«Немыслимая разлука», или Томас Манн и Петер Прингсхайм

Часть первая. Историческая подоплека писем Томаса Манна Петеру Прингсхайму в годы Первой мировой войны

День в истории

«Всего и надо, что вчитаться, — боже мой, / Всего и дела, что помедлить над строкою», — мудро заметил поэт. Если последовать его совету, то любой текст, написанный мастером, может открыть наблюдательному человеку много неожиданного. Как опытный грибник по необычно лежащим на земле иголкам хвои находит в лесу богатую грибницу, так и вдумчивый читатель по оброненной в тексте незначительной детали обнаруживает ниточку, ведущую к клубку самых невероятных событий.

Возьмем, к примеру, рядовое письмо¹ Томаса Манна физику Петеру Прингсхайму², написанное 6 ноября 1917 года, и поищем в нем следы одной драматической истории из жизни молодого ученого. Через четверть века события вокруг физика закрутятся в такую трагическую воронку, что в нее окажутся втянутыми судьбы многих известных людей неспокойного XX века.

Письмо известного писателя невелико — в нем восемь абзацев текста — и выглядит как обычное дружеское послание близкому родственнику. Вначале автор поздравляет шурина с предстоящим днем рождения, пишет об общей радости, с которой все домочадцы встречают весточки от Петера, а далее рассказывает о новостях культуры. И прежде чем мы внимательно прочтем письмо в поисках обещанной ниточки, скажем несколько слов о времени описываемых событий.

День, которым датировано письмо, ничем особым не выделен в истории. Четвертый год тянется мировая война, называемая в России «германской». Нескончаемые сражения выматывали последние силы у воюющих стран, число жертв с обеих сторон шло на миллионы, люди в тылу забыли вкус нормальной еды и постоянно голодали. Терпению народа везде подходил конец. В России взрыв произошел буквально на следующий день после отправки письма Манна — 7 ноября по европейскому календарю в Петрограде начался знаменитый мятеж, который потом назовут Великой Октябрьской социалистической революцией.

В Мюнхене, откуда Томас Манн писал письмо своему шурину, недовольство населения тоже грозило выйти из берегов. В прошлом осталось восторженно-романтическое отношение к войне, радостное ожидание скорой победы. Война потеряла в глазах немцев свой возвышенный ореол, голод стал главной темой разговоров взрослых и детей. Сын Томаса Манна Клаус вспоминал впоследствии о том времени (в ноябре 1917 года ему исполнилось одиннадцать лет): «Для нас, детей, как и для массы народа, война означала, прежде всего, нехватку еды. Чем хуже становилось положение с продуктами питания, тем больше концентрировался всеобщий интерес исключительно на проблемах еды. Неограниченная война подводных лодок, объявление войны Соединенными Штатами — все это было менее важно, менее возбуждало, чем продажа гусей без карточек или уменьшение недельного рациона маргарина»³.

В июне 1916 года, впервые после начала войны, в Мюнхене состоялась антивоенная демонстрация. Перед ратушей собрались сотни разгневанных горожан, в основном женщин и молодежи, которые обзывали мюнхенские власти «прусскими рабами» и требовали мира и хлеба. Известный поэт и драматург Эрих Мюзам, анархист по убеждениям, который был свидетелем этой демонстрации, пророчески предупреждал, что подобные беспорядки неминуемо приведут к революции⁴.

Жители Мюнхена были убеждены, что война приносит им больше несчастий, чем другим немцам: правительство в Берлине заботится о жителях северной Пруссии лучше, чем о южанах баварцах. Главным яблоком раздора между Севером и Югом Германии выступало, как ни странно, пиво. Во многих крестьянских хозяйствах Баварии этот пенный напиток считался, наравне с хлебом, важнейшим продуктом питания. В то время как винокурни Пруссии щедро снабжались сырьем для шнапса, многие пивоварни на юге закрывались из-за отсутствия хмеля, распределяемого правительством по военному регламенту. Поэт и драматург Эрнст Толлер — как и Эрик Мюзам, революционер и антифашист — сформулировал проблему образно: «Так как свиньи-пруссаки пьют плохое пиво, и баварцы должны глотать помои»⁵.

Сильным ударом по самолюбию набожных баварцев-католиков стал приказ из Берлина о конфискации металлических предметов, которые могут быть использованы на войне. На переплавку шли не только домашние кастрюли и сковородки, но и органные трубы и бронзовые церковные колокола. Более трети всех мюнхенских колоколов было в 1917 году переплавлено на гранаты и пушки. Возмущение населения подходило к критической черте.

На этом фоне немного странным выглядит приведенный в третьем абзаце письма рассказ Томаса Манна о новостях культурной жизни Мюнхена. Казалось бы, в условиях военного времени людям не до театра и других развлечений. Но жизнь показала, что это не так. В самом начале войны мюнхенские власти вообще закрыли все театры в городе, чтобы продемонстрировать, с какой серьезностью они относятся к «священной защите отечества». Однако этот жест ложно понятого патриотизма вызвал возмущение горожан, и через несколько недель запрет на спектакли был снят. Правда, вновь открылись не все театры: некоторым не хватало актеров, ушедших на фронт, другим — зрителей, число которых тоже заметно сократилось. Но главной проблемой для театров в зимнее время стала нехватка угля для отопления. Из-за холода в залах отменялись многие спектакли и закрывались театры. Уже в 1915 году по сообщению мюнхенского городского отделения Союза немецких актеров две трети его членов не имели работы⁶. Эта доля к лету 1917 года выросла еще больше. Многие безработные артисты за кусок хлеба устраивали представления прямо на городских улицах.

«Музыка в Мюнхене»⁷

И все же, если верить Томасу Манну, летом 1917 года Мюнхен был буквально наполнен музыкой, одна оперная премьера сменяла другую, публика осаждала музыкальные театры. Особенно выделяет Манн летнюю премьеру оперы Ганса Пфицнера⁸ «Палестрина» в мюнхенском «Принцрегентен-театре». Томас Манн присутствовал при первом исполнении оперы 12 июня 1917 года. До этого он был на генеральной репетиции спектакля. А всего в тот сезон он шесть раз слушал исполнение оперы.

Писатель не скупится на превосходные оценки оперы, которая «в духовном и культурном смысле представляет собой исключительную высокую работу, причем в высшей степени немецкую, нечто из области Фауста-Дюрера, и своей исповедальностью очень точно мне подходит» (с. 141).

В этом же третьем абзаце письма Томас Манн признается, что он в тот сезон слушал оперу пять раз и написал о ней большую, в двадцать две журнальных страницы, рецензию в «Нойе Рундшау»⁹. Кроме того, очерк о «Палестрине» вошел в книгу Манна «Размышления аполитичного»¹⁰, увидевшую свет в 1918 году. «Да, бедняга, ты это тоже теперь пропустил» (с. 141), — жалеет Томас шурина, еще не слушавшего оперу Пфицнера и не читавшего журнал «Нойе Рундшау».

Совершенно ясно, что за именами, упомянутыми в третьем абзаце письма, скрыта немалая интрига. Отношения Томаса Манна и Ганса Пфицнера, прошедшие эволюцию от полного идеологического единства до откровенной и непримиримой вражды, заслуживают отдельного серьезного обсуждения, к которому, я надеюсь, мы еще вернемся. Но к судьбе Петера Прингсхайма эта история отношения не имеет.

В следующем коротком абзаце Томас Манн упоминает другую оперу, исполнение которой состоялось тем летом в Мюнхене при большом стечении образованной публики. Речь идет об опере «Ланцелот и Елена» композитора Вальтера Курвуазье¹¹.

Саму оперу писатель в письме Петеру Прингсхайму оценил не очень высоко: «Это чистое эпигонство Вагнера, всегда на границе хорошо знакомого, так что в каждый момент думаешь: вот сейчас это, действительно, последует; но вместе с тем все довольно прилично и не без поэзии» (с. 142).

Пикантность рассказу придает тот факт, что Томас слышал музыкальные фрагменты оперы задолго до премьеры — они раздавались буквально над его головой в то время, когда композитор сочинял эту музыку: Вальтер Курвуазье жил в том же доме, что и Манны, только этажом выше.

Томас охотно делится с Петером разными милыми житейскими мелочами, обсуждая, например, какая из дочерей профессора Тирша¹² — «с» или «без» — написала либретто оперы «Ланцелот и Елена». Дело в том, что у знаменитого мюнхенского архитектора Фридриха Тирша было две дочери, одна из которых имела сына. «Я склонен верить, что «без»» (с. 142), — с серьезным видом замечает писатель.

В этом отрывке также можно увидеть следы отдельной истории, рассказывающей обо всех трех местах в Мюнхене, где проживали Томас и Катя с детьми.

Мюнхенские адреса

После переезда из Любека в Мюнхен в апреле 1894 года и до женитьбы на Кате Прингсхайм в феврале 1905 года Томас Манн сменил десять квартир. В некоторых он жил пару месяцев, в других задерживался на несколько лет. Как правило, это были скромные жилища, соответствующие небольшим доходам начинающего литератора. Но после того как автор романа «Будденброки» стал известным писателем и добился руки Кати — дочери университетского профессора математики Альфреда Прингсхайма, положение изменилось. Отец Кати — один из богатейших людей Баварии, коллекционер и истинный ценитель искусства — не мог позволить, чтобы его безгранично любимая дочь сменила дворец на Арсиштрассе (ArcisstraЊe) 12 на какую-то хижину.

Сразу после возвращения из свадебного путешествия 23 февраля 1905 года Томас и Катя въехали в новую квартиру на улице Франца Иосифа (Franz-Josef-StraЊe) 2/III. Альфред Прингсхайм обставил ее по своему вкусу дорогой антикварной мебелью, так что Томас из своей холостяцкой квартиры взял с собой только три любимых кресла в стиле ампир.

В квартире на улице Франца Иосифа родились четверо детей Маннов: Эрика (1905), Клаус (1906), Голо (1909) и Моника (1910). С годами квартира, которая матери Томаса Юлии Манн вначале показалась «прекрасной и большой», стала явно мала для такого семейства. Поэтому в октябре 1910 года семья Манн въехала в более просторную, занимавшую целый этаж, квартиру по адресу Мауеркирхерштрассе (MauerkircherstraЊe) 13/II в районе Герцогпарка, где незадолго до этого началось массовое строительство жилых домов и вилл для состоятельных горожан. Именно в этом доме соседом Маннов стал композитор Вальтер Курвуазье.

Но скоро и это жилище, хоть и составленное из двух квартир с двумя независимыми входами, перестало соответствовать общественному положению писателя, чья слава и состояние росли год от года. Томас и Катя решили строить собственный дом и уже осенью 1911 года стали подыскивать подходящий участок в полюбившемся Герцогпарке. Дом по специальному проекту строился долго, но все же в январе 1914 года все семейство переехало в представительную трехэтажную виллу по адресу Пошингерштрассе (PoschingerstraЊe) 1.

В этом доме в мюнхенском Герцогпарке Томас Манн провел почти половину из сорока лет, прожитых в Баварии, здесь родились двое его младших детей — Элизабет (1918) и Михаэль (1919). Здесь были написаны роман «Волшебная гора», первые части тетралогии «Иосиф и его братья». Сюда, на Пошингерштрассе 1, пришла в 1929 году весть о получении писателем Нобелевской премии по литературе.

И из этого дома 11 февраля 1933 года, в двадцать восьмую годовщину их свадьбы, Томас и Катя уехали из Германии, когда к власти пришли нацисты. Целью поездки были публичные лекции Томаса Манна о Вагнере в ряде европейских столиц и последующий отдых в Швейцарии. Но оказалось, что жить в Германию Манны не вернутся больше никогда. Даже когда мировая война завершится, Гитлер покончит собой, а на развалинах Третьего рейха начнется восстановление новой Германии, Манн не найдет в себе сил простить соотечественников и не откликнется на их призыв вернуться.

Судьба дома Маннов на Пошингерштрассе в гитлеровской Германии и в послевоенные годы полна захватывающих событий и очень поучительна, ибо она проливает новый свет на весьма неоднозначное отношение немцев к своему великому писателю. Но и этот сюжет мы должны сейчас отставить в сторону, так как он не имеет прямого отношения к истории физика Прингсхайма, которую мы собираемся обсудить.

Бруно Вальтер

Вернемся к письму Томаса Манна Петеру Прингсхайму и прочтем внимательно следующий, пятый абзац. Он целиком посвящен главному дирижеру Королевского симфонического оркестра и генеральному музыкальному директору Мюнхенской оперы Бруно Вальтеру¹³, о котором Томас Манн пишет очень тепло:

Я наслаждаюсь музыкой в последние годы все больше и больше, главным образом благодаря отношениям с Б. Вальтером, добрым, пылким, наивным, восторженным генеральным музыкальным директором, — дружба, которая, естественно, имеет свои практические преимущества. Вчера вечером он опять был у нас и играл и пел всякую всячину из Вагнера, а также старые и новые романтические песни, чем доставил нам большое удовольствие.

В произведениях Томаса Манна музыка и музыканты играют исключительно важную роль. Известно, что писатель в детстве не получил никакого музыкального образования и своими познаниями в этой сфере полностью обязан друзьям-музыкантам, постепенно раскрывавшим перед ним новые горизонты мира музыки.

Первым музыкальным наставником Томаса стал Карл Эренберг¹⁴, младший брат художника Пауля Эренберга¹⁵. Именно с Паулем у молодого писателя был мучительный «мужской роман» в самом начале XX века¹⁶. Потом в жизни Томаса появился Бруно Вальтер, ставший другом семьи до конца своих дней. А в период работы над романом «Доктор Фаустус» роль музыкального наставника Манна взял на себя Теодор Адорно, «тайный советник», как называл его писатель.

Бруно Вальтер входил в очень узкий круг людей, с которыми Томас Манн был на «ты». По словам писателя, их можно было «пересчитать по пальцам одной руки»¹⁷.

В сентябре 1946 года, когда Бруно Вальтеру исполнилось семьдесят лет, оба друга находились в американском изгнании. Поздравляя знаменитого дирижера с юбилеем, Томас Манн сетует на несовершенство английского языка:

Дорогой друг, это досадно. Только что мы после строгого испытательного срока длиной в 34 года договорились в дальнейшем обращаться друг к другу на «ты», а теперь я должен писать тебе письмо по случаю дня рождения, в котором это прекрасное начинание вообще не проявляется, так как на этом проклятом сверхцивилизованном английском даже к своей собаке обращаются «you»¹⁸.

И хотя Томас Манн по своему обыкновению немного напутал с датами¹⁹, чудовищный «испытательный срок» — более тридцати лет! — говорит о многом! Конечно, на тему «Томас Манн и Бруно Вальтер» можно написать не одно исследование. Но к судьбе Петера Прингсхайма и это не имеет прямого отношения. Поэтому обратимся к шестому абзацу.

Бад Тельц

В этом абзаце в первый и последний раз в этом письме упоминается слово «политика», да и то без всякого обсуждения острых политических проблем военного времени. Томас просто сообщает о политическом докладе в доме профессора-экономиста Морица Бонна²⁰, на который Томас с Катей идут вечером. Говоря о жене профессора Бонна, которая «превосходно держится» (с. 142), Томас Манн использует английское слово «wife», подчеркивая, что по рождению она англичанка.

Гораздо охотнее, чем о политике, Томас говорит о домашних новостях, среди которых важнейшая — это, конечно, долгожданная продажа летнего дома семьи Манн в курортном городке Бад Тельц:

С продажей в Тельце наш дом внутри весьма симпатично пополнился. Верхняя прихожая обставлена мебелью из тельцевской столовой, а комнату для гостей на втором этаже мы хотим обставить Катиными кленовыми вещицами по типу пельхен (с. 142).

Летний дом в Бад Тельце был особенно дорог семье Манн, потому что, как вспоминала Катя, «это был первый дом, который мы сами построили и обставили, калифорнийский в Пасифик Палисейдс²¹ был четвертый и последний»²².

Томас и Катя решили строить свой летний дом в четвертое лето после их свадьбы. В семье уже росли маленькие Эрика и Клаус, на подходе был третий ребенок, а детям летом так необходим чистый воздух и загородное приволье. Бад Тельц был выбран не случайно: до него из Мюнхена шел поезд, что было очень удобно, чтобы не отрываться надолго от культурной жизни баварской столицы. Кроме того, Томас не раз бывал на этом курорте, как видно из письма другу Курту Мартенсу²³ от 9 июля 1903 года, когда тот проходил на курорте курс лечения: «Я бы охотно посетил тебя в Тельце, который мне всегда очень нравился»²⁴.

О внушительном трехэтажном доме в Бад Тельце, в который семья Маннов въехала летом 1909 года, можно было рассказать немало интересного. Он и сейчас стоит практически в первозданном виде на окраине курорта, и его огромный старинный сад размером с гектар мало отличается от наступающего леса. Это единственный оставшийся в Германии дом, принадлежавший Томасу Манну. Остальные дома — и в Мюнхене, и в Любеке — немцы не смогли или не захотели сохранить.

Однако рассказ о домах семьи Манн увел бы нас далеко от одиссеи Петера Прингсхайма, поэтому отложим его до лучших времен. Что следует пояснить в приведенной цитате из письма Томаса Манна, так это словечко «пельхен», которое не найти в самых подробных словарях немецкого языка.

В доме Катиных родителей — Альфреда и Хедвиг Прингсхайм — все, и малые, и большие, были остры на язык, ценили шутку, игру со словами. Дети придумывали взрослым смешные прозвища, а те их охотно использовали в повседневной жизни. Так знаменитая Хедвиг Дом, бабушка Кати с материнской стороны, звалась в семье Мимхен (Miemchen), а родители Альфреда Прингсхайма — Рудольф и Паула — стали Пумме (Pumme) и Мумме (Mumme). Сам Альфред и его жена Хедвиг получили имена Фай (Fey) и Финк (Fink). А Катин брат Петер, которому посвящены эти страницы, звался среди родных самым непонятным и смешным именем Бабюшляйн (Babuschlein).

Дети Кати и Томаса Манн охотно переняли эту традицию. Своих мать и отца они звали Миляйн (Mielein) и Пиляйн (Pielein). Особенно остра на язычок была Эрика (Эри или Эрикинд): для брата Клауса она придумала имя Айси (Eissi или Aissi), а для дирижера Бруно Вальтера и его жены Эльзы — совсем невиданное имя Куцимуци (Kuzimuzi).

Особенными именами назывались и неодушевленные предметы, например, дом на Пошингерштрассе звался «Поши». «Пельхен» — это семейное название комнаты во дворце Прингсхаймов на Арсиштрассе 12, расположенной рядом со спальней хозяйки, Хедвиг Прингсхайм. Эту комнату Хедвиг сама обставила в честь своего кумира — Наполеона I. Здесь были собраны вещи наполеоновского времени, некоторые принадлежали лично французскому императору, например походный кубок Бонапарта.

Откуда же произошло это диковинное слово «пельхен»? Суффикс «хен» («chen») — это обычный немецкий суффикс, соответствующий русским уменьшительно-ласкательным суффиксам «чик» или «к»: Stern — звезда, Sternchen — звездочка, Sttck — штука, Sttckchen — штучка. Так что «пельхен» — это уменьшительное от какого-то слова «Pol». Но что это слово означает? Оказывается, это сердцевина слова Na-pol-eon, как мне любезно объяснил на немецком интернетовском форуме, посвященном Томасу Манну, доктор Вульф Редер (Wulf Rehder). Разгадка оказалась простой: слово «пельхен» на языке семейства Прингсхаймов — Маннов означает просто «наполеончик».

Катя Манн не хотела отставать от своей матери и оборудовала в Поши по образцу «наполеончика» свой небольшой личный салон из кленовой мебели, перевезенной из летнего дома в Бад Тельце.

До конца письма Томаса Манна остается всего два абзаца, а заветной ниточки, ведущей к необычайным приключениям Петера Прингсхайма, пока не видно. Предпоследний, седьмой абзац письма целиком посвящен литературе.

«Какого черта он полез на эту галеру?»

Писатель с горечью признается: «Ты пишешь, что ты вообще-то просматриваешь новую литературу, но ничего не находишь моего. Увы, похоже, что мое публичное молчание стало заметно, недавно меня спрашивали об этом из одной нейтральной страны» (с. 142).

Известно, что в годы мировой войны писатель был настолько захвачен хитросплетениями мировой политики, что даже на несколько лет отложил в сторону романы «Волшебная гора»²⁵ и «Признание авантюриста Феликса Круля»²⁶, над которыми работал в 1914 году. Вот как это объясняет Томас в письме шурину:

Я же тебе писал, что время поставило передо мной чисто публицистические задачи, которые вынудили меня приостановить художественные предприятия, такие как «Волшебная гора» и «Авантюрист». По нынешнему состоянию и с учетом близкого завершения получается довольно толстая книга, которая под названием «Размышления аполитичного» должна появиться зимой. Это вопрос самопознания и самоутверждения, собственно, «вопрос совести», как сказал бы К. Ф. Майер²⁷… Но ты когда-нибудь и сам увидишь (с. 142).

Решение обратиться к политической эссеистике в ущерб главному делу жизни — художественному творчеству — нелегко далось Манну. Он далеко не уверен, что принял правильное решение, пожертвовав «чистым сочинительством» ради исповедальных размышлений о войне и мире. Не случайно первым эпиграфом новой книги выбрана фраза из «Проделок Скапена» Мольера: «Какого черта он полез на эту галеру?».

О попытке самопознания в «Размышлениях аполитичного» говорит второй эпиграф к книге — стих из драмы Гете «Торквато Тассо»: «Сравни себя с другим! Познай себя!»

История создания «Размышлений аполитичного», драматические отношения с братом Генрихом в это время, безусловно, заслуживают подробного разговора, но и они ничего не добавляют к одиссее Петера Прингсхайма.

Где же та ниточка, что ведет к этой истории? Ведь мы просмотрели уже все письмо и подошли к последнему, восьмому абзацу, в котором автор тепло прощается с шурином, заявляя, что «если это письмо и получилось слишком длинным, то только из-за дружеских чувств, которые питает к тебе твой зять²⁸ Томас Манн» (с. 142). А следов необыкновенной судьбы Петера мы так и не обнаружили. Может быть, недостаточно внимательно «вчитались», не дали себе труд «помедлить над строкою»?

«Conditio sine qua non» ²⁹

Вернемся к началу письма, к тому самому первому абзацу, в котором Томас Манн поздравляет Петера с днем рождения и шлет ему «от сердца идущее пожелание» (с. 141). «Что же здесь необычного?» — спросит читатель. А вот что. Письмо, как мы помним, написано за один день до Октябрьской революции в Петрограде, то есть 6 ноября. А Петер Прингсхайм родился 19 марта. Значит, писатель поздравляет шурина заранее, за четыре с лишним месяца до праздничной даты!

Вот это необычно раннее поздравление и ведет нас к необыкновенной судьбе физика Прингсхайма. Объяснение такой предусмотрительности Томаса Манна простое: его адресат в те дни уже четвертый год томился в концентрационном лагере для «враждебных иностранцев» в далекой Австралии. С учетом немыслимого расстояния, которое должно было преодолеть письмо в условиях военного времени, с учетом обязательной лагерной цензуры для всей корреспонденции срок доставки в несколько месяцев уже не кажется таким огромным.

Становится понятным и иносказательный смысл самого пожелания, которое, по словам Манна, «сводится, если уточнить, естественно, все время к одному вопросу, который когда-то Цицерон, не знаю точно почему, обращал к Катилине и на который по сей день никто не может ответить» (с. 141).

Конечно, для того, кто изучал латынь в гимназии, не составляло труда расшифровать этот маленький ребус. Петер должен был понять, что Томас имел в виду знаменитую первую речь в сенате против Катилины, которую произнес Марк Туллий Цицерон. Речь начиналась с вопроса:

1. Mann Thomas. Briefe 1889-1936 / Hrsg. von Erika Mann. Frankfurt a. M.: S. Fischer Verlag, 1962. S. 141-142. В дальнейшем цитаты из этого письма будут приводиться с указанием страниц этого издания. Письмо опубликовано также в Большом комментируемом франкфуртском издании Mann Thomas. GroЊe kommentierte Frankfurter Ausgabe. Band 22. Briefe II. 1914-1923. Frankfurt a. M.: S. Fischer Verlag, 2004. S. 209-211. Если не указано иное, перевод с немецкого мой. — Е. Б. [↩]
2. Петер Прингсхайм (Peter Pringsheim, 1881-1963) — немецкий физик, брат Кати Прингсхайм, ставшей в 1905 году женой Томаса Манна. [↩]
3. Mann Klaus. Der Wendepunkt. Ein Lebensbericht. Reinbek bei Hamburg: Rowohlt Taschenbuch Verlag, 2007. S. 76.[↩]
4. Mthsam Erich. Tagebtcher. Hirte Chris (Hrsg.). Mtnchen: Dtv,  1994. S. 174-177. Эрих Мюзам (1878-1934) — убежденный антифашист, замучен нацистами в концлагере.[↩]
5. Toller Ernst. Eine Jugend in Deutschland. Leipzig: Reclam, 1990. S. 132. Эрнст Толлер (1893-1939) — немецкий поэт, драматург, глава Баварской Советской Республики.[↩]
6. Large David Clay. Hitlers Mtnchen. Aufstieg und Fall der Hauptstadt der Bewegung. Mtnchen: Verlag C.H. Beck, 1998. S. 97. [↩]
7. Так называлось эссе Томаса Манна (опубл. в 1917 году), в котором Бруно Вальтер защищается от антисемитских нападок критиков: Mann Thomas. Musik in Mtnchen // Mann Thomas. GroЊe kommentierte Frankfurter Ausgabe. Band 15.1. Frankfurt a. M: S. Fischer Verlag, 2002. [↩]
8. Ганс Пфицнер (Hans Erich Pfitzner, 1869-1949) — немецкий композитор, дирижер, публицист. [↩]
9. «Нойе Рундшау» («Die Neue Rundschau») — один из старейших немецких литературных журналов, основанный Самуэлем Фишером в 1890 году и выходящий в издательском доме С. Фишера.[↩]
10. Mann Thomas. Betrachtungen eines Unpolitischen // Mann Thomas. GroЊe kommentierte Frankfurter Ausgabe. Band 13.1. Frankfurt a. M.: S. Fischer Verlag, 2009.[↩]
11. Вальтер Курвуазье (Walter Courvoisier, 1875-1931) — швейцарский композитор и дирижер, с 1910 года — преподаватель Мюнхенской музыкальной академии.[↩]
12. Фридрих Тирш (Friedrich Thiersch, 1852-1921) — знаменитый мюнхенский архитектор, профессор Технического университета.[↩]
13. Бруно Вальтер (Bruno Walter, 1876-1962, урожденный Bruno Walter Schlesinger) — немецкий музыкант, выдающийся дирижер XX века.[↩]
14. Карл Эренберг (Carl Ehrenberg, 1878-1962) — немецкий композитор, дирижер, педагог, с 1922 года капельмейстер Государственной оперы в Берлине. В 1925-1935 годах — профессор Кельнской консерватории, с 1945 года до конца жизни — профессор Мюнхенской консерватории.[↩]
15. Пауль Эренберг (Paul Ehrenberg, 1876-1949) — немецкий художник и скрипач-виртуоз. [↩]
16. Подробнее об этом см. в моей статье: Беркович Евгений. Работа над ошибками. Заметки на полях автобиографии Томаса Манна («Вопросы литературы», 2012, № 1). [↩]
17. Mann Thomas. Lebensabriss. Первая публикация в журнале «Die neue Rundschau» (1930, № 6). В настоящей заметке цит. по изданию: Mann Thomas. Essays. Band 3. Hrsg. von Kurzke Hermann, Stachorski Stephan. Frankfurt a. M.: S. Fischer Verlag, 2003. S. 187. Русский перевод: Манн Томас. Очерк моей жизни / Пер. А. Кулишер // Манн Томас. Собр. соч. в 10 тт. Т. 9. М.: Гослитиздат, 1960. С. 104[↩]
18. Mann Thomas. An Bruno Walter zum siebzigsten Geburtstag // Mann Thomas. Werke in dreizehn Bunde. Frankfurt a. M.: S. Fischer Verlag, 1960-1974. Band 10. S. 507.[↩]
19. По некоторым косвенным данным срок, указанный Манном, нужно сократить, по крайней мере, на два года, так его встреча с Бруно Вальтером не могла состояться ранее мая 1914 года.[↩]
20. Мориц Бонн (Moriz Julius Bonn, 1873-1965) — профессор экономики. [↩]
21. Пасифик Палисейдс (Pacific Palisades) — пригород Лос-Анджелеса на берегу Тихого океана, где с 1941 по 1952 годы жила семья Манн.[↩]
22. Mann Katia. Meine ungeschriebenen Memoiren. Frankfurt a. M.: Fischer Taschenbuch Verlag, 2000. S. 43.[↩]
23. Курт Мартенс (Kurt Martens, 1870-1945) — немецкий писатель, друг Томаса Манна.[↩]
24. Btrgin Hans, Mayer Hans-Otto (Hrgb.). Die Briefe Thomas Manns. Regesten und Register. Band I. Die Briefe von 1889 bis 1933. Frankfurt a. M.: S. Fischer Verlag, 1976. S. 52.[↩]
25. Роман «Волшебная гора» («Der Zauberberg») закончен Томасом Манном в 1924 году. [↩]
26. Роман «Признания авантюриста Феликса Круля» («Bekenntnisse des Hochstaplers Felix Krull») остался неоконченным. Первая его книга появилась на свет в 1922-м, вторая — в 1954 году, за год до смерти писателя.[↩]
27. Конрад Фердинанд Майер (Conrad Ferdinand Meyer, 1825-1898) — швейцарский поэт и писатель.[↩]
28. В немецком языке словом «Schwager» обозначают и мужа сестры (по-русски «зятя»), и брата сестры (по-русски «шурина»).[↩]
29. Непременное условие (лат.).[↩]