Я вдохновлялся его примером. Авторизованный перевод И. Шайтанова

В редакции «Вопросов литературы» готовились к публикации статьи, посвященные двум, разделенным четвертью века, полемическим выступлениям М. Гаспарова по поводу М. Бахтина, когда пришла весть о кончине Михаила Леоновича. Делая подборку материалов памяти ученого, мы решили не отказываться от первоначального намерения, уверенные в том, что заинтересованное обсуждение его взглядов будет лучшим свидетельством жизненности и актуальности его идей. Рубрика открывается словом о М. Л. Гаспарове, написанном одним из самых видных западных стиховедов – Дж. Смитом. За ним следует подборка материалов, которую можно было бы назвать: «Бахтин и Гаспаров: два пути в современной филологии».

Мне еще предстоит сказать о том, возможна ли объективность в области филологии вообще, но для начала я хочу признаться, что не умею быть объективным по отношению к Михаилу Леоновичу Гаспарову. И не потому, что он был для меня тем, кого называют близким другом: за все годы, что я знал его, мы никогда не говорили о личном. Все, что мне известно о его воспитании и ранних годах жизни, я узнал из его бесконечно увлекательной книги «Записи и выписки» (2000). Она явилась для меня откровением после тридцати с лишним лет знакомства, на протяжении которого я всегда обращался к нему строго по имени-отчеству, а он ко мне — используя полную форму имени; и оба – неизменно на «Вы». Любой другой способ обращения, кроме формально-вежливого, был для меня просто немыслим по отношению к М. Л. Да в России мы почти и не встречались с ним иначе, как на людях. Так что я понимаю, подобная условность со стороны М. Л. была осмотрительностью, обычной для советского ученого, вынужденного держаться настороже. Всегда воспринимая М. Л. как источник новых идей, я с пониманием относился к его манере, совершенно не мешавшей ему быть открытым в общении с западными коллегами.

Причины, не позволяющие мне оставаться объективным, говоря о М. Л., обусловлены моим собственным профессиональным и интеллектуальным становлением. Почти все, что в течение сорока лет мне удалось сделать в изучении русской литературы, так или иначе связано с тем, что уже было сделано или делалось им, так что окрашивалось в моем восприятии отношением к нему как наставнику, образцу, собеседнику и потенциальному читателю моих уже написанных или будущих работ. Мне его творчество представлялось имеющим постоянное, даже неумолимое, развитие, начиная с 1968 года, когда я прочел его статью о трехударном дольнике в сборнике «Теория стиха». Это была (я имею в виду и его статью, и сборник в целом) веха на пути возрождения в России интереса к литературной форме; примерно с 1975 года М. Л. стал центральной и наиболее важной фигурой в этом процессе, никому не уступив своего места, на котором и сейчас его никто не в силах заменить. Даже в последние месяцы, хотя я знал, насколько он слаб, я никогда не позволял себе думать, что это восходящее движение может быть остановлено. Сейчас же, спустя несколько дней после его смерти, для меня невыносимо думать, что мне больше не дано ни увидеться с ним, ни получить от него письма, ни услышать его голоса по телефону, ни прочесть на экземпляре очередной его публикации изысканно самоуничижительной дарственной надписи (каковые так много значили для меня все эти годы и еще более значат теперь, когда его нет), ни, наконец, послать ему что-либо свое, чтобы услышать его сдержанную, взвешенную реакцию.

Будучи специалистом по русской литературе, я, разумеется, не в состоянии оценить того, что совершил М. Л. в области изучения античности. Я был поражен, когда в 70-х, уже зная его как самого выдающегося ученого в области русского стихосложения, обнаружил, что по своей первоначальной специализации он – классик. Я должен был бы догадаться об этом и о многом другом, когда он признался, что его любимый английский поэт – А. Э. Хаусмен. М. Л., в свою очередь, с любопытством отнесся к тому, что я принадлежу к последнему поколению английских школьников, кому пришлось сдавать экзамен по латыни для поступления в университет. Знание латыни выделяло М. Л. среди подавляющего большинства современной интеллигенции в России. В Оксфорде же, где на квадратную милю, наверно, приходится больше ученых-классиков, чем в любой другой точке земного шара, едва ли кто-либо знаком с работами М. Л., и можно лишь пожалеть, что он, судя по всему, не имел значительных контактов со специалистами по античности за пределами России. Эта ситуация, конечно, осложнена островным характером Британии, но что касается М. Л., в этом отношении, да и в других, он пострадал от культурной изоляции, в которой пребывала его страна.

Если мне не дано говорить о Гаспарове-классике, то я все же могу сказать о нем как о переводчике;