Возвышение поэзии
Адольф Урбан, Возвышение человека. Заметки о современной поэзии, «Художественная литература», Л. 1968, 250 стр.
Семь лет назад, в преддверии Четвертого всесоюзного совещания молодых писателей, отвечая на анкету «Вопросов литературы»»Старшие – о молодых», И. Гринберг назвал А. Урбана «одним из наиболее сложившихся наших молодых критиков». Он писал:
«Успех приходит к А. Урбану потому, что он видит в мастерстве не сумму тем и приемов, комбинируемых на разные лады, а живое, единое и многокрасочное творческое движение, непрекращающееся образное познание жизни. Это и дает ему возможность быть нелицеприятным и взыскательным критиком, который зорко подмечает новое и в только что возникшем, и в давно известном. Н. Асеев говорил, что А. Урбан лучше, чем кто-либо другой (а «других» было немало!), разобрал его «Синих гусаров». Думаю, что подобную аттестацию было бы приятно услышать и критикам опытным, искушенным…»
Шло время. Многие из критических сверстников А. Урбана, начинавшие не столь примечательно, переходили в разряд «опытных, искушенных», выпустив две, три, а то и несколько книг. Но лишь в конце прошлого года вышла первая книга А. Урбана. Однако это не значит, что он мало или слишком медленно работал. Просто он не собирал книгу из уже написанных и опубликованных в журналах статей, а написал самостоятельный и цельный критический очерк, охватывающий движение русской советской поэзии в каких-то ее узловых моментах с начала 20-х годов вплоть до наших дней.
«Заметки о современной поэзии» – достаточно скромный и малообязывающий, но отнюдь не точный подзаголовок к книге «Возвышение человека». Жанр «заметок» как бы заранее предполагает и оправдывает некую пестроту и случайность в выборе предмета исследования или хотя бы в композиции. Но в книге А. Урбана не только виден четко продуманный план, а и ощутима определенная композиционная закономерность. Темп разговора, вначале чрезвычайно неторопливый, как бы нарастает и убыстряется от главы к главе. И если творчество первых пяти авторов (Н. Асеева, Н. Ушакова, Н. Тихонова, А. Твардовского и А. Ахматовой) рассматривается в отдельных специальных главах, то уже в седьмой главе автор ограничивает разговор об одном поэте (будь то Л. Мартынов, В. Шефнер, А. Тарковский или Е. Винокуров) одной подглавкой, а начиная с главы восьмой почти в каждой подглавке говорят сразу о двух-трех, зачастую весьма различных, поэтах (Г. Глазове и К. Ваншенкине, О. Берггольц и А. Межирове, Ю. Панкратове и В. Ахмадулиной, Е. Евтушенко и И. Кобзеве, В. Павлинове, Л. Куклине и Ю. Мориц и т. д.). И дело, конечно, не только в том, что разные поэты занимают не одинаковое место в советской поэзии, что их значение разновелико. Дело еще и в том, что А. Урбан писал не историю поэзии и не био-библиографический справочник русских советских поэтов, а ставил своей задачей выявить какие-то основные и общие для нашей современной поэзии тенденции. Вот почему ему нет нужды снова и снова возвращаться к выводам, сделанным в первой половине книги, но есть необходимость дополнять выводы новыми подробностями, которые дает текущий литературный процесс.
О единстве замысла книги говорят и такие, например, детали. В обстоятельную, занимающую тридцать книжных страниц главу об Асееве не вошел явно выигрышный для автора разбор «Синих гусаров», упоминаемый И. Гринбергом. А те сравнительно немногие кусочки из ранее опубликованных А. Урбаном статей, которые все же вошли в книгу, за редчайшим исключением, «выпадают» из ее контекста, кажутся неорганичными.
О том, что А. Урбан умеет тонко, подчас с блеском анализировать поэтический текст, мы знали и раньше. На двухстах пятидесяти страницах книги критик только единственный раз позволяет себе продемонстрировать это умение – разбирая стихотворение А. Межирова «Тишайший снегопад». Цель книги – не анализ, не разборы и наблюдения, а синтез, поиски корневых, основополагающих связей. Чувствуется, что книга могла быть вдвое, а то и втрое больше. Сейчас, несмотря на солидный объем, она кажется чрезвычайно сжатой, конспективной. Автор не делится с читателем всеми своими наблюдениями, зачастую не приводит доказательств, – он подводит итоги тому, что успел познать, о чем передумал.
Его выводы, общая концепция книги – взгляд на современную поэзию с птичьего полета, закономерность увиденного – представляются мне весьма любопытными и заслуживающими внимания.
В книге А. Урбана с наглядной убедительностью советская поэзия предстает перед нами (причем без того, чтобы на это специально указывалось, просто в силу неопровержимости самих фактов) как органическая часть общенародного, общегосударственного дела. В книге показано, как советская поэзия приобретала эту свою совершенно новую, неведомую прежней, досоветской поэзии функцию и как она ее осуществляла и осуществляет. Это – главное.
К сожалению, главного не заметили Л. Ершов и А. Хватов, начавшие свою статью «Искусство и народ» («Журналист», 1969, N 4, 5) с осуждения работы А. Урбана.
Именно историчность подхода к предмету разговора, попытка А. Урбана охватить предмет во всех его опосредствованиях и связях, в его развитии приводят к тому, что народность и партийность предстают в его книге как главные, корневые и стержневые качества советской поэзии, как неумирающая традиция, завещанная ей Маяковским.
С Маяковского и начинается разговор в книге, с указания на ту «странную» особенность великого поэта, какую подметил в нем и только вступающий на поэтическую стезю Л. Мартынов, и завершающий свой долгий путь в литературе М. Пришвин. «Он стер в моем представлении границы между поэзией и жизнью», – писал Л. Мартынов. «Маяковский просто стер границу между диалогом и стихотворением», – заметил в своем дневнике М. Пришвин. А. Урбан по-своему раскрыл эти и ряд других высказываний, написав в своей книге:
«Маяковский как бы рассредоточивал поэзию в жизни. Он делал поэзию не только своим призванием, но и необходимым элементом жизни народа. Поэзия в его представлении становилась неким необходимым орудием или учреждением, как почта, пресса, материальное производство. Так поэт переступает границы поэзии и входит прямо в жизнь; герой перестает быть литературной условностью, он объединяется с людьми, чтобы вместе жить, работать, действовать».
В творческой практике Маяковского поэзия обретала совершенно новое качество: партийность. После него безнадежным анахронизмом было бы писать стихи, не соизмеряя каждую их строку с действительными требованиями народных масс, требованиями жизни.
По отношению к каждому самобытному поэтическому дарованию А. Урбан применяет термин «поэтическая система». Чтение книги убеждает:
«поэтическая система» функционирует, как живой организм, если ядро ее не холодный камень, а живое солнце, трепетное и горячее, пылающее любовью к людям. Но это не все. «Существенно своеобразие любой индивидуальности, отношение каждой поэтической системы к современности и истории», – пишет А. Урбан. Именно это и составляет его цель: определив истинность той или иной «поэтической системы», одновременно и раскрыть ее самобытность, «особость», и показать ее связь со временем. И вот тут, вероятно, в силу некоторой уклончивости и непоследовательности А. Урбан впадает в существенное, на мой взгляд, противоречие между отдельными своими теоретическими положениями и объективным смыслом конкретных рассуждений.
Буквально с первых строк книги автор начинает спор с теми, кто одним избранным поэтом мечтает «закрыть» или заменить поэзию. И пафос его понятен: 20-е годы – это действительно не только Маяковский, а 30-е и 40-е – не только Твардовский. Но логика дальнейших рассуждений А. Урбана по этому поводу невольно наводит на мысль о равноценности всех истинных «поэтических систем», тогда как сам анализ неопровержимо и наглядно доказывает именно их неравноценность и даже, независимо от личных симпатий критика, определяет истинное место каждого в общем строю.
Вот почему нас убеждает сравнение бессодержательных форм отдельных стихотворений Ю. Панкратова с содержательностью почти аналогичных форм в поэзии Б. Ахмадулиной. Но самые искренние попытки поднять поэзию Б. Ахмадулиной на уровень высокой гражданственности оказываются тщетными даже для столь искушенного полемиста, как А. Урбан.
Принятый самим автором критерий неумолимо свидетельствует против этих попыток.
Через всю книгу А. Урбана проходит мысль о взаимном сцеплении, связях различных «поэтических систем» – мысль о традициях, о преемственности, о непрерывности и в то же время изменчивости живого литературного процесса. Мы видим, как меняются сами поэты и как – от десятилетия к десятилетию – меняется поэзия. В этом смысле особенно резонными представляются мне размышления критика о некоторых особенностях сегодняшней поэзии, в частности о поэзии философской и интеллектуальной, о содержании самих этих терминов, вызывающих до сих пор ожесточенные споры. Не лишены интереса суждения автора книги о правде поэтического образа, о дидактизме в поэзии, об активности художника, о поэзии и эстраде и о многом другом. Вообще надо сказать, что книга А. Урбану точно намечает эпицентр, некую отправную точку в разговоре о нашей поэзии, но не замыкает мысль читателя в жесткий круг окончательных и безапелляционных суждений. Напротив, она зовет к размышлению и спору.
Одно, однако, в книге бесспорно: мысль о новой функции, новом качестве советской поэзии, о постепенном превращении ее, по слову Твардовского, в «самый демократический вид литературы», «в работу», дающую «самые конкретные практические результаты». С заоблачных парнасских высот поэзия опускается на землю – в поле, в заводской цех, на эстрадные подмостки. И это есть не снижение, а возвышение поэзии.