Забытые заветы. Дмитрий Бакин

Когда эта статья готовилась к печати, пришло известие о смерти писателя — 7 апреля 2015 года.

Имя прозаика Дмитрия Бакина, произнесенное сейчас, кажется выхваченным из мрака, как лица на рембрандтовских портретах.

В 1990-е рассказы Бакина изредка появлялись в «Октябре», «Огоньке», «Знамени». Книга «Страна происхождения» (1996) принесла прозаику премию «Антибукер». О творчестве Бакина заговорили не только в России, но и за рубежом: его рассказы печатали в Германии, Франции, Великобритании. Французские критики сравнивали Бакина с Альбером Камю, русские — с Андреем Платоновым. При этом упоминания о Бакине в российской критике крайне редки: можно выделить рецензии на «Страну происхождения» М. Синельникова и Т. Касаткиной и посвященные прозаику небольшие фрагменты в обзорных статьях «Реализм как преодоление одиночества» К. Степаняна (1996) и «Преодолевшие постмодернизм» Н. Ивановой (1998), а также в ее книге «Ностальящее» (2002).

Дальше — тишина. В 2007 году отрывок из романа Бакина с предварительным названием «От смерти к рождению» был напечатан в журнале «Время и место». Последняя публикация — рассказ «Нельзя остаться» в «Новом мире» — датируется 2009-м. Критики 2000-х годов, кажется, забыли о существовании писателя. Можно было бы сказать, что Бакин исчез, но вернее будет добавить, что он и не появлялся.

Бакина никто никогда не видел. Вместо черно-белой фотографии на обложке сборника «Огонька» был помещен пейзаж. Получать «Антибукер» за прозаика пришла жена. В 2007 году Бакин дал интервью газете «Взгляд» (кажется, оно единственное), причем ответы он, интернетом не пользующийся, прислал по почте написанными от руки. Биографические сведения о нем очень скудны: настоящая фамилия — Бочаров, родился в Луганской области, обосновался в Москве, не имел высшего образования, всю жизнь работал шофером грузового автотранспорта…

О Бакине меньше всего хочется говорить как о писателе в статусном смысле этого слова. На вопрос, помогает ли писать «тесное присутствие внутри профессионального сообщества», он ответил так: «По-моему, помогать писать могут табак, голод, зима, ее снег. Некоторым, знаю, помогло отчаяние»¹. Положение же писателя в современном литературном процессе, помимо основных атрибутов (публикаций, выпущенных книг, полученных премий), подразумевает медийный образ автора и определенную модель поведения. И отличие Бакина от Пелевина в том, что его затворничество не выглядит как эксцентричная писательская стратегия.

Образ жизни Дмитрия Бакина в передаче на радио «Свобода» был назван «литературным самоубийством». Но, в сущности, разве произведения писателя становятся лучше или хуже от того, что он не появляется на публике и не посещает литературные мероприятия? Все, что мы знаем о Бакине, — это его тексты. Их немного — всего двенадцать рассказов, но и этого достаточно. Ценен текст как таковой, вневременный, не привязанный к перипетиям сегодняшнего дня. Проза Бакина плохо вписывается в современные течения. Он не анархист, не романтик, не почвенник, не либерал, не постмодернист. Об этом очень точно написала Н. Иванова в 1990-е годы: «В рассказах Д. Бакина нет ни «порнухи», ни «чернухи», ни специального исследования «темных», неизвестных углов нашей социальной или исторической жизни, на освещении которых внезапной фотовспышкой сделали себе имя иные из известных ныне литераторов, описывая то кладбище, то стройбат, то внутреннюю жизнь церковного прихода…»²

Современной русской литературе не хватает такой прозы, какую пишет Бакин. Мы видели попытки обратиться к страшному эпизоду российской истории, которые превратились в неприкрытую идеологию, как в «Обители» З. Прилепина. Видели картины действительности, то поданные с помощью прозрачной исторической аллюзии, как в «Немцах» А. Терехова, то представленные через комплекс традиционного русского романа, как в «Крестьянине и тинейджере» А. Дмитриева. Видели социальные бытописательные сюжеты, которые почти наверняка можно угадать — воспоминания о детстве в деревне или судьба пожилой учительницы биологии. Но все это написано так, что слова не отбрасывают тени.

Проза Бакина резко выделяется на этом фоне. Сам стиль его рассказов — усложненный, по-платоновски отстраненный, метафорический — отличается от незамысловатого языка большинства «реалистов», будь то Р. Сенчин или Д. Гуцко (будто и не было XX века: ни Пруста, ни Джойса, ни Набокова!). В замкнутых в себе, герметичных текстах Бакина, практически лишенных прямой речи и скрепленных цепочками лейтмотивов, повествование движется медленно, слова тяжеловесны.

Если читать его рассказы только внешним зрением, то в них встречается все хорошо известное по прозе старых или новых реалистов: нищая деревня, изматывающая работа, жестокость, пьянство, уродство, грязь — подчеркнутая натуралистичность деталей («…валяясь под столом в собственной блевотине, среди плевков, замусоленных окурков и кусков глины от сапог, среди сгущавшейся мглы, на ничейной земле»). Но персонажи Бакина укоренены не в быте, а в бытии. Его герои очень неудобны для критиков: их нельзя привязать к национальным и социальным критериям, объявить выразителями идей поколения. Проза Бакина открывает выход за зримую грань — к судьбе вброшенного в мир человека, мучительно ищущего свое предназначение и обреченного на одинокую борьбу с небытием.

Пространственные и временные границы в этом мире слабо очерчены, и конкретные приметы (военные годы в «Листьях» или перестройка в «Землемере») не дают уверенного ощущения времени. Пространство тоже ненадежно:

1. Бавильский Д. Дмитрий Бакин: «Помогают писать табак, голод, зима, ее снег…» // Взгляд. 2008. 3 августа. [↩]
2. Иванова Н. Ностальящее // http://magazines.russ.ru:81/znamia/ dom/ivanova/index.html[↩]