Время, книги, герои

За последние десять примерно лет мне неоднократно приходилось бывать в ГДР.

И так с годами копилась память о красоте этой страны, ее областей – от меловых утесов Рюгена, вознесшихся над зелеными и пенистыми волнами моря, до лесистых холмов и глубоких долин красавицы Тюрингии.

А как перечислить все памятники искусства, все города, облик которых вошел в «золотой фонд» жизненных впечатлений? Веймар и Иена, «пряничные домики» Вернигероде, башни Вартбурга, соборы Эрфурта, Наумбурга, Доберана, «ганзейские» старые кварталы Ростока, Висмара, Штральзунда и еще столько другого.

В «золотой фонд», накопленный при посещении страны, наряду с природой и памятниками прошлого «на равных правах» входят и «памятники» наших дней – плоды труда и творчества граждан первой республики немецких рабочих и крестьян. Хорошо, что над маленькой университетской и «шиллеровской» Иеной высоко – «до самого неба» – встали новые стальные и стеклянные корпуса «Цейсса», что преобразился «Алекс» в Берлине, что во всех концах города видны изящные очертания телевизионной башни, что целые кварталы веселых и светлых домов изменили старый облик столицы. Но еще лучше то, что деревни ГДР ни внешним видом домов и улиц, ни бытом, ни снабжением, ни культурной жизнью не отличаются от города. По рассказам немецких товарищей, недавние гости страны – делегация Компартии Италии – замучали хозяев, желая во что бы то ни стало увидеть «настоящую» деревню. И только после долгих и упорных странствий гости признали наконец, что «ненастоящая» в их представлении деревня есть для ГДР самая что ни на есть «настоящая».

Но, конечно, главное впечатление от всех поездок – это люди, старые и новые друзья и знакомые: писатели и литературоведы, ученые, общественные деятели, работники издательств, редакций журналов и газет, студенты, инженеры, рабочие бригад социалистического труда – не перечесть всех «категорий» граждан ГДР, с которыми пришлось общаться, беседовать, с которыми я подружилась за прошедшие годы. Даже мимолетные встречи порой оставляли неизгладимый след в памяти.

Мне однажды, несколько лет тому назад, довелось беседовать с молодыми инженерами – работниками исследовательского института технической эстетики. Умные энтузиасты эти соединенными усилиями вырабатывали эстетические критерии для оценки всех предметов, окружающих человека на работе и в быту, исходя из целесообразности, разумности, их соответствия – внешнего и внутреннего – своему назначению. В поле зрения этих молодых находилось все – от эстетически целесообразной ложки до эстетически целесообразно оборудованного и окрашенного заводского цеха. В поисках работники института во многом опирались на советские работы по своей специальности. И более того, по их словам, положения и находки советских специалистов служили им опорой в борьбе и против сторонников украшательства, и против эстетского модерна. Сейчас, попадая в новые помещения клубов, домов культуры, в новые цеха и новые квартиры, я вспоминаю моих давних знакомых.

Не менее памятны мне и друзья одного вечера: комсомольцы – текстильщицы и металлурги Карл-Маркс-штадта, члены бригад социалистического труда. Разговор у нас был особенно длинный и очень дружеский. «Повестка» форума в Доме дружбы давно была исчерпана, а беседа продолжалась, и речь уже шла не только о литературе, а и о работе, «производственных отношениях» внутри бригад, об учебе, об опасности «обывательских настроений».

Любопытно, однако, что литература – и притом наша, советская – все время вплеталась в разговор немецких комсомольцев «о жизни». А что касается студентов, особенно славистов, – с ними я встречалась в Берлине, Лейпциге, Иене, Потсдаме, – то их глубокому, я бы сказала, активному знанию нашей литературы можно только подивиться.

Обо всех этих встречах я вспоминала, читая книги писателей ГДР. Черты всех этих людей – «хороших и разных» – я узнаю в героях кино и телефильмов. Я жалею о том, что мне не пришлось встречаться и беседовать с крестьянами ГДР, что «Глубокие борозды» и «Осенний дым» не подкреплены в моем сознании личным опытом, что чудак, мудрец, новатор, вышедший из самых недр народных, – Оле Бинкоп – не ассоциируется в моей памяти с живым человеком иди живыми людьми того или иного края страны.

Но несомненно, помощью и ключом к пониманию тех процессов, которые идут в стране, были для меня самые разные произведения — рассказы и романы А. Зегерс, Ф. Зельбмана, Г. Канта и Э. Нойча, Ю. Брезана и Э. Кляйна и многих, многих других.

Что касается телефильмов ГДР, имеющих в стране огромный резонанс, то авторы их особенно пристально и настойчиво стремятся воплотить образ передового человека, революционера сегодняшнего дня.

Несомненно, в телефильмах уже дана заявка на решение этой важнейшей задачи социалистического искусства. Но мне думается, что в истории любой страны и народа прошлое неотделимо от настоящего и будущего и героический образ недавнего прошлого – борец против фашизма, подпольщик, деятель Сопротивления – по праву остается для искусства живым героем, бессмертным носителем традиций, соединяющих прошлое и будущее.

Но наряду с прямым, так сказать, изображением носителей передовых убеждений в творчестве многих значительных писателей ГДР встают и герои другого порядка, те, чью судьбу осложняет недостаточная «прочность», выстраданность этих убеждений, открывающая лазейки для всех видов и форм «наследия прошлого».

О тревоге карл-маркс-штадтских комсомольцев по поводу эгоизма, «обывательских настроений», которые вдруг проявляются в их среде, я вспомнила несколько лет спустя, в долгой ночной беседе со старым товарищем, ветераном антифашизма Куртом Бартелем – Кубой.

Осенний Варнемюнде – один из самых очаровательных уголков Балтики – настраивал на мирный, идиллический лад. Но мой старый товарищ был полон опасений и тревоги. Я знала, конечно, что высочайшая требовательность к себе и другим, страстная преданность идеалам коммунизма, неукротимый темперамент бойца – все это порою накладывало на суждения этого замечательного поэта и человека печать некоторого ригоризма.