Заботы критики

В основу статьи положен доклад, прочитанный на VII съезде писателей ГДР.

Пока я работал над темой статьи, она настолько разрослась, что мне показалось, будто я заблудился в джунглях: кругом лесная чаща, и мне нужно прорубить в ней просеку. Прежде всего, – я не ученый, и поэтому не в моих силах охарактеризовать проблему в ее историческом разрезе или дать ей философское определение. Я даже не претендую на научную объективность, а буду говорить с пристрастностью человека, точка зрения которого определяется тем, что он каждый день по девять часов кряду сидит за письменным столом, пытаясь создавать литературу – литературу для общества, которому он служит своим трудом. По самым разным симптомам писатель может судить, как реагирует общество на его усилия. Во всяком случае, он обязательно испытывает воздействие этого резонанса. Этот общественный отклик на литературу и есть литературная критика; этот отклик, эта общественная реакция во всей ее совокупности указывают на те тенденции, которые способствуют развитию литературы или тормозят его. Я постараюсь не забывать об этом и говорить не только о профессиональной критике, которая появляется в специальных журналах иди газетах, более того, говорить в первую очередь не о ней. Хотя искушение обратиться к конкретным примерам, притом не только отрицательным, очень велико, этому искушению я не поддамся.

Последние три года ознаменовались успехами всей вашей литературной жизни, в том числе и литературной критики: мы спорим, высококвалифицированные рецензии дают вам масштабы для оценки (правда, наряду с ними существуют и антимасштабы); проходят открытые дискуссии, на которых сталкиваются, воздействуя друг на друга, различные точки зрения. То, что у одного вызывает восторг или улыбку, заставляет другого лезть на стенку от ярости; и при социализме то, что одному кажется соловьем, может представиться совой другому.

Разумеется, я тоже заинтересованная сторона в этих схватках и не скрываю того, что думаю, но своей точки зрения по этому поводу я высказывать не буду, а выскажусь о самом явления. У меня нет склонности к роли третейского судьи, да она и не подобает мне. Третейским судьей в таких дебатах вообще не может быть отдельный человек, приговор в последней инстанции может вынести только плодотворная или неплодотворная практика, причем слова «вынести приговор» означают одновременно и произнести его, и привести его в исполнение.

Во имя этой практики я и буду говорить прежде всего о тех явлениях и тенденциях во всей системе нашей критики, которые являются тормозом для развития литературы, и не стану много внимания уделять явлениям положительным, работам, заслуживающим высокой оценки, иногда даже выдающимся. Краткости ради основные положения я изложил в виде тезисов, и некоторые из них буду развивать более подробно, чем другие.

1. Под критикой следует понимать весь отклик общества на литературу.

2. Литературная критика так же, как литература, создается отдельным человеком; так же, как литература, она, кроме личной окраски, обладает и объективным содержанием и оказывает влияние самого разного характера. Бессмысленно критику сводить к одному аспекту, например, считать, что ее задача – растолковывать публике произведение или оказывать автору ту помощь, которую он может получить от редактора или завлита.

Критика вовсе не обязательно должна в каждом случае приносить пользу автору или сама быть произведением литературы. Но при всем своем многообразии критика и в отдельных проявлениях, и как единая система обладает функцией, ради которой она вообще существует и которой должны быть подчинены все ее другие аспекты. По моему мнению, эта функция в том, чтобы помогать литературе быть действенной общественной силой. Критика обязана ясно представлять себе сущность, средства и возможности литературы – это необходимая предпосылка, иначе критика не сможет выполнять свою задачу с полной ответственностью.

Изъявления чувств, как отрицательных, так и положительных, сетований и заклинаний для этого недостаточно, если критика рассчитывает завоевать авторитет или если этот авторитет признается за ней заранее. Критика призвана быть общественной силой, – только тогда, обладая общественным авторитетом, она сможет изгнать из литературной жизни голое администрирование. Я ратую за это! Чтобы стать этой силой, она должна владеть знаниями. Обращается ли критика к читателям, к науке, к автору, какие бы средства она при этом ни применяла и из каких бы научных позиций не исходила, она постоянно обязана помогать обществу осознавать литературу. Если критика упустит одно из этих звеньев – общество или литературу, – ей угрожают две крайности: произвольность вкусовых оценок или регламентация, которая чужда искусству.

3. Исходя из значения и возможностей социалистической литературы и той исторической перспективы, которая рождается содружеством критики и литературы в социалистическом обществе, в отличие от общества капиталистического, где господствуют извращенные отношения между критикой и литературой, я полагаю, что наша критика как единый целостный комплекс пока что не выполняет своих задач. Оговариваюсь снова: за исключением отдельных значительных публикаций.

4. Мне представляется главным недостатком критики как целого ее склонность игнорировать специфику литературы.

5. Специфический элемент литературы заключается, вероятно, как раз в том, что не может быть заменено никакой другой категорией сознания или достигнуто в какой-либо иной сфере надстройки, ибо то, что может быть полностью заменено или вытеснено иным коммуникативным средством, утрачивает право на собственное существование.

6. Этот специфический элемент – существование и значение его признают единодушно – обычно пытаются определить только с точки зрения формы, как особый способ выражения такого содержания, которое может быть выражено также и наукой или другими областями идеологии. Этот особый способ выражения охотно называют «поэтическим», его связывают с тем, что писатель владеет особыми языковыми средствам», его определяют такими оценками, как «благозвучие», «сердечная теплота», «красота» и т. п.

7. Определение сущности литературы только с точки зрения формы представляется мне недостаточным.

8. Полагаю, что и определение содержания произведения только с точки зрения идеологии также недостаточно, ибо литература не сводится только к идеологии, как не сводится к идеологии человек.

Человек – это странное создание – не является лишь существом общественным; его определяют и общество и природа, он единство – противоречивое, но нерасторжимое, и только единство этого противоречия создает целостного человека со всеми его страстями, счастьем, великими муками, болями, восторгами, страхами, печалями, снами, одержимостью. Звездное небо, холм, река, внезапная грусть – разве это только идеология? Тебя поражает крик сойки, неожиданная встреча превращает день в мечту, радостное утро, когда хочется вдруг тронуться в путь, устремиться навстречу ветру; смерть ребенка или одно из тех жутких видений, что возникают внезапно в твоем мозгу и, гримасничая, уносятся прочь, заставляя тебя содрогнуться от ужаса перед самим собой, – все это не определяется идеологией и не сводится к ней, но все это предмет литературы. Ей не чуждо ничто человеческое, но и ничто общественное.

Ни в коем случае не хочу быть ошибочно понятым: я и в самой малой степени не намереваюсь умалить роль идеологии и той борьбы, которую она ведет, – напротив, я хочу заострить это понятие, чтобы оно не расплывалось в безграничной широте. Разумеется, наши чувства обладают идеологическим аспектом или могут обрести его; с другой стороны, сильное чувство может вырасти целиком на идеологической почве. Это я знаю по собственному опыту, но несмотря на столь широкие совпадения и соответствия, думается, не следует механически уравнивать идеологию и литературу. Между ними не существует отношения высшего к низшему, отношения госпожи и служанки. Задача обеих – служить обществу, но своими средствами и на свой лад. Все это теоретически и принципиально безусловно признается, но на практике, когда дело доходит до художественного произведения, при подсчете сумм и подведении баланса проявляется весьма сильная тенденция сводить литературу лишь к идеологическому аспекту, а его дополнительно сужать до выбора героя или темы. Результатом этого являются странные шкалы оценок, согласно которым бойкая и легковесная работа подчас без всяких оговорок оценивается выше, чем значительное произведение, которое не провозглашает собственную необходимость – здесь и сегодня – при помощи рекламных щитов. Наблюдая появление подобных критических откликов, порой хочется задать вопрос: не забывают ли при этом о таких элементарных фактах литературной практики, как время, необходимое для создания романа или киносценария. Ведь продолжительность работы над произведением непосредственно не зависит от числа страниц, я не говорю уже о том, сколь сомнительна способность подобных оценок стимулировать творчество.

Случается и так, особенно при разборе лирических произведений, что чувства втискиваются в некую систему морально-идеологических координат – своего рода прокрустово ложе для стихов, которые никак не подходят для этой системы. Один из самых значительных за последние годы сборников лирики на немецком языке, получивший за это время призвание, – я имею в виду «Заклинания» Сары Кирш, – при подобном подходе навлек на себя недовольство критики за то, что эта волшебная книга исполнена грусти. Кому-то казалось, что подобное обвинение и есть критика. Куда это годится? Такой подход к литературе основан на странном доисторическом представлении: подобное рождается подобным. Съешь сердце льва, и будешь храбрым; съешь сердце зайца, и будешь трусливым;