Эпитафия – формульный жанр

Памяти замечательногопоэта,умного критика

и талантливого собеседника Татьяны Александровны Бек

 

Что вам прочитала Цветаева,

Придя со своих похорон?

А. Тарковский

 

У Цветаевой есть замечательное стихотворение из тех, что принято называть ранними, – написанное в мае 1913 года в Коктебеле.

Идешь, на меня похожий,

Глаза устремляя вниз.

Я их опускала – тоже!

Прохожий, остановись!

 

Прочти – слепоты куриной

И маков набрав букет,

Что звали меня Мариной

И сколько мне было лет.

 

Не думай, что здесь – могила,

Что я появлюсь, грозя…

Я слишком сама любила

Смеяться, когда нельзя!

 

И кровь приливала к коже,

И кудри мои вились…

Я тоже была, прохожий!

Прохожий, остановись!

 

Сорви себе стебель дикий

И ягоду ему вслед:

Кладбищенской земляники

Крупнее и слаще нет.

 

Но только не стой угрюмо,

Главу опустив на грудь.

Легко обо мне подумай,

Легко обо мне забудь.

 

Как луч тебя освещает!

Ты весь в золотой пыли…

– И пусть тебя не смущает

Мой голос из-под земли.

Я помню несколько случаев, когда этот текст возникал в разговоре как некий знаковый для поэзии Цветаевой – или даже для самой ее личности, – ассоциативно связанный с ее именем. Словно по формуле: «Цветаева? – «Идешь, на меня похожий…»» Таким это стихотворение предстает, например, в воспоминаниях Бориса Чичибабина: «Я был влюблен, девушка, которую я любил, Марлена Рахлина, писала стихи и любила Ахматову. Правда, как-то она сказала, что, «говорят», есть женщина-поэт, которая еще лучше, чем Ахматова, и прочитала мне цветаевское «Идешь, на меня похожий», которое я помню с тех пор…»¹

Замечательно сделанное произведение с неожиданной, почти новеллистической, концовкой. Может быть, тем оно и запоминается, что «оживляет» то, что мы помним, осознанно или, может быть, бессознательно, «исторической» памятью: эпитафию. Ибо написано по законам этого жанра.

 

De profundis

Эпитафия – формульный жанр. Разумеется, встречаются исключения, но основные образцы, которым следуют авторы надгробных (такова этимология слова «эпитафия» – от (ИЗ HTML) над и (ИЗ HTML) – гроб), сформировались еще в древних греческой и римской культурах. Одна из таких устойчивых формул (она и будет интересовать нас больше всего) по-настоящему удивительна и, пожалуй, не имеет аналогов в других жанрах.

Речь в эпитафии такого рода идет не от лица автора (в действительности этот текст создавшего) или «лирического героя», как это могло бы быть в литературном произведении, но – от имени реального человека, от лица умершего. Причем это, как правило, не цитирование сказанных когда-то, при жизни, слов, а сами слова, как они могли бы звучать из-под надгробного камня, из уст самого покойного, уже после смерти. Но – написанные другим человеком, автором. По сути, тот самый «голос из-под земли», сочиненный как долг памяти другу или родственнику или – на заказ. (Иногда, довольно, впрочем, редко, – и действительно, самим погребенным, заранее, на собственную смерть – автоэпитафия.)

Вот пример такой эпитафии, один из образцов жанра, неизменно привлекающий внимание посетителей. Он выставлен у самого входа на Лазаревское кладбище Александро-Невской лавры. Приведем его так, как он выбит на камне:

Прохожий, ты идешь, но

ляжешь так, как я!

Присять и отдохни —

На камне у меня.

Сорви былиночку и

вспомни о судьбе —

Я дома!.. ты в гостях —

Подумай о себе!

«Выставлен» – потому что стела, принадлежащая Ивану Антоновичу Пуколову (как написано на надгробии, или Пукалову – как его чаще называют в исторических документах²) и его сыну, – один из тех памятников, что были перенесены сюда как музейные экспонаты. Судя по записям Владимира Ивановича Саитова, сама могила Пуколова еще в 1912 году находилась на Волковом православном кладбище Петербурга³. Верность этих сведений подтверждает и тот факт, что в первом составленном Саитовым в 1883 году «Справочном историческом указателе лиц, родившихся в XVII и XVIII столетиях» с подробным описанием Лазаревского кладбища Александро-Невской лавры⁴ нет упоминания интересующих нас могилы и эпитафии.

Замечательное надгробное стихотворение, которое списывают или фотографируют себе на память посетители питерского некрополя. И многим наверняка интересно было бы узнать имя автора. Однако уже В. И. Саитов в своем доскональном исследовании обходит этот вопрос стороной. Имя сочинителя неизвестно. Сама же эпитафия оказывается весьма распространенной в России XIX века. Об этом говорит, например, Сергей Николаевич Шубинский в своих «Исторических очерках и рассказах»: «Остается разве упомянуть еще о таких надгробных надписях, которые были, так сказать, ходячими и, за неимением оригинальных, повторялись на разных памятниках». Далее приводится пример:

Прохожий! Ты идешь, но ляжешь так, как я;

Присядь и отдохни на камне у меня,

Сорви былиночку и вспомни о судьбе;

Я – дома, ты – в гостях; подумай о себе⁵.

Автор книги о русской стихотворной эпитафии XIX века Татьяна Сергеевна Царькова упоминает о встреченных ею вариациях этой эпитафии на кладбищах Новосибирска, Даугавпилса и Риги^6. Мне лично довелось лицезреть ту же самую надпись (с некоторыми разночтениями) на Волотовом поле – под Великим Новгородом и на Байковом кладбище Киева.

Т. С. Царькова отсылает и к, казалось бы, несомненному свидетельству авторского происхождения интересующей нас эпитафии⁷. В 1802 году в «Журнале приятного, любопытного и забавного чтения» было напечатано стихотворение под заглавием «Эпитафия самому себе», подписанное Павлом Сумароковым⁸ :

Прохожий! Ты идешь, но ляжешь так как я.

Постой и отдохни на камне у меня;

Взгляни, что сделалось со тварью горделивой,

Где делся человек? – И прах порос крапивой.

Сорвиж (sic) былиночку, воспомни о судьбе,

Я дома, ты в гостях. – Подумай о себе⁹.

В этой «более полной версии» эпитафии привлекает внимание сентенция о крапиве, растущей из праха, – символ бренности, отчасти объясняющий призыв «сорвать былиночку» (он остается – но без объяснения – в более кратких вариациях). Сорванная былиночка как напоминание – о тщете, о суетности, о судьбе. (Интересно, что это упоминание крапивы, вероятно, имеет общие корни с известным восклицанием тургеневского Базарова о том, что из него «лопух расти будет».)

Однако Дмитрий Николаевич Бантыш-Каменский в своем «Словаре достопамятных людей русской земли» называет автором той же самой надписи князя Гавриила Петровича Гагарина:

1. Чичибабин Борис. Все крупно… (Ответ на ахматовскую анкету) // Вопросы литературы. 1997. N 1. С. 283 – 284.[↩]
2. И. А. Пукалов известен как секретарь графа Аракчеева.[↩]
3.  Петербургский некрополь. В 4 тт. Т. 3 / Сост. В. И. Саитов. СПб., 1912. С. 518.[↩]
4. Петербургский некрополь, или Справочный исторический указатель лиц, родившихся в XVII и XVIII столетиях. По надгробным надписям Александроневской (sic!) Лавры и упраздненных петербургских кладбищ / Сост. В. Саитов (Приложение к «Русскому Архиву»). М., 1883.[↩]
5. Шубинский С. Н. Кладбищенская литература (Эпитафии XVIII века) // Шубинский С. Н. Исторические очерки и рассказы. СПб., 1903. С. 570.[↩]
6. Царькова Т. С. Русская стихотворная эпитафия XIX-XX веков: Источники. Эволюция. Поэтика. СПб.: Русско-Балтийский информационный центр БЛИЦ, 1999. С. 118.[↩]
7. Русская стихотворная эпитафия / Сост. С. И. Николаев, Т. С. Царькова. СПб.: Академический проект, 1998. С. 500.[↩]
8. К слову сказать, Павел Сумароков оказался едва ли не единственным литератором, который предложил свое произведение для публикации в журнале своего родственника – издателя «Журнала приятного, любопытного и забавного чтения» Панкратия Сумарокова. Об этом см.: Павлов Виталий. Повесть о Панкратии Сумарокове // Урал. 2004. N 7.[↩]
9. Журнал приятного, любопытного и забавного чтения. 1802. N 2. С. 111.[↩]