№5, 1965/История литературы

Встречи с В. Г. Короленко

Публикуемые воспоминания о Короленко написаны по нашей просьбе профессором русского языка и литературы Белградского университета (Югославия) Петром Андреевичем Митропаном. П. Митропан известен в Югославии как автор многих книг и статей о русской литературе, переводчик произведений русских писателей на сербо-хорватский язык.

П. Митропан родился в 1891 году. Будучи учеником Полтавской гимназии, он познакомился с Короленко в 1908 году и многократно встречался с писателем. В 1913 году Короленко писал своему зятю К. И. Ляховичу: «Митропанхороший малый» (неопубликованное письмо от 12 марта 1913 года; хранится в Отделе рукописей Государственной библиотеки имени В. И. Ленина); в 1915 году Короленко сообщал из Ессентуков дочери Наталье Владимировне: «Здесь много военных, в том числе полтавец Петя Митропан (помнишь?). Он здесь на излечении, и я его встречаю» (неопубликованное письмо от 16 августа 1915 года). Сохранилось письмо Короленко к П. Митропану от 8 октября 1918 года, опубликованное в сборнике «В. Г. Короленко о литературе» (Гослитиздат, М. 1957, стр. 616).

Воспоминания П. Митропана о Короленко написаны не только по памяти, но и по записям и дневникам, сохранившимся у автора. Они передают ряд интересных высказываний Короленко о своих произведениях — «Слепом музыканте», неоконченном романе о Пугачеве, рассказах «Двадцатое число» и. «С двух сторон», «Истории моего современника», а также о произведениях других писателей.

А. Храбровицкий

Война окончилась, и в начале 1918 года я вернулся в Полтаву. Революция в корне ломала старые формы, устои, привычки, мнения. Наступало трудное время: оккупация Украины немцами, гетманщина, петлюровщина. Для всех, и в частности для семьи Короленко, приближались тяжелые испытания. Борьба шла по всем линиям, а Владимир Галактионович был утомлен, потрясен событиями, опасно болен и уже в преклонных летах. Родные и друзья старались щадить его отзывчивое больное сердце, но он сам не умел и не привык беречь себя. В этом году общение с семьей Короленко стало у меня особенно тесным и частым, и явилась возможность в обыденной обстановке ближе узнать обаятельную личность Владимира Галактионовича.

Летом 1918 года местная интеллигенция устроила в Полтаве в городском театре празднование 65-летия со дня рождения Короленко. После торжественного заседания дома, в кругу семьи и нескольких близких знакомых, мы делились впечатлениями. Кто-то заметил, что украинцы-сепаратисты не приняли участия в чествовании. Усталый и возбужденный, Владимир Галактионович немного задумался, внимательно, как всегда, слушая, потом заметил:

— Украинский шовинизм, конечно, против меня, а я всегда был против украинского шовинизма.

Затем посмотрел на щит из белых левкоев и других цветов, стоявший в комнате, и с мягкой грустью, вскользь бросил:

— Смотрите, как быстро поблекли…

Я сказал, что щит так тщательно и искусно сделан, что еще долго сохранит свою прелесть.

Владимир Галактионович, не отводя глаз от левкоев, как бы про себя, задумчиво продекламировал из Надсона:

— Облетели цветы, догорели огни…

А затем ответил на мою фразу:

— Да, увядающая красота все же красота…

В столовой, где мы сидели, стало тихо и печально. Старый писатель приближался к концу своего пути и знал это, а присутствующие чувствовали, что в его закате было много не только трагического, но и прекрасного.

Во время юбилейного заседания был один момент, который оставил неизгладимое впечатление.

В залу вошли Владимир Галактионович с Авдотьей Семеновной в сопровождении городского головы. Публика поднялась с мест и встретила юбиляра длительными дружными овациями, в которых вылились чувства признания, уважения и любви к заслуженному писателю. Громкие рукоплескания, не утихая и нарастая, как волны, потрясали здание. Владимир Галактионович остановился, несколько смущенный и растерянный, обвел глазами ряды публики, сдержанно поклонился, сильно побледнел, и на его лице отразилось глубокое волнение, передавшееся сразу всем присутствующим. Бледность Владимира Галактионовича была очень опасной и угрожающей. Тем, кто знал о его болезни, стало страшно. Для его больного сердца такие потрясения были слишком рискованны. Шли тяжелые минуты. Но возбуждение, видимо, улеглось, в зале создалось теплое, полное взаимного понимания настроение. Все мы были охвачены одним чувством и находились под обаянием Короленко. Ему это, наверное, передалось.

Когда Владимир Галактионович взошел на кафедру, чтобы ответить на приветствие, все снова поднялись с мест и с напряженным вниманием стали слушать. Старый писатель, для многих любимый писатель, просто, задушевно и искренне говорил об итогах своей литературной деятельности, о пройденном пути. Не помню, чтобы еще когда-нибудь в жизни мне привелось слышать такие захватывающие, трогательные слова, в которых мудрость большого жизненного опыта переплеталась с гуманностью и поэзией.

Юбилейный шум тяготил Владимира Галактионовича физически и душевно. Он говорил, что в переживаемое сложное и трудное время нет места для торжества, что в жизни около нас много печального и трагического, что на каждом лежит большая ответственность за судьбу родины.

…К этому же времени относится один значительный разговор с Владимиром Галактионовичем, записанный мною сразу после нашей встречи, так как он характеризует его отношение к теории «непротивления злу насилием».

В конце декабря я зашел на квартиру к Т. А. Богданович и застал там Владимира Галактионовича. Он говорил с Татьяной Александровной о своих статьях, напечатанных в период войны. Татьяне Александровне они были нужны как материал для биографии Короленко, которую она составляла. С этой темы перешли на участившиеся в Полтаве грабежи и разбои, на борьбу власти с преступниками и на статьи Владимира Галактионовича о смертной казни.

— Я писал, — говорил он, — больше об ошибках нашей юстиции, чем против самой смертной казни, о неправильностях правосудия. Мне передавали, — к сожалению, проверить и точно установить это мне не удалось, — что на фронте мародеры, становясь в очередь перед своими жертвами, насиловали девушек. Если бы передо мной стал такой негодяй, я бы сказал ему: «Умел делать мерзости хуже убийства, имей силу и поплатиться за это смертью». — Негодование Владимира Галактионовича произвело на нас очень сильное впечатление. Оно выражалось не только словами и возбужденным тоном, а всем существом: взглядом, мимикой, движениями рук. Это была какая-то органическая нетерпимость ко всему грязному, отвратительному.

Владимир Галактионович рассказал о том, как он ходатайствовал, весною 1918 года, перед советской властью за приговоренных к расстрелу бандитов. Один из них, по словам Владимира Галактионовича, производил впечатление несомненного преступника. Нервными шагами, как зверь в клетке, ходил он из одного конца вагона в другой. Беспокойные хищные глаза перебегали с предмета на предмет.

— Встреться с ним в пустынном месте темной ночью, он бы держал себя иначе и не просил бы пощады, как теперь, — заключил Владимир Галактионович.

* * *

К юбилею Короленко в 1918 году в харьковском журнале «Колосья» была напечатана статья о Владимире Галактионовиче как художнике, в которой приводилась беседа автора статьи с Владимиром Галактионовичем по поводу его рисунков. На одном из этих рисунков в альбоме писателя был изображен слепой звонарь. Короленко не был доволен передачей его мыслей в этой статье.

Цитировать

Митропан, П. Встречи с В. Г. Короленко / П. Митропан // Вопросы литературы. - 1965 - №5. - C. 161-169
Копировать