Frederick H. White. Degeneration, decadence and disease in the Russian fin de siècle. Neurasthenia in the life and work of Leonid Andreev

Frederick H. White. Degeneration, decadence and disease in the Russian fin de sifcle. Neurasthenia in the life and work of Leonid Andreev. Manchester: Manchester University Press, 2014. 304 p.

Первое жизнеописание прозаика и драматурга Леонида Андреева, составленное Л. Афониным (Орел, 1959), представляло собой изрядно отретушированный портрет, отвечавший требованиям литературного рынка своего времени. Этот советский облик Андреева закрепился в постсоветском литературоведении и просуществовал в нем практически без изменений до публикации книги Людмилы Кен и Леонида Рогова «Жизнь Леонида Андреева» (2010). Новая биография писателя если и не представила картину с исчерпывающей полнотой, то, по крайней мере, открыла новые перспективы для научного диалога. Неудачный томик «Леонид Андреев», изданный в серии «ЖЗЛ» (2013), академического интереса не представляет.

На этом фоне очень выделяется рецензируемое издание, опубликованное американским исследователем творчества писателя Фредериком Х. Уайтом. Монография рассматривает влияние европейского медицинского дискурса и ранней психиатрической науки на рецепцию социально-психических отклонений в российском обществе. Как полагает Уайт, личный опыт Андреева, страдавшего острой неврастенией, отразился на его прозе и драматургии и сыграл парадоксальную роль в упрочении его славы в условиях увлеченности российского общества идеями национального упадка. Уайт реконструирует знакомство Андреева с медицинской теорией вырождения (неврастения считалась одной из разновидностей, сопутствующих этому болезненному процессу) и пунктирно связанную с этой теорией художественную линию в его произведениях. Медики, в свою очередь, впоследствии ссылались на андреевские произведения, чтобы наглядно проиллюстрировать исследования психических заболеваний, — в результате научно-литературный процесс можно представить наподобие замкнутого круга или в виде двух сообщающихся друг с другом сфер.

Тезис Уайта компрометирует сложившийся в советское время лакированный портрет Андреева, за рамками которого долгое время оставались многие бурные аспекты биографии, питавшие его прозу и драматургию. Ф. Уайт полагает, что «советский образ» способствовал маргинализации писателя в постсоветский период, игнорируя тот факт, что именно скандальная известность и спорная репутация, сопровождавшие писателя всю жизнь, сделали его столь интригующей для русской культуры фигурой. Уайт старательно исследует темные закоулки андреевской биографии, которые советская критика предпочитала не акцентировать. В результате уайтовской коррекции возникает обновленное представление об Андрееве, довольно отличающееся от социологического литературоведения, разработанного Юлией Бабичевой, Вячеславом Гречневым, Людмилой Иезуитовой и другими андрееведами.

Свежему взгляду на Леонида Андреева способствует применение Ф. Уайтом теоретических рамок «болезненного нарратива» (illness narrative theory) к чтению художественной прозы и личных бумаг писателя — его писем и дневников. Такой подход предполагает, что восприятие индивидом окружающей среды обусловлено личным опытом, следовательно художественный вымысел и реальность не могут быть четко разграничены. Апеллируя к работам ученых Артура Клейнмана и Артура Франка, для которых заболевание — это клинический диагноз состояния пациента, а болезнь — собственно опыт переживания пациентом проблем со здоровьем или того, что происходит с телом и разумом в период недомогания, Уайт исследует болезненные нарративы Андреева как совокупное отражение физического, эмоционального и психологического состояний писателя и его ощущений, вызванных реальной острой неврастенией.

Диагноз «острая неврастения» был поставлен Андрееву врачами-современниками, симптомы болезни ощущались им в виде депрессий, бессонницы, состояния тревожности. Доктора объясняли писателю, что развитие недуга может привести к моральному и умственному разложению и даже потребовать госпитализации в психиатрическую клинику. Критики поспешили заклеймить Андреева как вырожденца и умалишенного, тот же, в попытках самолечения, прибегал то к алкоголю и крепкому черному чаю, то к сигаретам. Он искал женский идеал, способный излечить его от болезни, отчаянно пытался найти смысл в мире, который — по крайней мере, в литературных произведениях — казался ему все более бессмысленным. Через призму личного опыта Андреев исследовал грани безумия, стратегии лечения и принудительной изоляции, рассматривал возможности проживания в клинике для душевнобольных и сценарии поведения в обществе.

При этом Андреев противился тому, чтобы к нему прикрепляли ярлык «морального и умственного разложенца», и вел себя на людях так, чтобы казаться здоровым, понимая, впрочем, что в нем подозревают совсем не того, за кого он себя выдает. В его художественных текстах и даже в личной жизни просматривается мотив поведения как способа маскировки результатов воздействия болезни на организм: поступки, характерные для творческого человека, размывают, имитируют и скрывают признаки безумия, не позволяя опознать болезнь по внешним проявлениям. «Правдоподобность», по определению одного из андреевских героев, состоит в том, чтобы позволять людям видеть ту «правду», которую они хотят увидеть.

Периоды обострения недуга означали для Андреева изоляцию от родных и друзей — он часто запирался в комнате у себя дома либо находился в клиниках Москвы или Петрограда. Разумеется, он осознавал, что, если наступит ухудшение состояния, его самоизоляция превратится в принудительное заключение. Данное обстоятельство, убежден Ф. Уайт, повлияло на отношения писателя с прессой, критиками и психиатрами, желавшими использовать андреевские жизнь и творчество как свидетельство упадка и вырождения в российском обществе. Исследователь напоминает, что проза и драматургия Андреева создавались не в вакууме, а в рамках широкого дискурса, генерируемого врачами, психиатрами и литературными критиками. Диагноз «острая неврастения» имел для писателя конкретное научное значение, определяющее его восприятие событийного ряда собственной жизни, из которой он черпал идеи и сюжеты.

В книге разграничиваются понятия диагноз Андреева и восприятие Андреевым собственного психического заболевания. Ф. Уайт утверждает, что душевная болезнь является реальностью настолько, насколько она отражает расстановку общественных сил и психологические модели данного места и времени. В отличие от Америки, где неврастения считалась лишь нервным истощением, в России душевный недуг рассматривался как раннее проявление морального и умственного разложения. Тот факт, что Андреева освидетельствовали как острого неврастеника, позволяет автору исследования сосредоточиться на культурном конструкте безумия, легшем в основу андреевского опыта болезни. Важным моментом здесь является зарождение в России новой медицинской науки психиатрии, предъявившей права на иррациональное в начале ХХ века.

Развитие теории вырождения также стало свидетельством общественного беспокойства по поводу душевнобольных: рудименты этой теории вскоре оказались интегрированными массовой культурой и современниками Андреева. Медицинский нарратив подорвал романтический образ безумия и утвердил взамен то, что считалось строго научным подходом, предполагавшим осуществление морального и общественного контроля над умалишенными. По мнению Ф. Уайта, данный культурный конструкт не только повлиял на андреевское повествование о душевном расстройстве, но и в значительной степени предопределил реакцию его друзей и критиков.

Публичный дискурс о душевных болезнях, национальных эпидемиях и деградации цивилизованного общества был гораздо более распространен в России в начале века, нежели многие другие философские и литературные теории. Ученые и психиатры доказывали, что Россия находится в состоянии национального упадка, а писатель Андреев является носителем этого недуга. Как показывает Ф. Уайт, псевдомедицинский дискурс проник не только в юридические дискуссии, но и в политические дебаты, а также сопутствовал социальным экспериментам. В отличие от идей, имевших хождение лишь в узких интеллектуальных кругах или литературных салонах, модная концепция увлекла российское общество и занимала журналистов. Андреева считали больным на протяжении всей его жизни — неважно, страдал ли он от сердечной недостаточности, меланхолии, мигреней, злоупотребления алкоголем или впадал в депрессию, — самовосприятие писателя было тесно связано с тем, что автор исследования определяет понятием его личного «болезненного нарратива».

Книга Фредерика Уайта предлагает исследователям и читателям выйти за рамки привычного литературоведения и подсказывает направление для дальнейших исследований, непредвзято, на основе архивных находок, оценивающих роль неврастении в жизни и творчестве Леонида Андреева.

Ю. ЛЕВИНГ

г. Галифакс, Канада