Юбилейное издание не «юбилейного» жанра

«Роль и значение литературы XVIII века в истории русской культуры. К 70-летию со дня рождения чл. -корр. АН СССР П. Н. Беркова», «Наука», М. -Л. 1966, 459 стр.

Раскрывая юбилейное издание, всегда опасаешься обилия хвалебных од. Сборник, посвященный 70-летию со дня рождения Павла Наумовича Беркова, избавляет читателя от подобных опасений. Значение его определяется пусть не большими, но оригинальными научными работами. Более сорока статей принадлежат перу советских исследователей, представляющих многие национально-культурные центры нашей страны, а двадцать три написаны литературоведами стран Европы и США. В этом мы видим признание как личных заслуг П. Беркова, так и заслуг нашей литературоведческой науки.

Сборник прежде всего отличается богатством научной информации. Читатель найдет в нем и плодотворные идеи, и оригинальные мысли, и интересные наблюдения, и свежие факты, и обстоятельную библиографическую справку с указанием работ по истории русской литературы XVIII века и советских и зарубежных ученых.

Объем этой информации настолько широк, что не укладывается в пределы темы, обозначенной в заглавии книги. По крайней мере многие статьи к заглавию имеют очень косвенное отношение – в них поставлены другие проблемы. Какие? Прежде всего это проблема культурных связей России XVIII века со странами Западной Европы. Интересные материалы по этому вопросу содержат статьи немецких ученых. Э. Винтер показывает сложную картину влияния западноевропейской мысли на Ф. Прокоповича. Х. Грасгофф приводит новые факты из истории связей Берлинского общества наук с Россией в 20-х годах XVIII века. У. Леман останавливается на положительной роли В. фон Вольцогена, родственника Шиллера и друга Карамзина, в установлении контактов между деятелями литературы двух народов. Э. Хексельшнайдер сообщает неизвестные до сих пор сведения о профессоре Шмиде, лекции которого в Лейпцигском университете дали повод обучавшимся там русским студентам, в том числе Радищеву, выступить против ненавистного им Бокума. А. Мазон (Франция), В. Эджертон (США) воссоздают в своих статьях любопытные эпизоды из истории русско-французских культурных общений, а Л. Пачини-Савой (Италия) – русско-итальянских. Хотя эти эпизоды и носят несколько курьезный характер, зато они позволяют живо представить нравы людей XVIII века.

С проблемой «Россия и Запад» связан и ряд статей наших советских ученых. М. Алексеев приводит интересные факты из истории русского вольтерьянства. Л. Крестова обосновывает вывод, что «повесть Н. М. Карамзина «Сиерра-Морена» – творческая переработка испанской баллады и яркий образец лирической прозы русского романического направления конца XVIII века». А. Кузьмин сосредоточивает внимание на истории Плутовского романа. Б. Реизов раскрывает западные параллели к комедии «Недоросль». Л. Светлов сообщает о первом издании русского перевода «Похвалы глупости» Э. Роттердамского, осуществленном в 1789 году, а М. Тронская – о переводе героикомической поэмы М. А. Тюммеля.

Большое место в сборнике отведено русско-славянским культурным связям. Этому вопросу посвящены содержательные статьи Ив. Дуйчева, В. Велчева, Т. Борова (Болгария), В. Якубовского (Польша), Ю. Доланского (Чехословакия), Г. Радойичича, Й. Бадалича, А. Флакера (Югославия) и П. Линтура (СССР). Статьи отличаются глубоким пониманием важности предмета исследования и содержат новые весьма ценные сведения о взаимоотношениях славянских культур. В то же время в них высказаны и пожелания улучшить изучение этих взаимоотношений. Советские литературоведы, безусловно, разделяют чувства своих коллег и сознают всю значимость проблемы, однако для ее разрешении, вероятно, необходима более совершенная организация научных сил. А пока создается впечатление, что историей русско-славянских литературных связей у нас занимаются не столько научно-исследовательские институты, сколько отдельные ученые-энтузиасты при научно-исследовательских институтах. И хотя они достигают порой внушительных результатов, перечислением которых заполняются потом вакуумы официальных академических отчетов, это еще ничего не говорит о действительном положении дел. А каково это положение, можно судить по рецензируемому сборнику.

Из опубликованных в нем двенадцати статей, прямо или косвенно затрагивающих проблему русско-славянских культурных связей, десять написаны учеными Болгарии, Польши, Чехословакии и Югославии, одна – ученым Украины и одна прислана из Австрии. И только лишь представители русской науки, участники сборника, не откликнулись на эту проблему ни единой строкой. А между тем статья австрийского ученого Й. Матля предполагала необходимость такого отклика. По крайней мере нам хотелось бы поделиться некоторыми соображениями относительно ее методологических предпосылок.

Как известно, советские литературоведы в своих взглядах на историю исходят из того, что ее главной движущей силой является народ. Поэтому с утверждением ученого, что славяне бывшей Австрийской империи сделали «большие успехи» в просвещении «благодаря личной инициативе и активности императрицы Марии-Терезии (начиная с 1751 г.) и ее советника аббата Фельбигера (начиная с 1774 г.)», трудно согласиться. Свое утверждение Й. Матль обосновывает так: «То, что во время «просвещенного абсолютизма» государство, то есть государственная инициатива государя и его советников в области построения новой системы образования, театра и т. д., играло решающую роль, совершенно понятно. Это относится как к России во время царствования Петра Великого и императриц, так и к Польше при короле Августе Понятовском, а также к государству Габсбургов и тем самым к австрийским славянам при императрице Марии-Терезии и императоре Иосифе II».

Итак, ученый считает, что «решающую роль» в просвещении России сыграли Романовы, а в просвещении австрийских славян – Габсбурги. Здесь, по нашему мнению, допущено преувеличение, по крайней мере в отношении русских императриц. Так, о Екатерине II известно, что ее «решающая роль» в просвещении России состояла, между прочим, и в том, что она стала первой душить передовую просветительскую мысль (доказательство – ее репрессии, примененные к Новикову и Радищеву). Что же касается предшественниц Екатерины, то положительные деяния, которые им приписывались, часто осуществлялись не только не по их инициативе, но и вопреки их желанию. Елизавета Петровна, например, ехидно замечала в своих «Записках» Екатерина II, не выносила трех вещей: разговоров о красивых женщинах, о Вольтере и о науках¹. Великий же просветитель Ломоносов прославлял ее как поборницу просвещения. Вспомним:

Здесь в мире расширять науки

Изводила Елисавет.

Приписывая императрице заслуги, ей не принадлежащие, Ломоносов преследовал высокие гражданские цели. Его просветительские идеи, гонимые иноземными и туземными невеждами, будучи связанными с именем Елизаветы, получали как бы официальное одобрение. Это делало их более авторитетными в глазах тогдашнего общества и помогало Ломоносову более успешно проводить их в жизнь. Кроме того, похвала использовалась Ломоносовым и как средство влияния на саму Елизавету: она напоминала императрице о ее обязанностях. Поэтому при всей своей склонности к танцам и неприязни к наукам Елизавета в январе 1755 года должна была подписать указ об основании Московского университета.

Думаем, что преувеличенные похвалы славянских просветителей в адрес Марии-Терезии продиктованы аналогичными причинами, и, следовательно, ее «просветительская инициатива» едва ли имела в духовной жизни австрийских славян столь решающее значение, какое отводит ей Й. Матль. История учит, что никакая инициатива сверху, несущая благо народам, не проявляется без давления снизу, и австрийские Габсбурги в этом случае не составляли исключения, тем более что славянский лозунг «Prosvjetom k slobodi», сформулированный в XIX веке, но безусловно отразивший затаенные стремления передовых славянских просветителей века XVIII, свидетельствует о том, что цели австрийских монархов и цели славянских народов, находящихся в их подданстве, явно расходились. При этом не следует умалчивать, что на рост самосознания этих народов, независимо от степени интенсивности культурных и иных связей с ними, большое влияние оказывала Россия. Сам факт ее бытия как великого суверенного славянского государства неизменно оборачивался для них призывом к самоопределению, возбуждал желание выйти из-под власти австрийской короны и стать на путь самостоятельного развития.

О подобных желаниях нельзя было, разумеется, говорить вслух, а тем более выражать их в официальных документах. Этим во многом и объясняется скудость источников, раскрывающих истинную картину становления славянской национально-освободительной мысли во времена господства австрийских императоров. Вопросу культурных связей между народами посвящена также статья грузинских ученых Г. Талиашвили и В. Шадури («Ломоносов и грузинская культура»). Статья отличается доказательностью, свежестью материала и воспринимается как итог обстоятельного научного исследования.

Большой цикл статей сборника связан непосредственно с русской литературой и культурой XVIII века. Тематика их необычайно разнообразна и затрагивает порой проблемы, интересные не только для историка литературы, но и для специалистов смежных научных областей. Историки с любопытством прочтут работы С. Валка и И. Валкиной о Татищеве, статью С. Рейсера об истории красного флага в России, сообщение К. Пигарева, содержащее дополнительные сведения о неосуществленном замысле Карамзина написать историю Отечественной войны 1812 года.

Специалисты по фольклору обратят внимание на серьезную проблемную статью Ф. Волльмана (Чехословакия) о взаимоотношениях литературы и фольклора в XVIII веке, а также на небольшие, но глубокие по мысли статьи Б. Мериджи (Италия) и Б. Путилова о «Сборнике Кирши Данилова».

Ученых, занимающихся поэтикой стиха, безусловно, заинтересуют работы Р. Лужного (Польша) о «Поэтике» Феофана Прокоповича и В. Жирмунского – о русской рифме XVIII века, а также статьи американских ученых К. Тарановского (о стихе Ломоносова) и Р. Якобсона (о стихе Радищева). В этих статьях на основе структурного анализа выявляются достижения названных поэтов в области техники стиха и подчеркивается плодотворное влияние этих достижений на поэзию XVIII и XIX столетий.

Для историков русской журналистики полезно будет прочесть очень интересные и содержательные статьи Е. Приваловой о журнале Новикова «Детское чтение для сердца и разума» и статью Г. Ермаковой-Битнер о традициях передовой журналистики XVIII века в журнале «Вестник знания» (1903 – 1916 годы).

Историки русского литературного языка остановятся на статьях В. Виноградова (об истории слова «изящный») и Р. Будагова (об истории слова «классический»), а также на «Заметках о принципах изучения русского литературного языка конца XVIII – начала XIX в.» В. Левина.

Внимание специалистов, изучающих нравы людей XVIII века, привлекут статьи В. Адриановой-Перетц и Ю. Лотмана, а текстологов – тезисы Д. Лихачева («Эстетическая оценка и текстологическое исследование»). Что же касается историков литературы XVIII века, то они найдут полезными для себя не только эти статьи, но и статьи Г. Бомштейна, А. Оришина, Е. Кулябко, И. Каганова, Л. Барага, Л. Кулаковой, В. Западова, Ф. Кануновой, В. Гусева, которые посвящены литературе XVIII века и содержат отдельные интересные наблюдения, уточнения и новые факты.

Надо сказать, что не все перечисленные статьи одинаково равноценны – и не только по важности сообщений, но и по характеру аргументации. Кое-кто из авторов не учел, что 4 – 5 страниц – это слишком маленький объем, чтобы его можно было использовать и для опровержения оппонентов, и для развертывания собственных доказательств. Статьи такого объема предназначены не для споров, а для сообщений об итогах исследования. Однако Ф. Канунова, например, не вполне посчиталась с этим, и в результате она не достигла ощутимых успехов ни в опровержении, ни в доказательстве. Ее возражения против вывода Ю. Лотмана, что «Моя исповедь» Карамзина направлена «против идей врожденной доброты», выглядят недостаточно убедительными. И хотя Ф. Канунова заверяет, что «Карамзин оставался на почве просветительской веры в человека», читатель, однако, вправе в этом усомниться, ибо ему трудно согласовать утверждение автора статьи с такими, например, стихами Карамзина о людях:

Сердца их злобны и несчастны;

Они враги врагам своим,

Враги друзьям, себе самим.

Причем поэт считал, что люди останутся вечно такими, и потому скорее «несчастных Данаид сосуд наполнится водою», писал он, чем

Богатый с бедным подружится,

И слабый сильного простит.

На этом основании Карамзин сделал вывод, отнюдь не свидетельствующий о его просветительской вере в человека: «зло под солнцем бесконечно», – утверждал он. Однако никакого объяснения этим фактам Ф. Канунова не дает.

Далее следует особо выделить цикл статей, в которых раскрывается роль литературы XVIII века в развитии литературы последующих времен. Выяснению этой роли посвятили свои исследования А. Н. Соколов, прослеживающий закономерности развития «легкой поэзии» от «Душеньки» до «Катиньки», австрийский ученый Г. Вытженс («П. А. Вяземский и русская литература XVIII в.»), французский ученый А. Менье («Русский восемнадцатый век и формирование Пушкина»), Г. Макогоненко («Учение Радищева об активном человеке и Пушкин»), Б. Мейлах («Державинское» в поэтической системе Н. М. Языкова»), Г. Фридлендер («Гоголь и русская литература XVIII в.»), А. Маргарян («Брюсов и русские поэты XVIII в.»).

Все эти статьи воспринимаются как итог большой научной работы, отличаются основательностью выводов и постановкой важных проблем.

Несомненный интерес представляют и статьи А. Егунова, А. Десницкого, Л. Черных; Л. Назаровой, Ю. Левина, но они носят частный характер. Причем утверждение А. Егунова, что «Плоды уединения» полностью принадлежат Н. И. Гнедичу, и утверждение А. Десницкого, что под «Пастухом» в басне Крылова «Дикие козы» подразумевается Александр I, нуждаются в дополнительной аргументации, тан как выводы авторов основаны не на прямых, а на косвенных доказательствах. Что касается статьи Л. Черных, затрагивающей проблему: Островский и XVIII век, то некоторые ее положения вызывают возражения. На наш взгляд, автор не прав, защищая Островского от упреков Чернышевского и Добролюбова за мотив «воскресения» Жадова. Здесь его позиции должны быть более четкими, тем более что сборник открывается статьей Б. Эйхенбаума², которая звучит как завещание литературоведам стремиться к «методологическому совершенству».

Итак, к ярко горящей свече П. Беркова, зажженной по случаю его 70-летия, присоединили свои свечи шестьдесят девять его коллег, участников сборника. Пламя этих свечей обрадовало читателя. Но оно светило бы ему более ярко, если б сборник не отличался тематической пестротой. Такая пестрота не может удовлетворить исследователя. Жизнь человеческая коротка, и читать все и обо всем некогда. И если здесь существуют исключения, то они касаются лишь великих эрудитов и дилетантов. Поэтому в будущем как юбилярам и их коллегам, так и издателям надо всерьез подумать об избавлении юбилейных сборников от тематической неопределенности.

1. «Записки императрицы Екатерины Второй», СПб. 1907, стр. 549.[↩]
2. Статья была написана в 1956 году в связи с 60-летием П. Беркова.[↩]