«Вы дома»

В начале 60-х годов молодая журналистка Ольга Карлайл встретилась в Москве с Михаилом Александровичем Шолоховым. Мы публикуем отрывок из ее очерка, посвященного этой встрече.

…Войдя, я увидела у стола двух мужчин. Шолохова я узнала по фотографиям, но он оказался старше и как-то мягче на вид, чем я ожидала. Я назвала себя, и Шолохов представил меня своему гостю – черноволосому, полноватому молодому человеку, оказавшемуся его итальянским издателем. Познакомив нас, Шолохов сказал: «Я попросил вас зайти, чтобы господин Джузеппе Леви объяснил вам кое-что насчет последней книги. И еще вы должны с нами поужинать. Но сперва скажите, отчего вы так странно говорите по-русски…»Я села и дала обычные пояснения относительно своего происхождения: что мой дед – Леонид Андреев и что я – француженка. Мне показалось, что у Шолохова отлегло от сердца. Видимо, он готовился к встрече с более деловой, профессиональной дамой из литературных кругов.

Я взяла протянутую мне рюмку водки, и Шолохов произнес ободряющий тост, нечто вроде: «Приветствуем наших гостей, увлекающихся литературой». Я спросила итальянца о последних главах «Поднятой целины». Шолохов молча слушал наш разговор. Он был невысок, на нем были широкие штаны для верховой езды, черные сапоги и морской свитер с высоким воротом. Его волосы и усы были седы. Осанка выдавала энергию и одновременно военную подтянутость. От него исходила властность; быть может, причиной тому его успех, неизменное подчинение окружающих? Как бы то ни было, он был прям, и это меня успокоило. Я почувствовала, что здесь не было нужды притворяться ибо Шолохов в любом случае – хорошо это или плохо – проникнет через завесу изысканных манер. Несмотря на возраст, войну, политику, несмотря на безжалостные силы, лепящие человека средних лет в такой стране, как СССР, он улыбался обезоруживающей улыбкой и глаза его блестели необыкновенным блеском. Это были умные, пытливые голубые глаза. Могу представить, как они становятся ледяными, но тогда в них светилось веселье. У него были те самые смеющиеся русские глаза, о которых писал Тургенев.

Глядя на Шолохова, я вспомнила состояние особенной радости, которое часто охватывает его героев: их сотрясает внутренний смех. Шолохов смеялся сейчас именно таким беззвучным смехом, и я догадалась, что его забавляет то, как мы с итальянцем пытаемся разговаривать по-русски о «Поднятой целине». Мой русский утрачивает беглость, когда меня охватывает испуг, а итальянец и вовсе был несилен в русском. Все же мну удалось разобраться, что итальянцы временно откладывают выпуск романа Шолохова в Америке, чтобы получить авторское право на зарубежные издания. Окончание романа должно было быть в скором времени отправлено в Нью-Йорк.

В конце концов, не в силах больше сдерживаться, Шолохов разразился громким смехом. Эту его веселость я запомнила навсегда: благодаря ей формальная встреча превратилась в праздничный вечер. Как писатель и как человек Шолохов продолжает традиции южнорусского юмора, непревзойденным мастером которого был Гоголь. Многое в комическом гении Гоголя пропадает при переводе; точно так же трудно передать шолоховское чувство юмора, основой которого служит тонкое, виртуозное использование богатств языка. Изумительные в их абсурдности монологи Щукаря совершенно меркнут в английском переводе «Поднятой целины».

Я читала и Гоголя, и Шолохова, но никогда не слыхала, как звучит их русский язык. То, что кажется порой у Шолохова нарочито манерным или чересчур сниженным, обретает жизнь в его речи, где каждая реплика наливается силой подлинной поэзии. Смеялся он добродушно, и я стала вторить ему. Господин Леви тоже засмеялся. Тогда Шолохов принялся его дразнить. Он рассказал длинную, запутанную историю о второй мировой войне: батальон, действия которого он описывал в качестве военного корреспондента, был в 1943 году окружен итальянцами. Артиллерия итальянцев оказалась никуда не годной: ее снаряды и близко не подлетали к цели. Итальянцы – плохие солдаты, заявил Шолохов. Нельзя было не пожалеть их, когда кольцо окружения было прорвано и полузамерзшие итальянцы, которым не следовало шутить с русской зимой, угодили в плен. Спохватившись, должно быть, что он может оскорбить господина Леви, Шолохов оборвал рассказ и провозгласил тост за него и за сегодняшнюю Италию.

Когда заказали обед, мне впервые довелось отведать казацкого гостеприимства.