Язык художественного произведения

В рассуждениях о писательском мастерстве встречаются две крайности. Некоторые сводят его к языку писателя и видят в языке вполне самодовлеющую ценность. Такая несколько гипертрофированная оценка роли языка проскальзывает в статье А. Ефимова («Вопросы литературы», 1959, N 8). Другие – и это крайность, не в пример более опасная, – вообще игнорируют язык писателя как эстетическую проблему. На практике этим грешат многие; теоретическое же обоснование этого безразличия к слову содержится в статьях В. Назаренко (там же, 1958, N 6, и 1959, N 10) и отчасти в статье В. Турбина (там же, 1959, N 10).

Статья В. Назаренко названа «Язык искусства». Не «язык литературы», а именно «язык искусства», так как автора интересует не то, что отличает литературу от других видов искусства, а лишь то, что их объединяет. Это общее – образность – и является «языком искусства». Слово «язык» употреблено здесь в чисто метафорическом смысле.

С подходом В. Назаренко можно было бы согласиться, если бы при этом было ясно сказано, что, кроме «языка искусства» вообще, существует еще «язык» данного искусства (здесь мы еще не выходим за пределы метафорического употребления слова «язык»), причем в литературе этим «языком» является прежде всего (хотя и не исключительно) собственно язык – без кавычек. Пафос же статьи В. Назаренко как раз направлен на то, чтобы исключить язык из «языка» литературы.

Разумеется, В. Назаренко понимает, что без языка невозможно произведение литературы. Но язык для него только нейтральный материал, неизбежный при всяком словесном высказывании; специфики языка художественной литературы В. Назаренко не видит и не признает. Язык для него – как тюбики с краской в руках художника. Ими можно написать картину, но можно и выкрасить стул. В художественном произведении важен образ, а какова его «речевая оболочка», «словесная структура» – по существу безразлично. «Речевую оболочку» можно заменить другой «языковой оболочкой», а образ останется. Следовательно, связь «слова и образа» для В. Назаренко – это чисто коммуникативная связь, здесь не возникает никаких эстетических проблем.

Несущественность языка в художественном творчестве он доказывает такого рода рассуждениями: «Не в языке самом по себе то главное, с помощью чего мыслит и творит писатель»; «Достоинства литературного языка¹ заключены не в нем, самом по себе, а зависят от того, насколько слово оказывается «уместным» для отражения чего-то более главного и даже решающе важного, чем должен располагать писатель».

Но разве достоинства образа «заключены в нем самом по себе», разве они не зависят от того, насколько данный образ «уместен для отражения чего-то более главного»? Что же, разве это снижает роль образа в художественном произведении? «Не в языке главное». Ну, разумеется. Бесспорно, что и отдельный художественный образ, и язык, и композиция, и сюжет, и многое другое не имеют в произведении самодовлеющего значения, что они подчинены в конечном счете содержанию в широком смысле этого слова. Но назовите художественное произведение, где важно только содержание, идея, а формы и средства их выражения несущественны.

Акад. В. Виноградов в докладе на четвертом Международном съезде славистов справедливо заметил, что когда говорят о «языке писателя», «языке литературного произведения», то имеют нередко в виду разные вещи: с одной стороны, словом «язык» обозначают только отражение общенародного языка; с другой стороны, под языком писателя понимают его «систему средств словесного художественного выражения». Очевидно, что различие здесь прежде всего в подходе к языковому материалу. В первом случае язык художественного произведения рассматривают как язык любого текста данной эпохи, специфика художественной литературы никак здесь не учитывается; во втором случае язык рассматривают с его художественной стороны, другими словами – в его эстетической функции.

В. Назаренко игнорирует этот второй план рассмотрения языка произведения. Он видит только коммуникативную функцию языка литературы и не подозревает о наличии у него также функции эстетической. (Ошибка естественная: мы так привыкли видеть в языке только форму выражения нашей мысли, что иная функция языка скрыта от нас, мы ее попросту не замечаем.)

В этом – источник ошибочных взглядов В. Назаренко. Понятно, что, не увидев специфики языка литературы, он вообще разочаровался в языке как элементе художественного творчества².

Эстетическая функция составляет специфику языка художественной литературы, потому что лишь в художественной литературе язык вовлекается в сферу искусства и служит не только средством общения, но и средством образного воспроизведения действительности. Будучи, следовательно, категорией эстетической, язык литературного произведения подчиняется критерию художественности; все понятия и оценки, которые применяют к языку как средству общения, оказываются недостаточными при подходе к нему как к эстетической категории.

Вряд ли нужно приводить примеры «плохого» – с точки зрения литературных норм – языка, которые в художественном произведении звучат великолепно; а мало ли произведений написано образцовым литературным языком, в то же время лишенным всякой художественной ценности? Это имел в виду Белинский, когда различал язык и слог; «К достоинствам языка принадлежит только правильность, чистота, плавность, чего достигает даже самая пошлая бездарность путем рутины и труда. Но слог – это сам талант, сама мысль. Слог – это рельефность, осязаемость мысли; в слоге весь человек; слог всегда оригинален, как личность, как характер. Поэтому у всякого великого писателя свой слог» ³.

Даже такое требование, как «ясность и понятность», становится недостаточным, когда мы говорим о языке произведения в плане художественно-эстетическом⁴. Перевязочная сестра Юлия Дмитриевна, персонаж «Спутников» Пановой выражается так: «Сестра Смирнова забыла вложить мадрен… Если сестра забывает вложить мадрен в иглу, из нее никогда не будет толку, я вас уверяю». Так ли уж это понятно? Понимает ли читатель – не медик, что такое мадрен и какими последствиями грозит оплошность сестры Смирновой? Но ведь это и несущественно, более того, чем непонятнее и специальнее звучит здесь термин, тем выразительнее оказывается характеристика персонажа;

1. Очевидно, автор хотел сказать «языка конкретного произведения».[↩]
2. Точка зрения В. Назаренко была уже раскритикована Н. Замошкиным («Октябрь», 1959, N 2), однако эта критика была недостаточно последовательной что позволило В. Назаренко, несколько неожиданно, даже зачислить Н. Замошкина в свой лагерь.[↩]
3. В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., Изд. АН СССР, т. VIII, стр. 78 – 79.[↩]
4. См. об этом верные замечания в статье Д. Шмелева «Об анализе языка художественного произведения» («Вопросы литературы», 1968, N 7).[↩]