Видок Фиглярин (История одной литературной репутации)

А. РЕЙТБЛАТ

ВИДОК ФИГЛЯРИН
(ИСТОРИЯ ОДНОЙ ЛИТЕРАТУРНОЙ РЕПУТАЦИИ)

Ф. Булгарин – реакционный журналист, издатель газеты «Северная пчела», агент отделения.

Из комментария.

Вы принадлежите к малому числу тех литераторов, коих порицания или похвалы могут и должны быть уважаемы.

Из письма А. С. Пушкина Ф. В. Булгарину.

Писать о Булгарине трудно. Русская литература, ставшая совестью и самосознанием нации, заместившая и философию и политику, значит для нас так много, что литературные ценности давно уже перешли в разряд предельных. И если Пушкин, «солнце русской поэзии», в результате, по выражению Аполлона Григорьева, – это «наше все», то Булгарин вследствие того же фильтрующего исторического процесса отошел на противоположный полюс – это, если мыслить аналогичными формулами, – «ночь русской поэзии»,»наше ничего». Как в Пушкине воплощены все высочайшие эстетические и этические ценности, так Булгарин стал символом абсолютного зла, аморальности и литературной бездарности. Сошлюсь на современного критика, по словам которого сейчас «мы, безбожники и маловеры, ощутили живейшую потребность в поклонении национальным святыням… исторические фигуры получают эмблематическое значение, так что любые попытки дать научно «демифологизирующее»освещение образам, скажем, декабристов или, скажем, Булгарина встретят (и встречают) почти единодушное неприятие: слишком прочно связались в отечественном сознании с первыми – национальное понятие о чести, бескорыстии и рыцарственной доблести, а со вторым – наше представление о том, до каких иудиных пределов может докатиться продажный писака…» ¹.

Естественно, что давно уже любая попытка изучать Булгарина воспринимается как прямая или косвенная его реабилитация. Я вспоминаю тяжелое чувство от знакомства с хранящимися в ЦГАЛИ материалами литературоведа и историка Я. Черняка. Обнаружив, что одна из повестей Булгарина представляет собой памфлет на Пушкина, он начал работать над статьей (в конце 1930-х годов им было написано около десятка вариантов), которая так и не была опубликована (что тоже весьма показательно). При чтении набросков поражает, как мучительно автор оправдывается в своем обращении к столь низменному предмету². И дело не только и не столько во внешних препятствиях, которые Черняк хочет обойти, гораздо труднее ему преодолеть внутренние препоны, оправдаться перед самим собой.

Кроме того, начиная анализировать деятельность Булгарина, сталкиваешься со слабой разработанностью фактографической базы: в биографии «зияют провалы», одни утверждения мемуаристов противоречат другим, сам Булгарин, не отличавшийся щепетильностью при изложении собственной биографии, постоянно приводит разные даты, по-разному интерпретирует одни и те же свои поступки. За 130 лет, прошедших со дня его смерти, никто не взял на себя труд критически сопоставить данные различных источников и хотя бы в общих чертах реконструировать его биографию. М. Лемке, из известной книги которого обычно черпаются сведения о Булгарине, писал не научную работу, а памфлет, стремясь не понять его, а в очередной раз дезавуировать, и не осуществлял критическую проверку разнородных и зачастую противоречивых источников, а выбирал наиболее порочащие Булгарина сведения³. Советские исследователи, избегая «продажного писаки», обращались к нему лишь тогда, когда необходимо было прояснить те или иные эпизоды биографий Пушкина, Грибоедова, Лермонтова. Нельзя сказать, чтобы его игнорировали зарубежные авторы (в США защищены диссертации Г. Элкайра, Н. Васлефа и Ф. Мохи, в Польше вышла монография З. Мейшутович⁴), однако в них обычно анализируются произведения Булгарина, а попытка Мохи реконструировать биографию только на основе печатных источников, не обращаясь к архивам, не имела успеха⁵.

И наконец, последняя трудность – сложность и противоречивость самого Булгарина. Когда начинаешь знакомиться с его произведениями и письмами, с воспоминаниями о нем и биографическими документами, образ его постоянно «ползет»,»собрать»его и придать ему целостность чрезвычайно трудно. Посмотришь с одной стороны – перед тобой просветитель, искореняющий пороки и исправляющий нравы. Посмотришь с другой – видишь меркантильного издателя, превыше всего ценящего деньги. Только что перед тобой был прямодушный отставной улан, друг А. Бестужева и Грибоедова, и вот уже на его месте циничный доносчик, дающий советы по организации тайной слежки. Патриот Польши, много сделавший для пропаганды ее культуры в России, он резко обрушивается в своей газете на восставших земляков и подсказывает, как лучше вести военные действия против них. Подобных контрастов в булгаринской биографии много, причем только маскировкой и двуличием их не объяснишь.

Но к «трудному»Булгарину находят легкий подход – его не изучают, а лишь осуждают, постоянно воспроизводя нехитрый набор ходячих мнений и слухов. Поэтому нас не удивит, что современный читатель (по крайней мере каждый интересовавшийся биографией Пушкина, – а кто же у нас не интересуется его биографией!) осведомлен о существовании Булгарина и в то же время не знает о нем ничего, кроме того, что это «реакционный журналист, издатель газеты «Северная пчела», агент III отделения» ⁶.

Одномерный образ Булгарина как бездарного литератора, шпиона III отделения повсеместно распространен, причем не только в среде «массового читателя». Его разделяют и популяризируют профессиональные писатели, критики, литературоведы и историки. Примеры тому бесчисленны. Вот рассказ Г. Гулиа о взятке, которую бабушка Лермонтова дает Булгарину за хвалебную рецензию о «Герое нашего времени»(Фаддей Венедиктович перекрещен при этом в Фаддея Бенедиктовича⁷). Вот научно-фантастический рассказ Д. Биленкина о школьниках будущего, оживляющих Булгарина, чтобы сделать ему внушение за связь с III отделением и травлю Пушкина⁸. (Отчество здесь воспроизведено правильно, зато «реконструируется»несуществующий донос на Пушкина.) Вот рассказ Н. Эйдельмана «Письмо царю», где Булгарин изображен глупым и трусливым пособником III отделения⁹. На последнем примере следует задержаться. Уж, казалось бы, кто, как не Эйдельман, блестящий исследователь пушкинской эпохи, опытный архивист, охарактеризует Булгарина исторически адекватно, опираясь на знание фактов? Однако и он предлагает шаблонный образ Булгарина. Для него Булгарин – только «ничтожный»литератор, творец «коммерческой литературы»,»потакающий примитивным вкусам», и в то же время «осведомитель», выполняющий «полицейское задание»и пишущий «доносы» ¹⁰. Ничего иного в нем Эйдельман не видит. Может быть, он прав, равно как и все другие, для кого Булгарин всего лишь малоталантливый литератор-шпион.

Для ответа на этот вопрос лишь кратко перечислю, что Булгарин сделал в русской литературе. Он выпускал первый специальный журнал, посвященный истории, географии и статистике («Северный архив»). Совместно с Н. Гречем создал первую частную газету с политическим отделом («Северная пчела») и редактировал ее более 30 лет. Выпустил первый отечественный театральный альманах («Русская Талия»), где впервые «провел в печать»отрывки из «Горя от ума». Он – автор первого русского романа нового, «вальтер-скоттовского»типа, имевшего громадный успех («Иван Выжигин»), один из зачинателей исторического романа (его «Дмитрий Самозванец»вышел лишь через полгода после «Юрия Милославского»М. Загоскина). Одним из первых ввел в русскую литературу жанры нравоописательного очерка, утопии и антиутопии, «батального рассказа»и фельетона. И самой своей редакционно-издательской деятельностью, и многочисленными выступлениями в защиту писательского профессионализма Булгарин во многом содействовал уходу от дилетантизма и профессионализации русской литературы. Он спас рылеевский архив и в дальнейшем опубликовал некоторые его произведения, помогал Грибоедову, заключенному после восстания декабристов в крепость, хлопотал за братьев Бестужевых, сосланных в Сибирь, защищал Мицкевича от политических обвинений, угрожавших репрессиями, и помогал ему получить разрешение на выезд из России. Булгарин немало сделал для пропаганды польской литературы (и культуры) в России (ему, в частности, принадлежит первый на русском языке очерк по истории польской литературы). Положительной рецензией на «Героя нашего времени»он поддержал роман Лермонтова, не имевший сразу по выходе успеха у читателей.

Теперь посмотрим, как к нему относились современники. Столь почитаемые нами Рылеев, А. Бестужев-Марлинский и Грибоедов включили его в число лучших своих друзей и ценили его литературный талант. В 1823 году, обозревая русскую словесность в «Полярной звезде». А. Бестужев писал:«Булгарин,литератор польский, пишет на языке нашем с особенною занимательностию. Он глядит на предметы с совершенно новой стороны, излагает мысли свои с какою-то военною искренностию и правдою, без пестроты, без игры слов. Обладая вкусом разборчивым и оригинальным, который не увлекается даже пылкою молодостью чувств, поражая незаимствованными формами слога, он, конечно, станет в ряд светских наших писателей. Его «Записки об Испании»и другие журнальные статьи будут всегда с удовольствием читаться не только русскими, но и всеми европейцами» ¹¹.

Рылеев посвятил Булгарину три думы, а при вступлении в Вольное общество любителей российской словесности представил перевод булгаринской сатиры «Путь к счастью». Грибоедов, в последний раз уезжая в Персию, оставил ему список своей пьесы с надписью»Горе мое поручаю Булгарину. Верный друг Грибоедов». Поэтические послания к Булгарину печатали Ф. Глинка, Гнедич, Баратынский. Пушкин говорил о Грече и Булгарине: «Я нахожу в них людей умных» ¹²¹². Адам Мицкевич называл Булгарина «любимым», а себя – «истинным другом»его¹³. Николай Полевой находил в его «Иване Выжигине» «ум, наблюдательность, приятный рассказ» ¹⁴. Кюхельбекер считал, что «Булгарин наделен истинным дарованием» ¹⁵, и даже Белинский, его многолетний литературный противник, рецензируя незадолго до смерти булгаринские «Воспоминания», признавал, что в них «много любопытного и интересного, рассказанного местами живо и увлекательно» ¹⁶.

Разумеется, можно было бы привести десятки отзывов противоположного толка, но ведь и те, кого я цитировал, достаточно авторитетны, чтобы прислушаться к ним и не считать, что Булгарин – всего лишь «ничтожный литератор». Как раз в том-то и состоит сложность и неоднозначность «прецедента Булгарина», что он был отнюдь не пешкой и даже не рядовой литературной «фигурой», а выдающимся редактором и талантливым писателем.

Б. Эйхенбаум писал в 1929 году (слова эти не утратили своей актуальности и сейчас): «Имя Ф. Булгарина в достаточном количестве и достаточно убедительно предавалось позору, но ни разу его деятельность и его фигура не была выясненаисторическии фактически. Независимо от своей доносительской роли он сыграл большую роль в истории русского журнализма (что признавали и его враги)» ¹⁷.Думаю, что за решение этой задачи не брались отнюдь не случайно. Ведь Булгарин репрезентирует обычно игнорируемое направление развития литературы, а для того, чтобы объективно изложить его биографию и проанализировать, как формировалась литературная репутация, необходимо во многом по-новому написать историю русской литературы XX века.

При неизученности и биографии, и творчества Булгарина, да к тому же на тесной площадке журнальной статьи, историю формирования булгаринской репутации в полной мере не обрисуешь. Однако наметить подступы к этому, хотя бы в общих чертах проанализировать процесс превращения исторического деятеля в литературную маску чрезвычайно заманчиво. Мне хотелось бы вернуть Булгарина в исторический контекст и посмотреть, как из живого многообразия исторической личности отбирались лишь отдельные черты, на основе которых в дальнейшем возникал мало что общего имеющий с прототипом образ. Я не собираюсь ни в очередной раз составлять «список злодеяний»Фаддея Венедиктовича, ни, напротив, обелять его и «реабилитировать». Мне важно проследить на его примере, под воздействием каких обстоятельств формируется литературная репутация и какие факторы в дальнейшем меняют, нередко кардинально, облик писателя в литературном сознании.

Теоретически изучением проблемы литературной репутации в отечественном литературоведении давно уже никто всерьез не занимается; за исключением интересной, но во многом устаревшей небольшой книги И. Розанова «Литературные репутации»(М., 1928), работ на эту тему фактически нет. В то же время как раз сейчас на наших глазах резко пересматриваются репутации многих писателей: одни стремительно возносятся на вершину литературной иерархии, переходя из разряда терпимых, но не совсем «правильных»талантов в разряд подлинных творцов, пострадавших за убеждения; престиж других колеблется, и они из прижизненных (а иногда – из посмертных) классиков превращаются в рядовых (а нередко – и скомпрометировавших себя) деятелей литературы. Процесс этот затрагивает и дореволюционный период (отмечу в этой связи содержательную книгу Л. Аннинского «Три еретика», посвященную репутациям Писемского, Мельникова-Печерского и Лескова), и советскую классику (напомню о спорах по поводу Горького, Фадеева, Маяковского), и

писателей-эмигрантов (Ходасевич, Набоков, Замятин и др.), и многих наших современников. Однако при почти полной неразработанности фактографической базы проблемы литературной репутации сейчас еще нет возможности делать какие-либо обобщения, важно собрать необходимый исходный материал. Репутация Булгарина носит одиозный характер, но именно в силу своей исключительности весьма наглядно демонстрирует некоторые аспекты формирования литературной репутации в России.Поскольку нет возможности отослать читателя к какой-либо документированной биографии Булгарина (кроме словаря «Русские писатели. 1800 – 1917», М. 1989), а без знания обстоятельств его жизни мы не поймем, из чего исходили в его оценке современники, необходимо дать здесь хотя бы схематическое представление о его жизненном пути. Кроме того, сразу же оговорюсь, что буду обильно цитировать опубликованные и неопубликованные свидетельства современников и потомков, поскольку это позволит мне продемонстрировать закономерности формирования литературной репутации Булгарина, а читателю – проверить обоснованность делаемых выводов.

Биография Булгарина поражает причудливыми извивами и поворотами. Для Булгарина жанр плутовского романа, к которому он не раз обращалсявсвоем творчестве, не только литературная традиция; он сам, подобно плуту-пикаро, прошел «огонь, воду и медные трубы», с легкостью перемещался вгеографическом (Польша – Россия – Германия – Франция – Испания) и социальном (офицер-кавалерист – заключенный – стряпчий – литератор – издатель) пространстве, общался с представителями самых разных социальных слоев и приобрел в результате богатейший и многообразнейший жизненный опыт. Сближает его с героем плутовского романа и тот факт, что при внешней инициативности он всегда стремился не переделать окружающую среду, а приспособиться к ней, действовать в зависимости от обстоятельств.

На первую половину его жизни пришлись трудности и лишения, его било, гнуло и ломало, и всегда он оказывался среди проигравших (отсюда его стремление выдвинуться и обеспечить себе спокойный быт). Началось все с детства: вскоре же после появления на свет он утратил родину, Польша как самостоятельное государство перестало существовать. Дело в том, что родился он в 1789 году не в Минскойгубернии,как значится во всех справочниках, а вне пределов России, в имении родителей Перышево, находившемся на территории МинскоговоеводстваВеликого княжества Литовского, которое вместе с Польским королевством составляло федеративное государство – Речь Посполитую, или в просторечии – Польшу. Через три года эта территория по так называемому второму разделу Польши отошла к России, однако Булгарин всю жизнь осознавал себя поляком. Отец его, небогатый, но родовитый польский шляхтич, участвовал в восстании Тадеуша Костюшко и дал в честь его имя сыну (Фаддей – русифицированное Тадеуш). Впоследствии отца сослали, поместье было нагло захвачено влиятельным соседом, и Булгарин оказался «перекати-полем», он мог в жизни рассчитывать только на себя. Мать «по знакомству»отдает его в Сухопутный кадетский шляхетский корпус в Петербурге – учебное заведение, созданное под влиянием просветительских идей XVIII века с целью воспитания «новой породы людей». Вначале ему пришлось нелегко – из-за плохого знания русского языка он с трудом учился и подвергался насмешкам кадет. После одной жестокой шутки товарищей мальчик заболел, а когда выздоровел, «решился покориться судьбе, победить все трудности, сделаться самостоятельным ижить вперед без чужой помощи»¹⁸ (подчеркнуто мной. – А. Р.). Постепенно Булгарин прижился в корпусе, под влиянием корпусных литературных традиций (там учились А. Сумароков, В. Озеров, М. Херасков, преподавал Я. Княжнин, долгое время существовал кадетский театр) стал сочинять басни и сатиры.

Но начинается война с Францией. В 1806 году он выходит корнетом в Уланский великого князя Константина Павловича полк и сразу же отправляется в поход против французов.

В тенденциозном изложении, предпочитающем слухи фактам, военная служба Булгарина выглядит следующим образом: «По словам сослуживцев, Булгарин не отличался храбростью: накануне сражения старался остаться дежурным по конюшне. За недостойное поведение был исключен из военной службы. Изгнанный из русских войск, Булгарин перешел на сторону Наполеона»¹⁹. Здесь что ни слово, то неправда. Булгарин вовсе не был трусом. Воюя в Пруссии, он проявил мужество и отвагу, в сражении под Фридландом был ранен и награжден за этот бой орденом Анны IIIстепени. Подлечившись, воевал в Финляндии. Казалось бы, перед Булгариным открывается блестящая военная карьера. Однако он сам разрушает ее сатирическими стихами против шефа полка – великого князя Константина. Просидев несколько месяцев в Кронштадтской крепости, он попадает потом в Ямбургский драгунский полк. Но и здесь молодой кавалерист не ужился. Из-за какой-то скандальной истории на романтической подкладке он был плохо аттестован и в 1811 году отставлен от службы.

В первый, но отнюдь не в последний раз жизнь Булгарина резко поворачивается, и ему приходится начинать вновь практически с нуля. Потеряв службу, Булгарин оказывается без денег, некоторое время мытарствует (есть свидетельство, правда, идущее из лагеря его литературных врагов, что он даже просил милостыню и воровал²⁰), а потом отправляется в Польшу. Ситуация там была сложная и противоречивая. По Тильзитскому миру на части польской территории было создано герцогство Варшавское, что давало надежды на возрождение польского государства. Булгарин отправился туда, а затем, по его собственному признанию, «следуя пословице «как волка ни корми, а он все в лес смотрит», полетел бродить за белыми орлами (польский герб. – А. Р.) и искать независимости отечества» ²¹. Войска герцогства Варшавского, созданного по воле Наполеона и находящегося под его контролем, воевали в составе французской армии. При этом сражались доблестно, поскольку рассчитывали заслужить восстановление Польши. Булгарин, вступив в эти войска, отнюдь не изменял России (в чем его неоднократно обвиняли), поскольку Франция после Тильзитского мира (1807 год) была союзным России государством. Вполне естественно, что, будучи поляком, он решил внести свой вклад в освобождение родины²². Впоследствии он утверждал: «Я поляк, служил Польше своим оружием, сражался в Испании в Надвислянском легионе, следовательно, заплатил свой долг родине и полностью с ней рассчитался» ²³.

В 1812 году Булгарин участвовал в походе Наполеона на Россию (служил в 8-м полку польских улан под командованием графа Томаша Любеньского, входившем во 2-й пехотный корпус маршала Удино). Хорошо зная эту местность, он указал брод через Березину и был одним из проводников Наполеона при переправе²⁴. Позднее воевал на территории Германии. Булгарин и во французских войсках продемонстрировал свою военную доблесть, получив в награду орден Почетного легиона и чин капитана.

Капитуляция Франции знаменовала собой уже второй крах в жизни Булгарина. Все его чаяния не осуществились – лопнула надежда на независимость Польши, лишился власти Наполеон – кумир Булгарина, о котором он и впоследствии писал в панегирических тонах. Надеялся Булгарин на совсем иное. Через 30 лет он случайно обмолвился в письме Гречу: «…если б лавочка Наполеоновская не обрушилась, я теперь возделывал бы где-нибудь виноград на Луаре! Судьба решила иначе, и япокорилсяей»²⁵ (подчеркнуто мной. – А. Р.). Уже второй раз мы встречаемся с этим мотивом. Действительно, Булгарин всегда стремился приспособиться, подчиниться обстоятельствам.

Вступая в третий виток своей авантюрной биографии, он, хотя уже отнюдь не юноша, вновь начинает все сначала. В 1815 году он оказывается в Варшаве и впервые (насколько это мне известно) обращается к литературному труду. Однако прокормиться литературой в разоренном городе Булгарину не удается, и несколько лет он ведет дела своего состоятельного дяди, владельца крупных поместий в Литве. В Вильне посещает университетские лекции, вступает в созданное преподавателями этого университета знаменитое «Товарищество шубравцев»(шубравец по-польски – плут, пройдоха), выпускавшее сатирическую газету «Уличные известия», где с просветительских позиций высмеивались пороки польской шляхты. Булгарин активно печатался в этой газете и ряде других польских изданий, завоевав литературную известность сатирическими стихами и прозой.

С 1816 года Булгарин ведет в Петербурге по доверенности дяди судебную тяжбу о крупном поместье. Однако при этом не оставляет литературных занятий, в 1819 – 1821 годах активно сотрудничая (стихи, рассказы, воспоминания) в польском варианте известной петербургской газеты «Русский инвалид».Постепенно Булгарин начинает писать по-русски и быстро из никому не ведомого новичка превращается в одного из ведущих литераторов. В 1823 году М. Каченовский пишет Булгарину из Москвы:

1. С.Чупринин,На ясный огонь. – «Новый мир», 1985, N 6, с. 261.[↩]
2. См., например, следующие пассажи: «Преодолевая брезгливость, естественную, когда исследователь обязан обращаться к автору, который «разводит опиум чернил слюною бешеной собаки», я руководствовался давно сформулированной мыслью о необходимости изучения негативных отрицательных явлений литературы» ; «я не намеревался и не намереваюсь изменить общую отрицательную оценку Булгарина; мне представляется лишь необходимым обосновать эту оценку иначе, чем это было сделано либерально-буржуазной историографией; мне кажется необходимым для советского литературоведения, для пушкинских изучений в особенности, иметь дело с действительным Булгариным, с подлинным лицом отъявленнейшего из врагов Пушкина, а не с тем ничтожеством, которое… невозбранно гуляет по многим – и хорошим – советским книгам…»(ЦГАЛИ, ф. 2208, оп. 2, ед. хр. 22, лл. 93, 86 – 87). [↩]
3. См.: Мих.Лемке, Николаевские жандармы и литература 1826 – 1855 гг., СПб., 1909, с. 229 – 358.[↩]
4. Z.Mejszutowicz, Powiesc obycrazowa Tadeusza Bulharyna, Wroclaw a. o., 1978. Из диссертаций Элкайра и Васлефа опубликованы только фрагменты: G. H.Alkire, Gogol and Bulgarin’s «Ivan Vyzhigin». – «Slavic Review», 1969, vol. 28, N 2, p. 289 – 296; N. P.Vaslef, Bulgarin and the development of the Russian Utopian genre. – «Slavic and East European journal», 1968, N 12, p. 35 – 43[↩]
5. F. T.Mocha, T. Bulharyn. – «Antemurale», vol. 17, Roma, 1974, p. 60 – 209.[↩]
6. См., например, комментарии к изданию: Д. В. Григорович, Литературные воспоминания, М., 1987, с. 315.[↩]
7. Г.Гулиа, Визит с ассигнациями. – «Книжное обозрение», 13 июня 1986 года.[↩]
8. Д.Биленкин, Проба личности, – В кн.: Д.Биленкин, Лицо в толпе, М., 1985.[↩]
9. Н.Эйдельман, Письмо царю. – «Знание – сила», 1988, N 1.[↩]
10. См. статьи: «Уход». – «Новый мир», 1987, N 1; «Пушкин и его друзья под тайным надзором». – «Вопросы литературы», 1985, N 2.[↩]
11. А. А.Бестужев-Марлинский, Сочинения в 2-х томах, т. 2, М, 1958, с. 537.[↩]
12. См.: «Николай Полевой. Материалы по истории русской литературы и журналистики тридцатых годов», Л., 1934, с. 273 (см. также высказывание Пушкина, приведенное в эпиграфе).[↩]
13. См.: P.Chmielowski, Adam Mickiewicz, t. 2, Warszawa, 1898, s. 471 – 472.[↩]
14. »Московский телеграф», 1829, N 7, с. 344. [↩]
15. В. К.Кюхельбекер, Путешествие. Дневник. Статьи, Л., 1979, с. 337.[↩]
16. В. Г.Белинский, Полн. собр. соч., т. 10, М., 1956, с. 86.[↩]
17. Внутренняя рецензия Б. Эйхенбаума (на рукопись Н. Степанова «Фаддей Булгарин») цит. по: А. Л.Осповат, Р. Д.Тименчик,»Печальну повесть сохранить…», М., 1987, с. 333.[↩]
18. Ф. В.Булгарин, Воспоминания, ч.ю, СПб., 1846, с. 254.[↩]
19. »Петербургские встречи Пушкина», Л., 1987, с. 290. [↩]
20. См. письмо П. В. Нащокина к С. Д. Полторацкому – «Русский архив», 1884, кн. 3, вып. 6, с. 352 – 353.[↩]
21. ИРЛИ, 10102, LXб24, л. 60.[↩]
22. В имеющихся данных существует странная неувязка. С одной стороны, в русском аттестате Булгарина («Литературный вестник», 1901, т. ю, кн. 4, с. 419 – 421) значится, что он был отставлен от службы 10 мая 1811 года. С другой стороны, в разысканном нами французском аттестате (ЦГИА, ф. 777, оп. 1, ед. хр. 368) указано, что в августе 1810 года он вступил подпоручиком в 3-й легион французских улан. В своих «Воспоминаниях»он также утверждает, что покинул русскую службу в 1810 году. Это небольшое расхождение на самом деле имеет важный характер, поскольку летом 1810 года обстановка была достаточно спокойной, но с конца года стало явным наличие нарастающих конфликтов в отношениях России и Франции.[↩]
23. Цит. по: F.Skarbek, Pamietniki, Poznari, 1878, s. 182.[↩]
24.   См.: J. Z., Dwaj z najznakomitszych terazniejszych pisarzow rossyjskich polacy. – «Biblioteka naukowego zakladu im Ossolinskich», t. 8, Lwow, 1843, s. 156, а также ОР ГБЛ, ф. 233, к. 162, ед. хр. 1, л. 96 об.; ед. хр. 2, л. 14 (за сообщение о рукописи приношу благодарность Н. Охотину).[↩]
25. «Литературный вестник», 1901, т. 1, кн. 2, с. 176.[↩]