Поведать о себе. Николай Крыщук

…И ожила в нем вечная надежда путника, что человеческий след выведет.

Н. Крыщук. Мое первое «Первое сентября»

Прогулки чужака по полям нынешней российской словесности с первых шагов могут произвести самое отрадное впечатление. Но лишь с первых: чем далее прогуливающийся в эти поля углубляется, тем меньше удовольствия и радости входит в его любопытную душу. Среди не слишком-то разнящихся по цвету трав то и дело попадаются пышные развесистые кроны неохватных романов, а в едва зеленеющих кустах лишь иногда слышатся чистые голоса рассказов или небольших повестей. Голоса эти редки и «весны не делают»…

Но коли странник любознателен и прогулка его не ленива, то искать настоящую прозу ему следует под сенью упомянутых деревьев — раскидистых и обширных. Именно там, в тени, среди хорошо видного пристальному взгляду разнотравья и многоцветья и расположилась проза петербуржца Николая Крыщука.

Стоит, правда, справедливости ради уточнить, что время от времени сочинения писателя из тени являются — для того, чтобы получить, к примеру, премию имени Довлатова (за повесть «Дневник отца) или Студенческий Букер (за роман «Кругами рая»), а после вновь скрыться в тень. Скрыться, чтобы ждать не короткого «премиального» оживления, а будничного внимания критики, полеты мысли которой видны обыкновенно лишь в московском литературном небе, а поучающие рацеи зачастую рождает та же московская литературная почва.

И все же все эти особенности: естественно живущее в голосе и слове исповедальное бесстрашие, едкая ирония саморазбора, зоркий взгляд в мелочи жизни, сложная, но меткая метафорика и, наконец, самобытная философичность — делают прозу Крыщука достойной примечания и уводят ее на хайдеггеровский «проселок», в сторону от исхоженной дороги. Попробуем же пройти этим проселком внимательно и не торопясь.

Первая по времени крупная вещь Крыщука вышла давно. Называется она «Мое первое «Первое сентября»» и, по начальному стойкому впечатлению, повествует лишь о любви героя (он же рассказчик). О любви, зародившейся в детстве, прошедшей, не угасая и не истаивая, через отрочество, юность и молодость, чтобы трагически завершиться в ранней зрелости. Однако по мере прочтения стойкое это впечатление начинает заметно колебаться и расслаиваться, так как, в сущности, мы движемся канвой воспоминаний прямиком в теперешнюю жизнь рассказчика и — как всегда в творчестве Крыщука — к познанию его (рассказчика) «внутреннего человека».

Именно в этой повести впервые возникает, постепенно углубляясь, тема отцовства — сыновства. Возникает, чтобы уже не оставлять писателя и трудным размышлением продолжиться как в ранней — очень плотной — книге «Стая бабочек, или Бегство от биографии» (1997; речь о ней впереди), так и — с гораздо бóльшим драматизмом — в двух последних романах: «Кругами рая» (2010) и «Ваша жизнь больше не прекрасна» (2012). Кроме того, именно в «Первом сентября» с непросто дающейся автору отвагой самопризнания уже с первых строк обнаруживается настойчивый мотив трагизма детского времени жизни. Более того: постепенно разрастаясь, он становится основной, хотя и скрытой, составляющей прерывистой, ассоциативно фрагментарной композиции повести. И это психологически достоверно, ибо многие затруднения душевной и интеллектуальной жизни главного — да, пожалуй, и единственно настоящего — героя «Первого сентября» следуют из детства с его глубоко драматичным переживанием либо одиночества, либо подневольного — и оттого неловкого — общения с иным индивидуальным бытием, с другим складом внутренней жизни.

Вековечная тема «рождения из детства» многих «исканий» и комплексов юности, воплощение подробных или беглых припоминаний этой поры почти всегда безошибочна и успешна для всякого сочинения и потому заведомо плодотворна для всякого сочинителя. Этот исток неизменно питает и книгу Крыщука. Однако писатель с рискованной смелостью и зачастую безжалостностью по отношению к себе оставляет обычную в таких случаях сентиментальность на берегу потока воспоминаний. Его воспоминания неизбежно трудны в признаниях и сознательно честны. Подобный психологический труд честности чувства, мысли, слова и мировидения настойчиво и неустанно продолжится и в основных, как кажется, сочинениях писателя: романах «Кругами рая» и «Ваша жизнь больше не прекрасна».

Писательство Крыщука в его психологической и философской творческой ткани являет собой картину жанрово разноликую и сюжетно ветвистую, щедро воплощенную в неспешно живущем слове художника — слове цепкого взгляда: точном, вышедшем из поэзии чувства и воображения. Именно это особенное его свойство и обнаруживает трагическое чувство заблудившегося в себе «внутреннего человека», его тревогу и мучительное неумение одолеть путаницу драмы жизни. Письмо Крыщука обещает читателю многожильную, органически естественную связь вещества интеллектуальной и метафорически чувственной прозы, их вольное взаимопроникновение — словом, ту редкую в истории поэтики непринужденно-свободную слитность разных художественных способов освоения жизни, что явственно присуще, к примеру, разноликой прозе Стендаля.

При этом слово у Крыщука — это, в первую очередь, слово задумывающееся и свободно размышляющее, слово, которое развивается, прислушиваясь к движению рефлексии непрестанно становящегося внутреннего человеческого «я». Оттого и образ в его сочинениях сопряжен прежде всего с размышлением, интеллектуален. Чем, собственно, и объясняется сложная метафоричность его прозы — не только графически смысловая, но и живописно образная.

Теперь — к истокам. Николай Крыщук родился в Ленинграде в 1947 году в семье офицера, попавшего в свое время под известное хрущевское «сокращение численности Вооруженных сил». В памяти отец остался как человек положительный и правильный. И лишь гораздо позже, будучи уже известным писателем, Крыщук напишет о нем рассказ «Дневник отца», положив в основу подлинный семейный документ. Именно в этом рассказе писатель со всей возможной смелостью и искренностью пытается разрешить одну из магистральных проблем своего «внутреннего человека» — проблему семейную. По его собственному парадоксальному признанию, «отношения с отцом были и не были», что породило чувство вины перед отцом, жизнью которого сын так мало интересовался. Позже, в зрелые годы, казалось, что отец ждал вопросов. И тогда, откристаллизовавшись уже у взрослого сына-писателя, они и собрались в повествование. Уже посмертное…

Литературные пристрастия и предпочтения писателя начали складываться вслед поэзии Серебряного века. Обернувшись, в конце концов, своеобразным литературным поведением, пристрастия эти привели студента филфака и ученика профессора Д.