произведений и статей молодежи ко «Дню Русской Культуры»– «Новь»(Ревель, 1930, октябрь), поместивший о Сирине большую статью, и т. д. Далеко не все из приведенных имен и названий – их еще можно бесконечно множить – знакомы советскому читателю, но здесь важно себе представить, что все были буквально «подняты на ноги»: практически не было сколь-нибудь заметного альманаха, газеты или журнала, мало-мальски известного критика или рецензента, которые обошли бы молчанием творчество Сирина, не следили бы с жадностью за его развитием. «Многие им восхищались… почти все ему удивлялись» ⁴, – подводил позднее итог Г. Струве.

М. Алданов по поводу одного вечера в Париже, где Сирин читал свои произведения, говорил о «беспрерывном потоке самых неожиданных формальных, стилистических, психологических, художественных находок» ⁵. Алданов выразил квинтэссенцию восторгов читателей и критиков. Их одобрение, даже самых придирчивых, было общим, пока речь шла об отдельных художественных деталях, образах, приемах, «изобразительной силе», даре «внешнего выражения»,»уверенном распоряжении всеми отпущенными писателю средствами»и одновременно – о наблюдательности Сирина, его «меткости взгляда», писательской «зоркости к миру», особенно к мелочам его, способности эти мелочи как-то по-новому изобразить, «об умении видеть все своеобразно и в неожиданном разрезе», о «мириадах живописнейших мелочей»и т. д.

Формулы самых различных критиков, выступавших в журналах и газетах противоположной идейной и эстетической ориентации, перекликаясь, варьируясь, нередко откровенно дублировали друг друга. Отмечалась «точная образность»,»энергичность»,»сухость», снова «точность»,»блестящая резкость»языка. Особое внимание обращалось на мастерство описаний, их «физиологическую жизненность»,»сочность и красочность». Критик С. Савельев в рецензии на сборник «Соглядатай», сравнивая повествования Сирина с роскошными гобеленами, имел основание утверждать: «Укоренилось представление, что Сирину только и свойственно прясть переливающуюся всеми цветами… великолепную словесную ткань» ⁶. Итог своему и общему читательскому «удивлению»перед сирийским «умением чувственного восприятия и воспроизведения мира, в чем мало найдется равных ему» «не только в русской литературе, но и вообще в современной», пытался подвести критик М. Кантор⁷. Итог же читательскому «удивлению»перед «стилистическими чудесами»Сирина подводил П. Бицилли в замечательной статье 1939 года, в которой он писал, что в игре с языком, «в степени смелости при пользовании»приемами художественной изобразительности «Сирин идет так далеко, как, кажется, никто до него» ⁸.

Так же единодушны были критики в утверждении занимательности сирийских произведений, читательского к ним интереса. Из статьи в статью кочуют признания, отличаясь только степенью пылкости: от простой констатации – «чтение доставляет удовольствие»до страстных – «читаешь с наслаждением, близким к гурманству»,»читается с неослабным и жутким вниманием»,»чтение некоторых страниц… доставляет как бы физическое удовольствие»и т. д. Даже Г. Иванов, самый злой и пристрастный сирийский критик, признавал с естественной для него иронией, что у Сирина «слишком «сочная кисть»,»хорошо сработанная, технически ловкая, отполированная до лоску литература, и, как таковая, читается с интересом и даже с приятностью» ⁹.

Но как только от непосредственного созерцания образной конкретики, писательской технологии критики обращались к произведению в целом, тем более ко всему сирийскому творчеству, они останавливались в недоумении. «Странный писатель»,»сущность которого остается загадочной», – их типичные определения. Критики ощущали (и не всегда были в состоянии в этих ощущениях разобраться), что чего-то им в Сирине недостает, а чего-то – наоборот – чрезмерно много. «Только»и «слишком»являлись опорными словами критических инвектив самых сочувственных откликов. «Слишком уж явная «литература для литературы», – оценивал Г. Иванов. Сирину «только и свойственно прясть… словесную ткань», – вторили другие. «Только»и «слишком»оказывались обратимыми сторонами одного явления: «проза Сирина никогда не является просто средством, она всегда самоцель» ¹⁰.

Г. Струве сравнивал Сирина то с шахматистом, испытывающим чистую комбинационную радость, то с фокусником, который, поразив зрителя, – если использовать уже формулу В. Ходасевича, подхватившего образ, – «тут же показывает лабораторию своих чудес» ¹¹. Отсюда «двойственное чувство восхищения и досады», в котором наперебой признавались рецензенты и которое можно было бы выразить одним общим вопросом: «зачем все это так хорошо»,»блестяще» ?»Писательская техника выставлена для всеобщего обозрения», но «смысл и существование произведений представляется иногда случайным и поверхностным» ¹², – сетует один критик. «Очень талантливо, но не известно, для чего… Ни к какому постижению не ведущий мёртвый образ жизни… Читателя приглашают полюбоваться… Его никуда не зовут» ¹³, – вторит другой. «Есть ли у Сирина за всегда метко схваченной деталью, ловко придуманным положением, умной насмешкой то отношение ко всему этому, которым все объясняется и многое оправдывается?» ## Л.Червинская – «Круг», Париж, 1938, кн.

1. »Россия и славянство», Париж, 17 мая 1930 года. [↩]
2. См.: Г.Кузнецова, Грасский дневник, Вашингтон, 1967, с. 184.[↩]
3. Цит. по ст.: В.Варшавский,О прозе «младших»эмигрантских писателей. – «Современные записки», Париж, 1936, N 61, с. 409.[↩]
4. Г.Струве, Русская литература в изгнании, Париж, 1984, с. 281.[↩]
5. Там же, с. 283.[↩]
6. »Русские записки», Париж, 1938, N 10. с. 196. [↩]
7. »Встречи», Париж, 1934, март. [↩]
8. «Современные записки», 1939, N 68, с. 475.[↩]
9. »Числа», Париж, 1930, N 1, с. 234. [↩]
10. М.Цейтлин – «Современные записки», 1933, N 51, с. 459.[↩]
11. »Возрождение», Париж, 13 февраля 1937 года. [↩]
12. Ал.Новик – «Современные записки», 1931, N 45, с. 514.[↩]
13. В.Варшавский – «Числа», 1933, N7/8, с. 267.[↩]