Забытые и неизвестные страницы (К столетию со дня смерти С. Т. Аксакова)

Об авторе «Семейной хроники» мы еще многого не знаем. В частности, мало изучены его ранние литературные опыты за исключением театрально-критических выступлений. Между тем содержание литературного творчества Аксакова на протяжении 1810 – 1830-х годов было довольно широко и разнообразно. Несомненный интерес представляют, например, попытки писателя в области нравоописаний, в области сатиры. Но они еще даже не учтены полностью; их значение для творческого развития Аксакова до сих пор не раскрыто.

В некоторой мере этому, видимо, способствовала в свое время общественно-политическая и литературная позиция И. Аксакова, консультировавшего подготовку к печати первого, наиболее полного собрания сочинений своего отца (изд. Мартынова, 1886). Не случайно, например, нашумевший в 1830 году фельетон Аксакова «Рекомендация министра», разгневавший Николая I, не был включен ни в это собрание сочинений, ни в последующие и впервые перепечатан лишь С. Машинским в четырехтомнике Гослитиздата (1955 – 1956).

Литераторы из лагеря славянофилов характеризовали Аксакова как писателя, который относился к действительности с неизменной любовью и «благоволением». В этом они усматривали отличительную особенность его творчества. Однако подлинное лицо Аксакова было далеко не так иконописно. В 10 – 20-х годах в его творчестве наметилась совершенно отчетливая сатирическая тенденция, постепенно развивавшаяся.

Одним из первых литературных опытов Аксакова явился перевод мольеровской «Школы мужей», а в 1828 году он перевел одно из самых острых и глубоких произведений великого сатирика-гуманиста – комедию «Скупой». Остро проблемные произведения французского комедиографа, поборника жизненной правды в искусстве, отвечали литературным вкусам и театральным интересам и связям переводчика. «Скупой» был переведен им для бенефиса Щепкина, который, по его словам, «тосковал по Мольеру»; роли в «Школе мужей» и «Скупом» явились шедеврами щепкинского репертуара.

Театральное зрелище, которому Аксаков с детства дарил много любви и волнения, с течением времени убеждало его в огромной социальной значимости критического изображения «нравов» общества на сцене и в литературе. И переводы с французского – комедий Мольера и сатир Буало – явились для него первыми опытами в области сатиры.

Писатель вносил изменения в переводимый текст применительно к современной русской действительности, и это было не только данью «существовавшему тогда варварскому обычаю», как написал он об этом позже; здесь, без сомнения, сыграла роль и склонность Аксакова к наблюдению и воспроизведению жизни окружающего общества.

Переводя, например, «Школу мужей», он, видимо, испытывал сильное желание внести хоть какой-нибудь штрих, характеризующий русских вельмож. Отсюда дополнение реплики Сганареля (Странномысла) о модных щеголях подробностью о барской манере ездить в санях, запряженных шестеркой лошадей:

Подумаешь, тащат, конечно, сто пудов…

Он малого скота – большие шесть скотов…

Грубоватая простонародность этих строчек предвосхитила стилистические особенности переводов Аксакова из Буало. Сатиры французского поэта послужили ему удобной канвой для самобытных нравоописательных этюдов. Буало реалистическими чертами изображал типы и сцены из повседневной жизни французской столицы; он непримиримо обличал многочисленные пороки общества, характерные для собственнического социального уклада. По-своему следуя сюжетам этих произведений, переводя их на русские нравы, Аксаков получал возможность подвергнуть критике явления частной и общественной жизни господствующих сомовий России.

Показательно, что он при этом шел по линии усиления социальной значимости сатирического изображения. Начав с X сатиры, содержание которой полностью посвящено семейно-бытовым проблемам, Аксаков принялся затем переводить VIII сатиру, имеющую острое общественное значение.

В VIII сатире Буало бичевал жажду обогащений и завоеваний, власть золота, человеконенавистничество; откупщики, присосавшиеся к телу народа, финансовые ловкачи и всемирно известные полководцы-завоеватели, – все включены сатириком в галерею существ, стоящих ниже животных. Используя форму вольного перевода как удобное прикрытие, Аксаков достиг большого обличительного пафоса по отношению к различным уродствам окружавшей его жизни. Прошло значительное время, прежде чем он решился напечатать три отрывка из этой сатиры в «Трудах общества любителей российской словесности» за 1828 год и в «Московском вестнике» за 1829 год. (Первый отрывок, наиболее безобидный, был опубликован в 1824 году.)

Переводы сатир Буало настолько интересны для характеристики обличительной тенденции в творчестве Аксакова, что на них следует остановиться несколько подробнее. Ведь они явились своего рода трамплином к «Рекомендации министра» и вместе с этим «анекдотом» достаточно убедительно показали, какой сатирической остроты мог бы достичь писатель, если бы этому благоприятствовали обстоятельства.

Даже в X сатире Аксакову удалось создать несколько колоритных образов и эпизодов, представляющих общественный интерес. Таков, например, эпизод, в котором фигурирует жена, наушничающая мужу на слуг и требующая, чтобы он их наказал:

Тех высек, тех обрил, тех продал, тех сослал.

Красноречивый штрих русского крепостного быта!

Интересно, что весь этот широко развернутый пример супружеских невзгод, занимающий (вместе с подступом к теме) свыше сорока строчек, является вполне самостоятельным творчеством самого Аксакова, его дополнением, вставкой в переводимый текст.

Переводчик достиг большой реалистической выразительности в своих бытовых картинках. Остро типичными чертами изображены им женщины-святоши, которые

Всю жизнь таскаются по всем монастырям –

И рады все отдать монахам и попам.

И в особенности те ханжи, которые во всех естественных проявлениях человеческой природы видят «грех» и злобно пятнают юность и красоту. Последний пример хотя формально и соответствует третьему примеру жен-святош у Буало, но в сущности целиком создан Аксаковым и почти ничем не напоминает французский оригинал. Перед нами русские дворянки-лицемерки со святцами в руках, которые «говеют все посты», «мрут голодом страстную» и всячески тиранят окружающих под предлогом «спасения» их душ.

Но наибольшей остротой отличается концовка этой сатиры, где описывается коварство жены, подавшей на мужа ложный донос в «духовное правление» с обвинением его в безбожии и в злословии против правительства; к ее услугам продажное чиновничество, «приказно крючкотворство», против которого нет никакой защиты.

В отличие от Буало Аксаков обличает здесь в первую очередь язвы общественного быта, рисуя торжество полнейшего произвола власть имущих над личностью человека:

Затянут, заведут, запутают тебя…

Не думай защитить невинностью себя, –

Она неведома душонке секретарской –

Винят тебя суды духовный и гражданской,

Уже синод грозит тебе монастырем,

И в уголовной быть тебе же под судом…

Этой концовке в полной мере созвучен аксаковский перевод VIII сатиры, нацеленный главным образом против отечественных бюрократов, «лисиц-секретарей, исправников-волков», против земского судебного «разбоя», против всей «приказной саранчи», которую переводчик клеймит такими строчками:

Кто нажил взятками кровавое именье,

Тот в славе, в почестях и у людей в почтенье;

Служить – уж значит красть; а кто не мыслит так –

По мненью общему, конечно, тот дурак.

Эти строчки вместе с двенадцатью другими образуют опять-таки совершенно самостоятельную аксаковскую вставку; во французском тексте нет ничего подобного.

Концовка VIII сатиры у Аксакова почти совсем не совпадает с оригиналом; в заключительном перечне несовершенств человеческого общества переводчик сохранил без изменения только выпад против докторов, а в остальном дал свою собственную трактовку темы. Его перевод отличается значительно большей социально-исторической конкретностью по сравнению с французским текстом. Буало, например, пишет о Правосудии, которое публично ведет человека на казнь, а у Аксакова —

…ведут к суду воришку – воры,

Выслушивать воров важнейших приговоры.

Буало просто называет: судей, писцов, прокуроров, сержантов полиции и т. п., не давая им конкретных характеристик, а русский переводчик обличает:

…грабежи и частных и квартальных,

Денной разбой в судах, в палатах у приказных…

Три ряда точек¹ в непосредственном соседстве с этими строчками свидетельствуют о том, что наиболее резкие высказывания Аксакова были предусмотрительно исключены из печати. Такой же участи подверглись и некоторые другие строчки этого перевода.

Язык, интонации, образы аксаковских переделок Буало продолжали традиции сатирической литературы конца XVIII – начала XIX века. Аксаков близок в этом отношении к Горчакову, Нахимову, Милонову – авторам сатирических произведений, бичевавших различные пороки современного общественного и семейного быта. Наиболее созвучен ему был Горчаков, чьи рукописные сатиры он знал наизусть и высоко ценил за то, что в них «сильно и резко выставлялись тогдашние злоупотребления».

Однако Аксаков отличается от названных поэтов отсутствием «высокого» витийственного элемента, риторики, отвлеченности; его изображения в высшей степени конкретны, зримы, реалистичны, и общественные недуги названы им с грубоватой прямотой и откровенностью «низкого» просторечия. Эта особенность сатирической манеры Аксакова бросается в глаза при сравнении его перевода X сатиры Буало с подражанием Милонова тому же произведению.

По «языку Аксаков-сатирик ближе всего к Крылову и вообще к тому реалистическому направлению русской обличительной литературы, которое нашло выражение, в первую очередь, в комедии и в басне. Недаром он так высоко расценивал «Ябеду» Капниста с точки зрения критики и исправления «нравов» общества. В 1828 году Аксаков писал в «Московском вестнике» по поводу представления «Ябеды» на сцене петербургского театра: «Он (автор. – Н. Л.) хотел картиною своею возбудить отвращение, ужаснуть зрителя: вот нравственная мысль, цель этой комедии, а здесь она только смешит чернь и наскучает зрителям образованным». Знакомый с великолепной игрой в «Ябеде» Щепкина, Аксаков протестовал против превращения «бессмертного произведения» Капниста в фарс, указывая на то, что «великое достоинство» этой комедии «состоит в истине действия, представляемого на сцене».

И современные Аксакову писатели, которые хоть в какой-то мере продолжали эту сатирическую традицию, привлекали к себе его интерес и внимание. Поэтому-то, именно благодаря Аксакову, в «Московском вестнике» был напечатан отрывок из комедии Квитки-Основьяненко «Дворянские выборы», рисующий неприглядную картину «избирательной кампании» в Курской губернии (1830 г., N 3).

Интересно письмо автора комедии, содержащее указание на роль Аксакова в опубликовании этого произведения, которое первоначально было направлено лично ему на отзыв. Украинский писатель признавался издателю «Московского вестника» Погодину: «Видя все происходящее, совершающееся и последствия от этого, крепко бы желал что-нибудь сказать вопреки или к исправлению… Первый меня одобрил С. Т. Аксаков…» ². В этой связи уместно вспомнить и о том, что увольнение Аксакова от должности цензора в 1832 году явилось результатом пропуска им в печать сатиры на московскую полицию.

Итак, начиная с первого перевода из Мольера и на протяжении 20-х годов Аксаков проявлял живой и постоянный интерес к сатирическому жанру на сцене и в литературе. В его переделках с французского наметилась тенденция к реалистическому воспроизведению и осмеянию частных и общественных «нравов».

1. К сожалению, они почему-то не воспроизведены в последнем издании сочинений Аксакова, несмотря на то, что текст напечатан по первой публикации.[↩]
2. Н. Барсуков, Жизнь и труды М. П. Погодина, т. III, СПб. 1890, стр. 87 – 88.[↩]