Время не для положительных героев

— Роман, на презентации первого номера обновленного журнала «Вопросы литературы» 28 марта этого года вы во всеуслышание и довольно неожиданно заявили, что литературная критика сегодня исчезает, и это ничего хорошего для писателей не предвещает…

— Смотря для кого мои слова оказались неожиданными. В литературном сообществе уже давно бьют тревогу: критика как жанр исчезает, заменяется литературной журналистикой. Больших аналитических статей, обзоров почти не появляется. Для них попросту нет площадок, кроме толстых журналов, но те или закрываются, или не в состоянии платить даже минимальные гонорары. Молодые люди в критики не идут, действующие критики переквалифицируются в прозаики, публицисты, журналисты. Конечно, еще есть — правда, уже не десятки, а считаные единицы — настоящие представители этого литературного цеха…

Журнал «Вопросы литературы» — один из очень немногих, где жанр критики — основной. Хотелось бы, чтоб он стал живее, читабельнее и в то же время не утерял своей солидности. Такой синтез в наше время сложно создать, но возможно.

— Как вы реагируете на критику в свой адрес?

— Мне кажется, вполне нормально. Бывают хамские выпады, но их мало, да и написаны так, что относиться к ним серьезно невозможно. Критиковали, в том числе очень жестко, меня много. Особенно в начале нулевых. Отправляли на картошку вместо письменного стола, называли Смердяковым, выносили за рамки литературы… Позднее главный редактор еженедельника «Литературная Россия» Вячеслав Огрызко собрал толстенную книгу «Всё о Сенчине. В лабиринте критики», где есть и положительные, а то и хвалебные, статьи и рецензии, и поносные. Это занимательное чтение. Тем более что там не столько обо мне и моих текстах, сколько о ситуации в нашей литературе конца 1990-х — начала 2010-х.

К тому же обижаться на критиков мне глупо, поскольку я сам часто публикую рецензии, случается — и довольно развернутые статьи, где не щажу и тех, кого считаю своими литературными соратниками. Истина дороже. Пусть даже это истина для меня одного. Но искусство вообще сфера сплошных субъективных оценок.

— А как вы сами смотрите со стороны на себя — лидера «нового реализма»?

— Кто называет меня лидером «нового реализма»? Я себя к таковым не отношу. Да, лет двадцать назад в нашей литературе возник этот термин. О необходимости «нового реализма» говорили литераторы совершенно разных лагерей: Павел Басинский, Сергей Казначеев, Олег Павлов, Сергей Шаргунов, — вкладывая в это понятие каждый свое. Говорил о «новом реализме» и я, тоже имея о нем свои представления, искал единомышленников. Ближе всего мне был Шаргунов, с которым мы вместе довольно много выступали на разных литературных собраниях. Хотя и имели разногласия: Сергей больше склонялся к тому, что в «новый реализм» можно и нужно внести мотивы мистики, гротеска, а я отстаивал предельный документализм, но выражаемый свободно, с учетом опытов Генри Миллера, Чарльза Буковски… Почти все «новые реалисты» начинали с повестей и рассказов от первого лица. Нас тогда сравнивали с Эдуардом Лимоновым, с тем же Миллером — но и с лирическими героями-повествователями Юрия Казакова, Валентина Распутина…

Думаю, ворошить «новый реализм» не имеет большого смысла. Течения не живут долго, они постоянно видоизменяются. Мы пишем теперь совсем иначе, чем в начале нулевых.

— То есть?

— Я бы, например, вряд ли сегодня написал нечто вроде рассказов и повестей «Общий день», «Говорят, что нас там примут». Вижу изменения в стилистике и героях у Дениса Гуцко, Захара Прилепина, да и у многих других «новых реалистов».

— До выхода книги из издательства вы просчитываете ее успех?

— Втайне надеюсь, что уж этот-то роман или сборник повестей и рассказов перевернет мир. Но сначала редактор слегка опускает на землю, потом — критики. Понимаешь, что случилась еще одна неудача. И пишешь снова.

— Тем не менее что из вашей прозы считаете сильным?

— По сути, все то, что переиздаю. Слабое — прячу подальше. Самой резонансной у меня оказалась книга «Елтышевы». Но я не предполагал, что она таковой окажется. Писал, конечно, изо всех сил, в каком-то мороке, был рассеян в те месяцы, все время словно бы болел… До сих пор считаю «Елтышевых» неоднозначной для себя книгой. А вот «Нубук», «Вперед и вверх на севших батарейках», «Лед под ногами», «Информацию» — программными. Хотя у читателей и критиков другое мнение.

— А что все-таки оказывается в числе слабых вещей?

— Несколько повестей и рассказов, которые мне очень дороги в плане сюжетов, но они явно не получились. Называть их не буду. У каждого литератора есть свой уровень. Каждый может при определенных обстоятельствах его превзойти, а может до него не дотянуть. Те вещи, где я не дотянул или же замахнулся на непосильное, и расцениваю как слабые.

Что-то наверняка я навсегда сдал в свой архив, что-то пытаюсь дорабатывать, переделывать. Хотя переделывать, скажем, в сорок семь лет текст, написанный в тридцать, не совсем честно. Чаще всего ограничиваюсь стилистической правкой.

— Вернемся к прозвучавшему «новому реализму». Обратимся к Словарю литературоведческих терминов: «Реализм — это художественный метод образного отражения действительности в соответствии c объективной достоверностью», — сказано там. Среди значений слова «новый», согласно Большому толковому словарю,  — «такой, который не существовал раньше, впервые созданный, незнакомый, неизвестный». Не находите, что соединение этих двух слов — абсурд, не имеющий смысла эпатаж, рекламная затравка?

— Если так подходить к любому течению в литературе, то все они абсурдны и искусственны. Названия — это попытка привлечь к себе внимание, заставить о себе говорить, спорить, ломать копья. Да, «новый реализм» в чем-то абсурд и эпатаж, хотя реальность в России в 1990-е стала новой, в какой никто из нас — тогдашних граждан страны — еще не жил, вот и появился «новый реализм», призванный эту реальность отображать и пытаться осмысливать. Своей цели мы — тогдашние «новые реалисты» — добились. Реальность пусть фрагментарно, но описали и слегка даже осмыслили, о нас спорили и спорят до сих пор.

— Не зная, кто автор текста — речь, разумеется, о современных, — вы можете определить его по стилю?

— Кого-то, наверное, могу. По сути, у каждого свой голос. Иногда кто-то экспериментирует, заходит не на свою поляну, но в целом пишет оригинально. Своим языком обладает и большинство моих сверстников — Сергей Шаргунов, Захар Прилепин, Илья Кочергин, Гуцко, Дмитрий Новиков, Анна Козлова, Василина Орлова, Андрей Рубанов, Олег Зоберн… Могу перечислять довольно долго.

— Что значит «оригинально»? И каково ваше понимание «крепкой, настоящей прозы», благодаря которой в начале 1990-х обрел известность ваш Юрий Саватеев из рассказа «Шутка»?

— Оригинально — значит не очень похоже на то, что делают другие. Формы и методы художественной литературы достаточно ограниченны, поэтому неожиданная тема, язык, интонация, сюжет заставляют говорить с удивлением и уважением: «Это оригинально». Можно быть неожиданным, наследуя, например, в 1950-е годы Ивану Бунину, как было с Юрием Казаковым, или наследуя Казакову в нулевые, что мы увидели тогда в рассказах Дмитрия Новикова…

А насчет героя моего рассказа «Шутка» писателя Саватеева… Какую прозу он писал, пусть гадает читатель. В рассказе я дал некоторые приметы того, что для определенного круга литераторов и читателей означают слова «крепкая, настоящая проза». Объяснять подробно — значит затоптать свой рассказ.

— Кто или что формировало ваш литературный вкус?

— Наверное, богатая домашняя библиотека. Когда перебираешь сотни книг, приучаешься отличать хорошее от плохого. А может, природный слух. Музыкального, например, нет совершенно, а литературный, смею надеяться, какой-никакой есть.

— Ваши предпочтения как читателя?

— Они, как мне кажется, довольно широки. Для меня современные классики — и Распутин, и одновременно Лимонов. Настоящее не зависит от тем, стиля, убеждений. Талант почти всегда побеждает неприятие того или иного направления. Владимир Сорокин — очень талантливый писатель, читаю каждую его книгу, хотя от некоторых меня воротит. Последняя из них — сборник рассказов «Белый квадрат» — беспомощная, вторичная, вымученная. Но я не мог от нее оторваться, потому что, несмотря ни на что, ее автор, повторяю, — очень талантливый человек. Так же не могу оторваться от произведений Бориса Екимова или Михаила Тарковского, хотя они находятся на противоположном от Сорокина полюсе.

— Какой была для вас основная мотивация стать писателем и когда вы себя им почувствовали?

— Писать стал еще в раннем подростковом возрасте. Лет в двенадцать. Подражал Жюлю Верну, Вальтеру Скотту, Стивенсону, Куперу, пробовал писать о плаваниях Колумба и Магеллана.