Юбилейный год Пастернака в Англии

10 февраля прошедшего года исполнилось 100 лет со дня рождения Бориса Пастернака. Эта дата была ознаменована серией торжеств, публикаций, выставок и конференций. Одним из центров юбилейных событий пастернаковского года стала Англия – страна, с которой у писателя были не только поэтические, но и родственные связи (в Оксфорде с середины 30-х годов жили его отец и сестры). Здесь к юбилею вышло пять «пастернаковских» книг, в том числе две книги стихов в английских переводах Андрея Наврозова, Майкла и Мани Харари. Событиями явились вышедшая недавно в Кембридже литературная биография Пастернака, написанная Кристофером Барнсом из Университета Торонто, а также, минуя проходную книгу Петера Леви «Борис Пастернак» (Century Hutchinson), превосходно переведенная Майклом Дамканом (бывшим английским дипломатом, многие годы прожившим в России) вторая часть «Материалов к биографии» – Е. Б. Пастернака, годом ранее вышедших в Москве.

Был ли Пастернак русским поэтом?

Если в России, как это было в прошлом году с ахматовскими торжествами, а теперь с пастернаковскими, официозная «юбилейность» когда-то опальных писателей стала моментами превосходить всякую меру, то в Англии произошло нечто обратное. Здесь юбилейный год начался со странной ноты. В середине февраля писатель и критик Габриель Йосиповичи опубликовал в Литературном приложении к «Times» статью в форме рецензии на пять перечисленных книг, после которой поток «писем редактору» на страницах «той газеты не ослабевал до конца марта. Йосиповичи, читавший Пастернака только в переводах, отзывается о нем как о поэте, «не затронутом европейским модернизмом», о «Докторе Живаго» – как о посредственном сочинении из области романизированной истории, а мировую славу Пастернака приписывает исключительно политическому скандалу вокруг Нобелевской премии, отказывая ему как поэту и человеку в каком бы то ни было величии. Основной пафос этой статьи, однако, сфокусирован на пресловутой проблеме «Пастернак и иудаизм»: автор говорит о поэте как об отступнике своего народа, чуть ли не антисемите, который спустя лишь несколько лет после фашистского геноцида пишет О. М. Фрейденберг о непреодоленном «препятствии крови и происхождения» и о неприемлемой для него «узкой негласной популярности среди интеллигентов-евреев, из самых загнанных и самых несчастных». На эту статью откликнулись среди прочих сэр Исайя Берлин, Олег Прокофьев и Александр Пятигорский – последний, отвлекаясь от частностей «пресловутой проблемы» и широкого, приводящего к множеству недоразумений непонимания ее подлинного значения для Пастернака, утверждает человеческое право на отказ (в том числе от своих корней, предков, страны или национальности, в котором критику не пришло бы в голову упрекать, например, Джойса) и право художника быть самим собой. Газетная полемика не обошлась и без языкового курьеза: в замечании одного из старейших исследователей Пастернака – Генри Гиффорда о том, что статья неминуемо вовлекает оппонентов в «то, что русские называют «склока», последнее слово было напечатано как «школка», за что в одном из последующих номеров редакция принесла читателям извинения.

Несколько позже, в мае того же года, в специальной передаче Русской службы Би-би-си по случаю 50-летия другого Нобелевского лауреата – Иосифа Бродского, вслед за несколькими телефонными интервью с его русскими друзьями (в которых нельзя было расслышать ни одной фразы) слово (очевидно, в качестве дани плюрализму и свободе мнений) было предоставлено Эдуарду Лимонову, который сообщил России, что Бродский если и был когда-то поэтом, впрочем XIК века, то теперь вовсе исписался, и Нобелевская премия – депо рук мафии. Нимало не будучи приверженцем юбилейной патоки, я все же вынужден отметить, что в Англии подобный способ поздравления, как когда-то писали в советских газетах, «становится хорошей традицией».

Оксфордская юбилейная конференция

15 – 19 июля в оксфордском колледже Lady Margaret Hail проходила юбилейная Ластернаковская международная конференция, организованная, совместно с оксфордскими коллегами, Кристофером Барнсом, автором упомянутой биографии поэта. Хотя отзвуки «пресловутой проблемы» прозвучали и здесь (впрочем, Р. Хьюз, автор заявленного на эту тему доклада, на нее не приехал), genius loci, не говоря об усилиях организатора, пригласившего на нее выдающихся пастернаковедов, направил ее ход в уравновешенное русло подлинно научной благожелательной дискуссии. Мне представляется, что атмосферу этого собрания лучше передадут приведенные ниже беседы с несколькими выдающимися его участниками, поэтому, не желая вовлекать читателя во множество более или менее специальных вопросов, обсуждавшихся на конференции, ограничимся лишь беглым обзором ее основных вех.

Конференция открылась докладом уже упомянутого Генри Гиффорда, говорившего о Пастернаке в контексте русской и мировой культуры и сопоставившего смерть Пастернака и Толстого: в обоих случаях это были всенародные похороны духовно свободных людей, не считавшихся с мертвой официальной моралью: Начиная со второго дни заседания были посвящены отдельным темам. Доклады о поэтике Пастернака сделали Вяч. Вс. Иванов, Б. Гаспаров, В. Полухина, А. Жолковский и Р. Циглер, подчеркнувшая ориентацию Пастернака не только на двойную, характерную для текстов авангарда, кодировку, но и на тройную и многократную, в том числе звуковую и зрительную. Два доклада – Э. Гребер из Констанцы и Б. Арутюновой из Гарварда – были связаны с мотивом памяти у Пастернака: если первая говорила об «искусстве памяти» в связи с общей художественной концепцией поэта, то вторая – о контрапункте мотивов памяти-воспоминания-забвения в его лирике. Во второй день прозвучала серия докладов на общую – тему «Пастернак и поэты-современники»: «Пастернак и Анненский» (А. Юнгрен), «Пастернак и Хлебников» (А. Парнис, интерпретировавший буриме, сочиненное Пастернаком на домашнем поэтическом турнире, в- котором также участвовали Маяковский, Якобсон и Хлебников), «Пастернак и Цветаева» (М. Мэкин, Анн Арбор), «Пастернак и Клюев» (К. Азадовский). В тот же день состоялось одно из интереснейших заседаний всей конференции на тему «Пастернак и европейская литература», с несколькими докладами на тему «Пастернак и Рильке» (один из них был сделан У. Арндтом, переводчиком на английский язык «Евгения Онегина»), сообщениями А. Ливингстон из Эссекса «Пастернак и «Фауст» и Джерри Смита из Оксфорда (одного из хозяев – конференции). Пастернак и Д. С. Мирским», М. Окутюрье «Пастернак и Пруст» (эпиграфу из «Le temps retrouve» к книге «Когда разгуляется» был посвящен также доклад К. О’Коннор из Гарварда) и ключевым докладом П. Франка, из Эдинбурга «Пастернак и английские романтики», дополненным во время дискуссии личными воспоминаниями на эту тему Вяч. Вс. Иванова; о своих встречах с Пастернаком рассказал Х. Бирнбаум, а Жаклин де Пруаяр, много встречавшаяся с Пастернаком в период «Доктора Живаго», сделала доклад « Тема лица – в творчестве Пастернака». Последний день (очень жаркий и утомительный), посвященный исключительно «Доктору Живаго», также включал компаративные доклады – в том числе «Пастернак и Диккенс» (К. Барнс), «Пастернак и Новалис» (Р. Деринг-Смирнов) и «Мотив пани Катерины в романе» (И. Мазинг-Делич), а И. Смирнов изложил свою концепцию «Доктора Живаго» как «двойного романа», основные мотивы которого заимствованы из других источников (теме «зеркальности» у Пастернака был ранее посвящен доклад С. Ивановой). Упомянем, наконец, анализ стихотворения «Воробьевы горы», сделанный Нильсом Оке Нильссоиом, и доклад одного из ведущих пастернаковедов Л. Флейшмана «Пастернак и Ленин». Малоизвестное (опубликованное в «Новом мире», 1989, N 4) стихотворение Пастернака «Русская революция» (ноябрь 1917) представляет собой прямую филиппику против Ленина, на которого он возлагает вину за вырождение «светлейшей из всех великих революций» (мартовской) в «пьяный флотский блев», как он именует октябрьский переворот (заметим, что Набоков был, таким образом, несправедлив, когда в связи с «Доктором Живаго» упрекал Пастернака в том, что тот якобы не заметил весенней революции и с энтузиазмом приветствовал большевистскую). На фоне этого беспрецедентного по резкости высказывания позднейшие, внешне комплиментарные, упоминания Ленина у Пастернака выглядят более амбивалентно, наделе отражая, по мысли Л. Флейшмэна, оппозиционное отношение поэта к текущей политической ситуации.

Два вечера были, кроме тога, заняты аудио- и видеообзорами: Л. Шилов сделал сообщение «История звукозаписи голоса Пастернака», а Р. Салюс, работающая над каталогом Леонида Пастернака, выступила на тему «Пастернак и искусство его отцы»; кроме того, выставка рисунков Л. О. Пастернака, включавшая немало изображений поэта, была открыта в музее Эшмолеан.

Беседы с участниками очередной конференции

В последний день конференции я побеседовал с несколькими ее участниками – младшим другом поэта и исследователем его творчества Вяч. Вс. Ивановым; Б. М. Гаспаровым, чей блистательный доклад «Об одном ритмико-музыкальном мотиве у Пастернака» вызвал наибольший, кажется, отклик у слушателей; сыном поэта, Е. Б. Пастернаком, который вместе с Е. В. Пастернак посвятил многие годы изданию и изучению его наследия.

– Вячеслав Всеволодович, я имею удовольствие вторично беседовать с вами в Англии, – в прошлый раз это было на Ахматовской, теперь на Пастернаковской конференции. По сравнению с Пастернаковскими конференциями, прошедшими в России, – все три были весьма масштабными, – эта довольно камерная, но у нее есть свои особенности. Что бы вы могли об этом сказать?

– Здесь собрались литературоведы со всего мира, но среди них выделяются представители отечественной школы, которых судьба разбросала по свету. Впрочем, мы уже не первый раз встречаемся, и очень отрадно, что такое стало наконец возможным. Кроме того, что здесь происходит встреча представителей России и русской диаспоры, здесь присутствуют и представители различных наук, например несколько музыковедов. Если вы заметили, одна из наиболее любопытных дискуссий была связана с попыткой обнаружить связь детали биографии Пастернака – его падения с лошади в юности – с его позднейшим музыкальным и литературным даром.