Сердцем слитая с народом

1

Ратный подвиг нашего народа велик и вечен. Сколько уже мы прочитали художественных и документальных произведений, исторических материалов, взволнованных воспоминаний о героических подвигах, драматичных эпизодах, удивительных судьбах, – уж ничем, кажется, не удивить нас. И все-таки каждое новое произведение, каждая новая публикация, каждый новый документ волнуют, трогают, восхищают силой человеческого духа, побуждают еще раз проверить свою жизнь высоким и чистым критерием воинского мужества.

Велик и вечен подвиг советской литературы, честно прошедшей свой страдный героический путь вместе с народом.

Как много уже изведано о мужестве советских писателей, об их подвигах в годы Великой Отечественной войны! О Юрии Крымове, чье письмо, где он сообщает о своем вступлении в партию, – письмо, написанное перед смертью! – Проникнуто светлым чувством единения с людьми, вместе с которыми он пробивался из окружения. О Борисе Лапине, не покинувшем на поле боя тяжело раненного Захара Хацревина и погибшем вместе с другом. О газете «Пленная правда», которую выпускал в минском лагере военнопленных Степан Злобин. О написанных в гитлеровском застенке стихах Мусы Джалиля, прославляющих красоту и торжество жизни.

И все-таки каждая новая публикация заставляет нас каждый раз испытывать гордость за сделанное вчера, строже оценивать делаемое сегодня.

Примечательно, что новые материалы не отменяют, а обогащают уже известное, ранее описанное, открывают все новые и новые грани подвига, совершенного советским народом, советской литературой. Полнота нашего знания, а не «уточнение», не «исправление» его – вот объективное содержание процесса, приобретшего в нашей исторической науке, литературе и искусстве особую интенсивность после XX съезда партии.

Чем дальше отходит от нас пора войны, тем яснее высвечивается то, что связывает этот период с предшествующим и последующим: революционные традиции, на которых вырастали «лобастые мальчики», шагнувшие в бой; индустриальная мощь, рожденная трудовым энтузиазмом первых пятилеток; сплавленные воедино интернациональный долг и выросшее национальное самосознание; высокая готовность отдать все силы для осуществления коммунистического идеала… Яснее нам и причины неудач первого периода войны, нашедшие принципиальную оценку в Тезисах Центрального Комитета КПСС «50 лет Великой Октябрьской социалистической революции».

Но, отчетливо видя глубинные связи этого времени со всей историей нашей страны, мы все острее ощущаем и то, что война явилась особым периодом развития нашего государства, нашего общества и, соответственно, нашей литературы, неотторжимой от жизни народа.

Литература военных лет, выросшая на завоеваниях литературы предшествующей четверти века, в свою очередь передала эстафету дальше. Дело здесь не только в том, что на нашу сегодняшнюю жизнь продолжают активно работать написанные ранее интереснейшие книги, рассказавшие о подвиге народа и не требующие ни малейшей скидки на «историческую ограниченность». И даже не в том, что наша литература сейчас целеустремленно развивает то основное, чем была отмечена литература военных лет, что определяло ее содержание. Связь времен отразилась прежде всего в том, что напряженная духовная жизнь народа в кризисные годы войны усилила, обнажила коренные черты советской литературы, и прежде всего те из них, которые характеризуют единение литературы с жизнью народа.

Поэтому не удивительно, что с течением времени не прекращается, а, наоборот, становится все более интенсивным и накопление отдельных фактов, по разным причинам остававшихся неизвестными, и научное осмысление их, все более серьезное и объективное изучение литературного процесса тех лет: в опыте прошлого – лучшие уроки на будущее.

В преддверии 50-летия Октября было издано несколько литературоведческих исследований, глубоко вспахивающих целые пласты художественного творчества тех лет, на хорошем научном уровне, осуществлен «Библиотекой поэта» выпуск книги «Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне».

И вот теперь вышел 78-й том «Литературного наследства» (редакторы тома А. Дубовиков и Н. Трифонов). В двух книгах этой фундаментальной, по всем строгим правилам историографии подготовленной публикации собраны материалы, объединенные общей темой «Советские писатели на фронтах Великой Отечественной войны».

Можно ли задаться вопросом, что самое главное, самое важное в томе?

Вряд ли, ибо слишком много точек зрения, с которых можно определять это главное. Для одних это будет киноповесть А. Довженко «Украина в огне» – произведение, которое, стань оно вовремя достоянием общественности, несомненно, повлияло бы на ход литературного процесса. Для других – обзоры «Красной звезды», некоторых фронтовых и флотских газет, литературных передач всесоюзного и ленинградского радио и т. д., ибо в них сконденсирована работа многих писателей, и этот справочный материал по достоинству оценят историки литературы и преподаватели. Для третьих – письма и неопубликованные произведения писателей, уже ушедших из жизни, – теперь только листки из архивов, а не новые произведения будут расширять наше знание о Б. Горбатове, С. Гудзенко, Д. Кедрине, В. Гроссмане и других. Наконец, для четвертых – просто и по сию пору интересные произведения: три очерка М. Шолохова, написанные для Совинформбюро, выступление И. Эренбурга на вечере С. Гудзенко, рассказ для экрана «Норвежцы» К. Федина, неоконченный памфлет Н. Тихонова «Ночь в Берхтесгадене», «Берлинский дневник» В. Субботина.

Мы найдем здесь и наградные листы восемнадцати писателей – Героев Советского Союза, и новые материалы о погибших на фронте Юрии Инге, Ефиме Зозуле, Алесе Жавруке, Евгении Петрове, Юрии Севруке, Анатолии Луначарском, и большое количество писем, проникнутых нежностью к родным и сознанием своего патриотического долга.

Нетрудно представить, что составители тома столкнулись с немалыми трудностями, ратный подвиг нашей литературы – тема отнюдь не академическая, она проходит, не оскудевая, по всей нашей периодической печати. Достаточно напомнить, какой резонанс получило творчество П. Когана, Н. Майорова и других молодых поэтов, погибших на фронте и не напечатавших, как правило, в годы войны ни одного стихотворения. Да и не успел выйти этот том, а уже в журнале «Москва» напечатаны новые материалы из архива Анатолия Луначарского, а «Литературная газета» опубликовала ранее не изданные фронтовые стихи К. Ваншенкина, Б. Винокурова, С. Наровчатова.

Многое в составе тома может показаться случайным: почему опубликована великолепная подборка воспоминаний о Гайдаре и нет подобной о Крымове, почему представлен Гудзенко и нет Светлова и т. д.?

Но каждому понятно – том «Литературного наследства» не справочник, не монография, не очерк: он не должен и не может претендовать на полноту охвата (а такие претензии, даже с приложением длинных рекомендательных списков, к нему предъявлялись). Он должен лишь выбрать характерное из реально имеющихся и еще не использованных материалов, обозначить те направления, по которым следует продолжать научное исследование этой огромной темы, включающей сотни писательских имен.

Свою задачу составители сформулировали так: «Показать, насколько многообразной, самоотверженной и подлинно героической была работа советских писателей в годы войны… Расширяя и обогащая наше представление о подвиге советской литературы, том отражает и величие подвига всего многонационального советского народа…»

Но логикой опубликованных материалов она оказалась значительно более объемной: даже относительно случайный подбор отразил существенные стороны литературного процесса, глубинные закономерности развития литературы в этот сложный исторический период.

2

В годы войны наша литература держала – и выдержала! – экзамен на слитность с народом. Такого полного единения, таких непосредственных контактов между автором и его героем, автором и его читателем наша литература еще не знала, хотя и накопила уже немалый опыт в удивительные годы первых пятилеток, когда чуть ли не все писатели побывали на заводах и стройках и с завидным рвением работали на газетную полосу.

Но тогда это были все-таки временные творческие командировки, будь то одиночные поездки на Сясь, Дзорагэс, Турксиб или выезды в составе писательских бригад в Туркмению, Магнитогорск, Днепрогэс. А теперь все четыре военных года писатели жили той же жизнью, что и их герои, и их читатели, получали тот же фронтовой – или блокадный – паек, погибали в тех же траншеях.

Том «Литературного наследства» снова напомнил нам об Алексее Лебедеве, погибшем на подлодке, оставив курсантам своего училища песню, которая стала их гимном. И о Юрии Севруке и Михаиле Гершензоне, встретивших смерть в разные годы, но в одинаковой ситуации: когда они, заменив погибших командиров, поднимали бойцов в атаку. И о Гайдаре, который истово стремился на самое острие битвы. Сначала он отказался вылететь из прифронтового Киева, затем, оставшись в окружении, не пошел на восток, а вступил в партизанский отряд, где опять-таки вызывался на самые опасные операции. Около четырехсот писателей – примерно треть всех ушедших на войну – погибли, выполняя святой солдатский долг.

От писателя всегда требуется гражданское мужество, стойкость в отстаивании своих идеалов. Фронтовые же дни были особенно глубокой, беспощадной проверкой: нужно было быть готовым заплатить за каждое написанное и оказанное тобой слово своей жизнью.

В заметках Л. Копелева «Слово правды через фронт» приводится случай с латышским журналистом Юрием Ватером. В боях у Корсунь-Шевченковского во время передачи для немцев Ватер был ранен в ноги и оказался в окружении. Он оставил поврежденную «звуковку» и взялся за пулемет, отстреливался до последнего патрона. Схваченный эсэсовцами из дивизии «Викинг», он убеждал немецких солдат в безнадежности и преступности войны, которую они ведут. Его повесили. Когда надевали петлю, он кричал: «Вас обманывают. Вы погибаете зря! Смерть Гитлеру, да здравствует Советский Союз и свободная Германия, да здравствует мир и дружба народов!» Об этом рассказали позднее эсэсовцы, сдавшиеся в плен.

Условия писательской жизни в многотрудные годы войны напитали живительной силой все, даже мельчайшие клетки творчества.

Прочитав о том, как Казакевич дважды устраивал форменные побеги на фронт, – а мы-то думали, что на романтические поступки способны только подростки! – начинаешь иначе понимать истоки его романтизма, иначе объяснять своеобразную атмосферу его повестей: не только его предвоенной поэзией, но и его воинской биографией.

Служба С. Гудзенко в пехоте в значительной мере предопределила то, что к 1945 году так заметно выделились в нашей литературе его стихи с их суровой прямотой и честностью.

Пребывание в Сталинграде В. Гроссмана, К. Симонова, В. Некрасова дало жизнь не только написанным тогда же двумя первыми писателями сталинградским очеркам и повести «Дни и ночи», но и трем романам, без которых, пожалуй, нельзя сегодня представить мировую литературу середины XX века. Я имею в виду «В окопах Сталинграда», «За правое дело», «Солдатами не рождаются».

А какими словами выразить подвиг ленинградских поэтесс – О. Берггольц, А. Ахматовой, В. Инбер, – оказавшихся способными на такой удивительный творческий порыв в драматичные блокадные дни!

Можно привести бесконечное количество примеров, когда в полной мере изведанная военная судьба давала произведениям то обаяние непосредственности, то душевное тепло, которое не возместить никаким умением, никаким совершенством формы. Важность того, что можно назвать «эффектом присутствия», подтверждают и неудачи некоторых наших мастеров, бравшихся за военную тему, не износив, как говорится, шинели, и, наоборот, успех малоопытных литераторов, волна за волной входивших в нашу военную прозу: сначала П. Вершигора, М. Бубеннов, Г. Збанацкий, И. Козлов, затем Ю. Бондарев, Г. Бакланов, В. Быков и, наконец, мальчики военных лет, только теперь обретшие творческую зрелость: А. Кузнецов, В. Астафьев, Ф. Горенштейн и т. д.

Отчетливое понимание высокой, хотя и жестокой, необходимости отдать свою жизнь во имя победы, готовность разделить судьбу воюющего народа, сознательное и последовательное стремление духовно вооружать сограждан были теми субъективными причинами, которые помогли писателям ввести в литературу из жизни невиданное прежде обилие героических характеров. А жизненная достоверность, невыдуманность героики во много раз усиливала ее воспитательное воздействие.

Массовость героических характеров, запечатленных в стихах, очерках, рассказах тех лет, явилась той прочной основой, той необходимой школой, благодаря которым уже третье десятилетие после войны вырастают и становятся в ряд с героями военных лет все новые и новые вдохновенные и величественные образы.

Силу нашей военной литературы иногда пытаются объяснить тем, что ее материал сам по себе несет отчетливо выраженное драматическое содержание. Но не правильнее ли объяснить эту силу тем, что в войну с наибольшей резкостью и массовостью проявились великолепные коллективистские качества советских людей, поставленных перед непреложным выбором: своя жизнь – или жизнь друга, своя жизнь – или общий успех, своя жизнь – или право честно смотреть людям в глаза; и всюду единственная цена – жизнь. Война всегда жестока и страшна, но борьба за правое дело, защита родины и высоких идеалов неизменно выявляет лучшие человеческие качества, силу нравственных устоев человека.

При всем том, что литература военных лет была многообразной и многопроблемной, – вспомним хотя бы размышляющих о цене победы Богарева из «Народ бессмертен» и Огнева из «Фронта», мягкий лиризм песен Исаковского и памфлетную остроту статей Эренбурга и т. д., – в ней главенствовала героика. И в жанровом отношении – баллада, героический очерк, поэма о героях. И в логике развития характеров, – напомним путь Тараса из «Непокоренных» и Федора Таланова из «Нашествия». И по пафосу – не пацифизм, не усталость, а неиссякшая до конца войны воля к победе определяли нашего героя и в 41-м, и в 42-м, и в 45-м. (Достаточно прочитать в томе дневниковые записи В. Гроссмана, сделанные в Сталинграде, и В. Субботина, сделанные в Берлине.)

Героическая сущность нашей литературы – вот что прежде всего способствовало воспитанию чувств и мыслей народа, духовной мобилизации на выполнение самого лаконичного и действенного девиза: «Все для победы!»

Изменился и сам герой литературы: им стал рядовой созидатель победы. Не случайно воплощением народа на войне явился Василий Теркин, не случайно стали героями поэм Зоя Космодемьянская, Александр Матросов, Николай Гастелло, бойцы-панфиловцы.

Литовский поэт Викторас Валайтис говорил, по воспоминаниям Э. Межелайтиса: «Писатель должен лежать в сыром окопе с солдатами и забыть о том, что он писатель, разговаривать е солдатом о повседневных жизненных делах, хлебать похлебку из одного котелка, ломать хлеб от одной краюхи… Идти вместе в атаку, пережить ярость солдата в огне боя, страх перед лицом смерти, радость победных ликований».

Именно эта жажда быть вместе со сражающимся народом, ломать с ним хлеб от одной краюхи погнала С. Борзенко в Крымский десант, заставила В. Гроссмана добровольно, не по приказу, переправляться в пекло Сталинградской битвы, помогла полуслепому Д. Кедрину добиться направления в действующую армию.

Конечно, нет правил без исключений – особенно в литературе, – но все-таки чаще истинная правда постигается в близости с народом, в приобщении своей судьбы к судьбе народной.

Важно подчеркнуть, что эта любовь оказалась взаимной. Потребность быть вместе со сражающимся народом была не меньшей, чем потребность сражающегося народа в литературе. В годы войны в самой открытой, непосредственной форме выразилось, как нужно народу искусство, причем логическое ударение с равным правом может стоять на каждом слове: и на нужно, и на народу, и на искусство.

Удивительно точно сказано об этой сложной диалектике жизни и искусства в записных книжках П. Павленко, выдержки из которых приведены в томе: