№9, 1967/Заметки. Реплики. Отклики

Вполоборота к истине

Статья В. Канторовича «Полемические мысли об очерке» 1 начинается с вопроса, признаться, навязшего в зубах: «Что же такое очерк?» Непосредственному ответу на поставленный вопрос предшествует некая общетеоретическая посылка. И тут выясняется, что автор «Полемических мыслей…» – непримиримый противник «дефинитивных определений». Он считает попытки таких определений «занятием не только бесполезным, но и вредным в литературоведении».

Поскольку В. Канторович высказал в своей статье похвальную нетерпимость ко всякого рода изъянам языка и стиля, то, очевидно, с благодарностью примет наше дружеское замечание по поводу неправомерности выражения «дефинитивные определения». Это звучит примерно так же, как сладкая сладость или кислая кислятина, ибо самое слово «дефиниция» означает «определение», «точное определение».

При всем стилистическом несовершенстве выражения его суть угадывается: не надо нам точных определений, обойдемся приблизительными.

В. Канторович распространяет свою неприязнь к исчерпывающим определениям, дефинициям на весьма обширную область теории: «Это направление поисков, притом, очевидно, не только в литературоведении, но и в других общественных науках (курсив мой. – М. Ч.), не может быть, на мой взгляд, плодотворным».

Итак, не надо точных определений ни в философии, ни в политической экономии, ни в исторических дисциплинах. А уж в литературоведении и подавно!

Конечно, нет такого дела, которое не был бы способен погубить прописной педант или невежда. Исчерпывающая формула может быть верной и неверной, продуктом творчески раскрытых реальных закономерностей и горьким плодом схоластических умозрений. Но ведь речь идет о нужности или ненужности, полезности или вредности подлинно научного определения, теоретического осмысления явлений практики в их полноте и сложности. Какое же преимущество имеет неточная формула перед точной? Чем она предпочтительнее? Почему вредны все-таки в литературоведении универсальные формулы? И что надо понимать под универсальностью? Автор, очевидно, имеет в виду то обстоятельство, что, например, «жанры отделяет друг от друга не наличие в произведениях одного какого-нибудь признака, а непременно совокупность множества отличительных признаков, взаимодействующих между собой в разных комбинациях, притом в разные периоды – по-разному».

Не столь новая, сколь верная мысль, кстати, сформулированная нами во введении к учебному пособию «Жанры советской газеты», которому В. Канторович посвятил несколько сердитых строк. «Множество признаков» – это уже чересчур, но несколько «генеральных» признаков жанру действительно свойственно, и они действительно подвижны. Так что же, должна или не должна общая формула жанра выразить эти существенные признаки в их совокупности, охватить предмет в его многосторонности и специфичности? Если теоретик знает, что у жанра несколько характерных признаков, должен он их «скрывать» или, напротив, выявить, поскольку они существенны? Вот такая дефиниция, которая раскроет всю совокупность признаков предмета в целом, и будет подлинно научной и, стало быть, практически полезной, а всякое иное определение, приблизительное, – произвольная полуправда, которая ничем не лучше прямой неправды. Нельзя стоять к истине вполоборота!

В. Канторович повторяет чужие опасения: вот напишет талантливый писатель такую книгу, которая опрокинет все наши представления о жанре, что тогда станется с точной формулой? Тогда теория, как она поступает постоянно и неизменно, осмыслит новое в творческой практике. Не надо бояться «подвохов практики». Надо выяснять их смысл.

В. Канторович говорит: не надо «жестких» дефиниций, достаточно установить, «хотя бы в самом общем выражении, к какой сфере печатного слова очерк относится, какие задачи решает». И снова сакраментальный вопрос! «Итак, что же такое очерк?» А вот и ответ: «один из эпических (повествовательных) жанров художественной литературы». Вот что такое неисчерпывающая, недефинитивная, недогматическая формула жанра!

Выбросим белый флаг – сдадимся; допустим, В. Канторович прав: очерк – один из эпических (повествовательных) жанров художественной литературы. Но ведь под такую формулу можно подвести любой, без всякого изъятия, жанр художественной прозы! Разве роман, повесть, рассказ, новелла не отмечены тем же признаком? Значит, неисчерпывающая формула, естественно, не только не исчерпывает предмета, она ровно ничего в нем не выясняет. А где же совокупность признаков жанра, его специфичность? Их нет и в помине – не только в данной формуле, но и в дальнейшем изложении. И то, что В. Канторович именует признаком, на поверку оказывается… призраком.

Из чего исходит автор «Полемических мыслей…», называя произведения Г. Радова или В. Овечкина очерками? На что он опирается, опровергая точку зрения В. Богданова, который видит в «Районных буднях» роман? Как на основании недефинитивного определения В. Канторовича уличить В. Богданова в заблуждении?

Ведя спор с Б. Костелянцем, автором статьи «Описательный жанр?.. Нет!» («Вопросы литературы», 1966, N 7), В. Канторович приходит к выводу, что критик «пытается абсолютизировать свои обобщения, сделанные при анализе одного типа очерков, публицистического, и искусственно распространяет их на все разновидности жанра».

Итак, кроме «Юрия Милославского» господина Загоскина, есть еще и другой! Существует и публицистический очерк! Что это за ипостась? И если он разновидность жанра, то можно ли в общем определении игнорировать его существование? Стало быть, неуниверсальная формула «эпический (повествовательный) жанр художественной литературы» не отражает даже «в общем выражении» многообразия жанра, если существует такая разновидность его, как публицистический очерк?

Но допустим, что сказанного В. Канторовичем вполне достаточно, чтобы представить себе, что такое очерк с точки зрения автора, Очевидно, требуются еще, хотя бы «в общем выражении», доказательства истинности выдвинутого определения. В. Канторович не потратил ни одной строки на доказательства! Он не разъясняет, а защищает свою позицию и делает это способом оригинальным, отнюдь не общепринятым. Автор как бы говорит: не верите мне?

Послушайте других, они заверяют, что очерк – изящная словесность, а не полубеллетристика, как твердят эти догматики и консерваторы, теоретики журнализма. Все или почти все филологи, писатели такого мнения, Наконец, «на той же позиции стоит теперь и творческая организация, объединяющая в своем составе другой большой отряд очеркистов – Союз журналистов СССР».

Позавидуешь такой несокрушимой позиции! Все, кроме ретроградов из корпорации теоретиков журнализма, сплотились вокруг В. Канторовича! Так ли это? Вовсе нет!

Начнем с М. Горького. Алексей Максимович «имел неосторожность» написать, что очерк находится между рассказом и исследованием. К тому же в другом случае М. Горький заметил, что основное насыщение большинства очерков – публицистика2. Этим фактом В. Канторович, очевидно, из-за перегруженности статьи цитатами и ссылками, пренебрег, а вот первое привел, присовокупив! «но в итоге горячих споров последних лет эти характеристики жанра (в том числе и горьковская насчет рассказа и исследования) отброшены, или, как говорится, «поставлены на место»…». Свой приговор Горькому как теоретику жанра В. Канторович комментирует: утверждение, что очерк находится между рассказом и исследованием, является не определением, а… афоризмом! Странное противопоставление! Определение – это точно сформулированная мысль, афоризм – форма ее выражения. Что же, мысль, выраженную в форме афоризма, нельзя считать определением и следует признать недействительной?

Горький высказывал свои суждения об очерке давно. Жанр эволюционировал, продолжает развиваться, приобретая новые качества. Это несомненно.

  1. «Вопросы литературы», 1966, N 12.[]
  2. М. Горький, Собр. соч. в 30-ти томах, т. 30, Гослитиздат, М. 1956, стр. 147.[]

Цитировать

Черепахов, М. Вполоборота к истине / М. Черепахов // Вопросы литературы. - 1967 - №9. - C. 141-148
Копировать