Янгфельдт Б. Язык есть Бог. Заметки об Иосифе Бродском

Б. Я н г ф е л ь д т. Язык есть Бог. Заметки об Иосифе Бродском / Перевод со шведского Б. Янгфельдта, перевод с английского А. Нестерова. М.: Астрель: CORPUS, 2012. 368 с.

Книга сразу привлекает к себе внимание. На обложке — в пиджаке и при галстуке серьезный Бродский, у него на руках почти лицом к лицу — любимый кот Миссисипи (Бродского в свое время при взгляде на снимок восхитило, как кот смотрел на фотографа). Ниже — рисунок кота с автографом ассоциировавшего себя именно с этим животным поэта: «Я в некотором роде как собака или лучше: как кот <…> Когда мне что-то нравится, я к этому принюхиваюсь и облизываюсь. Когда нет — то я немедленно…» «Разумеется, у меня есть интеллект, однако в жизни я руководствуюсь нюхом, слухом и зрением» (с. 186).

Книгу обогащает большое количество фотографий из разных архивов, многие публикуются впервые. Исключительно любопытны запечатлевшие ушедшие времена и нравы ранние работы из собрания М. Мильчика, среди них фото неизвестных авторов (подросток Иосиф с отцом в морском порту в Ленинграде в 1954-м), снимки, сделанные отцом (на балконе «полутора комнат» в 1957-м и перед книжной полкой в 1967-м — каждый год в день рождения сына, 24 мая, Александр Иванович запечатлевал его здесь; Иосиф пасет коров в Норенском — отец приезжал в августе — сентябре 1964-го), фото самого М. Мильчика (Бродский с двумя чемоданами в аэропорту Пулково 4 июня 1972-го, в тот же день — стол Бродского в том виде, как он его оставил в «полутора комнатах»). Выразительны снимки Л. Лосева: демократичный Бродский в Нью-Йорке в 1977-м — в панаме и тельняшке; тогда же на Мортон-стрит, 44 — за решеткой красивой ковки ворот с охранительной надписью «PRIVATE. DO NOT TRESPASS»; торжественный Бродский в смокинге перед церемонией вручения Нобелевской премии в номере гостиницы «Гранд-отель». Замечательны поздние снимки самого Янгфельдта — их более двадцати: Бродский на острове Вермде летом 1992 года с М. Барышниковым и с Г. Старовойтовой и женой Марией, в сентябре 1993-го с Дереком Уолкоттом перед домом Альфреда Нобеля в Бьеркборне, в августе 1994-го с женой и годовалой дочерью Анной на острове Торе и другие.

Бенгт Янгфельдт — известный шведский писатель, ученый, автор многочисленных трудов по русской культуре, переводчик, издатель. Издатель и основной переводчик Бродского на шведский. Они встречались на протяжении многих лет в Нью-Йорке и в Швеции, куда Бродский любил приезжать в последние годы каждое лето: «…я чувствую себя здесь абсолютно дома, может быть, более дома, чем где бы то ни было…» (с. 164). С переводчиками на английский у Бродского отношения обыкновенно разлаживались, но Янгфельдт органично выполнял требования верности форме, что Бродский явно ценил.

Книга — лучшая демонстрация исключительной открытости к пониманию поэта, корректности и ненавязчивости Янгфельдта. Так, узнав, что Бродский собирается включить очерк «Посвящается позвоночнику» в новый сборник эссе, Янгфельдт решил уговорить его нейтрализовать места, где фигурирует названная по имени «шведская вещь», «хамка» и «психопатка»: выпады представлялись Янгфельдту необоснованными и бестактными. К его удивлению, «не потребовалось никаких усилий, чтобы убедить Иосифа в желательности этой ретуши» (с. 190). Тот с поразительной легкостью пошел на изменения в тексте. Янгфельдт аккуратен относительно предположения по поводу такой уступчивости: «скорее всего <…> он счел лишним раздражать читателей в стране, к которой испытывал столь теплые чувства» (с. 190). Сдержанна и заключительная ремарка относительно данного эпизода: «Однако русский текст, вошедший в его «Собрание сочинений», остался без изменений» (с. 190). Констатация того, чему свидетелем он стал, попытка добиться максимально приемлемого и — беспристрастно-сдержанный отход автора в сторону помогают читателю разобраться в противоречиях характера, мышления героя книги.

Вступительная, биографическая часть книги — «Ля больче вита» с подзаголовком «Писатель — одинокий путешественник» — лаконична, содержательна и увлекательна. Одной из важных для Янгфельдта тем стал отход Бродского от традиционной в русской культуре роли поэта. «В России поэты всегда считали свои долгом говорить от имени народа, собственного голоса лишенного. Но Бродскому традиционная роль пророка была чужда, его интересовала функция поэзии как альтернативы официальному языку, языку власти, бывшему в России на редкость стереотипическим; задача поэта — не в выражении определенного мнения, а в том, чтобы писать хорошо» (с. 12).

Янгфельдт выделяет важнейшее для Бродского потрясение Оденом, его мыслью о том, что «Время… боготворит язык». Когда в Норенской Бродский открыл, что в 1939 году английский поэт уже обратил на это внимание (и следовательно, «язык больше, или старше, чем время, которое, в свою очередь, старше или больше пространства»), он тем самым обрел поддержку своему пониманию особого статуса поэзии в какой бы то ни было иерархии (с. 15).

Янгфельдт отмечает, что по иронии судьбы, издавая в 1966 году собрание своих стихов, Оден выкинул из стихотворения «Памяти У. Б. Йейтса» именно эти строфы (с. 15), но в данном случае нас интересует Бродский — то, что услышал он, что потрясло и навсегда изменило его. Читая книгу, обращаешь внимание на своеобразие слуха Бродского. Так, письмо Бродскому Чеслава Милоша в июле 1972 года и то, как оно воспринялось Бродским и ему запомнилось, — разные преломления действительности Милошем и Бродским, на чем акцентирует внимание Янгфельдт (с. 64-65).

Вторая часть посвящена глубинному рассмотрению поэтики и философии Бродского: «Язык есть Бог, или Мальчик на крыльце». Взвешенность мыслей компактных глав («Язык больше, чем пространство», «Язык больше, чем время», «Поэзия больше, чем проза», «Язык как метафизика») не может не восхитить. Янгфельдт готов к критическому разговору о спорности воззрений Бродского на язык как на метафизическую величину. Он упоминает критику данной философии языка Дж. М. Кутзее, мнение Л. Лосева о том, что он «никогда не мог до конца принять идолизацию языка», свойственную Бродскому (с. 97). Лосев объяснял ее «отсутствием формального образования, в частности, лингвистического» (с. 97), «отсутствием навыков дисциплинированного мышления» (с. 102). Соглашаясь с ним и признавая, что для мышления Бродского «характерна неукротимая потребность довести каждую мысль до логического, порой абсурдного конца», Янгфельдт подчеркивает, что «сформулированное Бродским в Нобелевской лекции было не логикой, а поэтикой — рядом пропозиций, являющихся верными в рамках его видения литературы и мира» (с. 102). Не забудем и о том, что «лирическая интенсивность» была характерна для Бродского в целом.

Одним из ключевых образов в этой части книги для Янгфельдта становится запомнившееся Бродскому из детства: «Я помню себя в возрасте четырех лет, сидящим на крыльце дома в сельской местности, в зеленых резиновых сапогах, глядя искоса, глядя несколько вкось длинной, грязной улицы, размытой дождем <…> Мне все немножко интересно, но на все это я смотрю немножко издали, то есть немножко так искоса, да?» (с. 114). «Мальчик на крыльце, боготворящий язык; русский Оден» — таков вывод Янгфельдта (с. 114). Несмотря на неоднократные высказывания Бродского о внутреннем родстве с Оденом, для меня последняя интерпретация, как и название всей главы («Русский Оден»), небезусловны, но этим книга и интересна: мы имеем дело с иным — шведским — взглядом на вещи. И эта инаковость специалиста, доброго знакомого «большого поэта и противоречивого человека» дорогого стóит. Для Янгфельдта первостепенно сущностное: «Бродский ввел в шведскую культуру «духовные коррективы»; то есть он предлагает иерархию ценностей, которую большинство интеллектуалов считают правильной, но стесняются провозгласить сами» (с. 130).

Замечательная третья часть «Фрагменты» (один из разделов — «Осколки»). Здесь много наблюдений из жизни и неизвестных фактов, описаний курьезов и, напротив, стремления к сакрализации.

Четвертая часть — интервью, взятые автором у Бродского в Нью-Йорке в 1987 году: 15 марта («Человек в корне плохой») и 25 ноября («Стихотворение — фотография души»), и дискуссия Бродского с Дереком Уолкоттом, где тема задана Бенгтом Янгфельдтом: «Форма в поэзии». Отдельные мотивы интервью и первых разделов книги пересекаются, но это придает особое звучание уже знакомому.

Остановлюсь на нескольких мыслях о языке. Английский для Бродского — язык не только культуры, но и дорогого ему мироощущения: «Это язык, за которым стоит дух ответственности, то есть способности смотреть в глаза действительности. Вы знаете, есть определение того, что такое здоровый человек в психиатрическом смысле этого слова — состояние смотреть в глаза фактам, не засоряя эту картину своими собственными умонастроениями и так далее. И в этом смысле английский — это чрезвычайно здоровый язык. Куда более здоровый, нежели русский» (с. 302). Английский «это куда более точный язык, куда более внятный. И при том, чем наша жизнь, как бы сказать, является, точность и внятность — в общем, качества драгоценные» (с. 304).

Для Бродского важно и пристальное детальное вглядывание, и постепенное удаление вплоть до обрисовки масштабной панорамы освоенного: «…русский язык — это язык в принципе сложноподчиненного предложения, придаточного предложения, это язык дигрессии, то есть постоянного разворачивания содержания, язык «хотя» <…> Английский язык — это язык «или — или», русский язык — это язык «хотя». Это простые вещи, но на самом деле это все очень интересно. Когда в вашем распоряжении два этих языка, английский и русский, вы оказываетесь как бы в положении человека, сидящего если не на верхушке горы, то по крайней мере на верхушке некоего экзистенциального холма, и вы озираете оба склона. То есть вы видите обе тенденции человеческого вида. И в этом смысле это колоссально интересно, по крайней мере антропологически» (с. 303).

Восхищают и размышления, свидетельствующие о совершенстве слуха: «…слово по-русски всегда куда больший акустический феномен, нежели по-английски, где слова односложные. Английский в принципе язык редуктивный, то есть это язык, который пытается себя все время сократить, ужать. В русском языке ничего подобного не происходит или почти ничего подобного не происходит» (с. 312).

Увы, теперь уже происходит, но позиция Бродского — один из мощных противодействующих бастионов.

Л. ЕГОРОВА

г. Вологда