Возвращение Анатолия Кузнецова

Эти воспоминания я написал в 1993 году. В них более пяти печатных листов. «ВЛ» дали мне площадь в два печатных листа – предельный объем, который журнал предоставляет своим авторам. В публикацию включены главы и фрагменты, посвященные в основном истории романа-документа «Бабий Яр», главного произведения Анатолия Кузнецова, а также последним двум романам писателя, написанным на родине, – «У себя дома» и «Огонь». Естественно, повествование неотделимо от личности автора.

 

В начале было Слово, и Слово было

у Бога, и Слово было Бог.

Евангелие от Иоанна, 1, 1.

 

Его возвращения в Россию не заметили. Возможно, правильнее сказать – почти не заметили. Анатолий Кузнецов в отечественной литературе отсутствовал более двадцати лет. Он эмигрировал из Советского Союза (по тогдашней терминологии – стал «невозвращенцем») в августе 1969 года, – тогда, именно в августе, ему исполнилось сорок лет. Умер Анатолий Васильевич в Лондоне 14 июня 1979 года, не дожив двух месяцев до своего пятидесятилетия.

В 1989 году издательство «Московский рабочий» начало издание четырехтомника «Оттепель»; в нем собрано многое и характерное (исключая романы), что в литературе – и в жизни – 50 – 60-х годов знаменовало короткую хрущевскую весну после XX съезда КПСС и разоблачения культа личности Сталина. Название четырехтомнику дала повесть Ильи Эренбурга «Оттепель» – первая ласточка, опубликованная в 1954 году в пятом номере журнала «Знамя».

Во втором томе этого издания помещена повесть Анатолия Кузнецова «Продолжение легенды». В конце публикации читаем: «Юность», 1957, N 7.

Теперь, по прошествии десятилетий, творческий путь Анатолия Васильевича Кузнецова, на мой взгляд, следует честно разделить на три периода. И можно предположить четвертый, несостоявшийся английский – или европейский, – если бы не преждевременная смерть от второго инфаркта.

Первый период безусловно связан с повестью «Продолжение легенды». Ее появление на страницах популярного журнала, адресованного юношеству, стало событием, прорывом в новую, животрепещущую тему, сделало автора в одночасье знаменитым не только в своей стране, но и во всем читающем мире, – переводы повести следовали один за другим, более тридцати изданий в странах Европы, Азии, Америки! В литературной критике появился термин – «исповедальная проза». Исповедь (честная, откровенная, страстная) молодого человека, – повествование ведется от первого лица, – вступающего со школьной скамьи во взрослую, многотрудную, противоречивую жизнь, ищущего в ней свое достойное место. Нет, Анатолий Кузнецов не был первооткрывателем этой темы. За год до него в том же журнале «Юность», в сентябрьском номере, совсем молодой писатель – 21 год! – Анатолий Гладилин опубликовал повесть «Хроника времен Виктора Подгурского». Однако произведение А. Гладилина на первых порах не привлекло особого внимания ни читателей, ни литературных критиков. Повесть оказалась слишком камерной, ее события замкнуты в историю компании молодых людей, вчерашних десятиклассников, на пороге самостоятельной жизни. По теме и «Хроника», и «Легенда» совпадают, но Гладилин писал свою повесть от третьего лица, в отличие от Кузнецова; история безответной любви Виктора Подгурского к красавице Нине – эта любовная интрига основа сюжета – не стала исповедью. Кроме того – в отличие от Кузнецова – Гладилин не вторгался в социально-политическую проблематику.

Тем не менее Анатолий Гладилин в новой для советской литературы 50-х годов теме был первым. За «Продолжением легенды» последовала все в той же «Юности» повесть Василия Аксенова «Звездный билет», – это уже начало 60-х годов, – и три молодых автора составили обойму, возглавившую «исповедальную прозу».

…Я перечитал «Продолжение легенды» летом 1993 года. И в наше бурное время это интересное, даже захватывающее чтение. Правда, для меня – история, воспоминание: какими мы и страна были тогда, тридцать пять лет назад? Но одно в повести – сегодня – отталкивает, раздражает: бодрячество, дух неудержимого оптимизма, лобовые рассуждения, хотя и вроде бы эпизодического персонажа, о нашем замечательном трудном пути к светлому будущему; они неназойливо, умело вкраплены в повествование, но все равно разрушают его естественную художественную ткань. Как мы не замечали этого тогда? Наверно, в ту далекую – если иметь в виду человеческую жизнь – эпоху такими мы были…

Но здесь для понимания личности автора повести «Продолжение легенды» необходима пространная цитата. 17 июля 1970 года в передаче радио «Свобода» – в русской редакции этой радиостанции систематически выступал Анатолий Кузнецов – прошла передача, посвященная скандальному судебному процессу в Лионе, на котором, как писала «Правда», разбирался «иск советского писателя Анатолия Кузнецова к издателю лионского архиепископата Эмманюэлю Витту, который выпустил в свет книгу «Красная звезда в тумане». Так в переводе была названа повесть «Продолжение легенды». Вот что сказал в той передаче Анатолий Кузнецов:

«Десять с лишним лет назад я был никому не известным студентом Литературного института. Я написал и предложил журналу «Юность» повесть «Продолжение легенды» – о молодом человеке, приехавшем работать в Сибирь; описывал жизнь, какова она была, – сам поработал в Сибири бетонщиком, – с ее трудностями, нищетой, но с упрямой верой молодости в лучшее, в какое-то конечное добро. В «Юности» повесть очень понравилась, но публиковать, сказали мне, нельзя: не пропустит цензура, закроют журнал, меня арестуют или, в лучшем случае, передо мной закроют путь в литературу. Главное, западная пропаганда может ухватиться и закричать: «Смотрите, вот свидетельство самого Советского Союза, как страшна в нем жизнь!» Правда, повесть можно спасти, нужно донести до читателя хоть что-нибудь, советовали мне опытные писатели, а читатели разберутся, что написано от души, а что для проформы, и нужно написать какие-нибудь оптимистические места. Долго моя повесть лежала без всякой надежды на публикацию, потом я заставил себя и дописал оптимистические куски, настолько выпадающие из общего стиля и настолько издевательски бодрые, что никакой читатель действительно не принял бы их всерьез. (Увы! Принял… – И. М. ) Но я был молод и неопытен, и такая работа редакторов не устраивала. Повесть окончательно отвергли. Я очень переживал, спорил, уехал из Москвы – и вдруг однажды случайно купил «Юность», развернул – и не поверил своим глазам: все-таки опубликована! Я бросился читать, и тут волосы у меня буквально встали дыбом. Без всякого моего ведома и согласия кто-то проделал топорнейшую работу: купюры, переделки, замены, – повесть приобрела такой уж идейно-бодряческий вид, что дальше некуда. Помню, я тогда заплакал от горечи и бессилия».

Вот такие обстоятельства…

В 1990 году журнал «Огонек», N 30, в рубрике литературного ретро опубликовал рассказ Анатолия Кузнецова «Артист миманса», самый блистательный рассказ писателя, маленький шедевр, увидевший свет в 60-е годы на страницах «Нового мира».

В 1991 году – в пятидесятую годовщину трагедии Бабьего Яра – сразу в трех издательствах, в двух украинских и в московском, был выпущен массовым тиражом роман-документ Анатолия Кузнецова «Бабий Яр», воспроизводство нью-йоркского издания в «Посеве» 1970 года. В предисловии к этой книге автор писал:

«Летом 1969 года я бежал из СССР, взяв с собой пленки, в том числе и пленку с полным «Бабьим Яром». Вот его выпускаю, как первую свою книгу без всякой политической цензуры, – и прошу только данный текст «Бабьего Яра» считать действительным.

Здесь сведено воедино и опубликованное, и выброшенное цензурой, и писавшееся после публикации, включая окончательную стилистическую шлифовку. Это, наконец, действительно то, что я написал».

25 сентября 1991 года в Киеве, в Доме актера, состоялся вечер памяти писателя Анатолия Кузнецова, за три дня до кровавого юбилея: первый массовый расстрел еврейского населения Киева был осуществлен немцами 29 сентября 1941 года.

Из Москвы на этот вечер мы приехали вдвоем: сын Анатолия Васильевича Алексей Кузнецов (он и вел вечер) и я. Погода в столице Украины была совершенно летняя, хрустально-прозрачная, зеленые киевские бульвары еще не тронула желтизна осени. На следующий день с замечательным поэтом и человеком Риталием Зиновьевичем Заславским («…А кровь струится… Все равно струится…») мы бродили по Киеву. Бульвар Шевченко с пирамидальными тополями, жестко шумящими под упругим ветром, шумный Крещатик, уютный сквер у Золотых ворот, тихие улочки и проходные дворы, днепровские спуски… Сколько воспоминаний связано с этим городом!

Тогда в дневнике я записал: «Вечер в Доме актера был печально-еврейским: эта вечная боль трагедии Бабьего Яра. Все об этом – и выступающие, и публика в зале, и еврейский театр с отрывком из Шолом-Алейхема («Как трудно быть евреем»), и чтица стихов на идише, и потрясающие местечковые музыканты…»

Осенью 1992 года и в Москве, в Центральном Доме литераторов, состоялся скромный вечер памяти Анатолия Кузнецова, инициатором проведения которого был Кузнецов-младший, тридцатитрехлетний Алексей Анатольевич. Через некоторое время на радио, кажется по первой московской программе, этот вечер в укороченной форме и с комментариями Алексея Кузнецова был озвучен.

Вот, кажется, и все.

Так Анатолий Кузнецов вернулся на свою родину после «столь долгого отсутствия».

 

* * *

Моя литературная жизнь – первые очерки, рассказы, первые книжки – начиналась в Туле в конце 50-х – начале 60-х годов.

В 1960 году в старинном городе оружейников, как и в других областных центрах России, создавалась своя писательская организация. Таково было веление – сверху – времени. В цековских кабинетах на Старой площади вызрела идея о необходимости поднятия, поощрения, стимуляции и проч. литературы и искусства в российской провинции: открывались издательства и театры, создавались оркестры народных инструментов и студии молодых художников, словом, развернулась очередная кампания, санкционированная руководством КПСС, и работа на местах закипела, естественно, не надолго, до очередной кампании (в экономике, в сельском хозяйстве, в педагогике и т. д.). Однако кое-что, и весьма существенное, успели сделать.

Пикантность ситуации в Туле заключалась в том, что в городе не было ни одного члена Союза писателей, хотя литературная жизнь если не бурлила, то все-таки протекала: функционировало книжное издательство, выпускался альманах «Литературная Тула», писали свои произведения местные поэты и прозаики, и совсем молодые, и убеленные сединами, при комсомольской газете «Молодой коммунар» активно действовал литературный кружок. Одним словом, база для создания своего отделения творческого писательского союза существовала.

И тогда с подсказки Москвы – такая практика уже была отработана – в Тулу пригласили «варягов», писателей, членов СП, с необъятных пространств нашей державы. Всем приезжающим – их набралось пять человек – было обещано немедленное предоставление квартиры, чем и заманивали прежде всего профессиональных служителей муз в наш рабочий, закрытый для иностранцев город. Плюс, конечно, близость столицы.

– Хотя бы одну знаменитость, – стонал директор тульского издательства, колобкообразный Николай Владимирович Виноградов, фигура, заслуживающая отдельного исследования. – Дайте, дайте нам знаменитость!

И знаменитость дали.

Среди пока ничего не говорящих имен, коим вскорости предстояло засверкать на тульском литературном небосклоне, вдруг появилось имя, которое было у всех на устах, кружило головы, вызывало неподдельный восторг: Анатолий Кузнецов, автор знаменитой повести «Продолжение легенды» (к тому времени в тульской газете «Шахтерская правда», если мне не изменяет память, я опубликовал о ней восторженную рецензию), дал согласие влиться в ряды создающейся Тульской писательской организации.

Сначала прошел слух, потом он подтвердился на уровне среднего звена идеологического отдела обкома партии, наконец, приехал первый «варяг» из Якутска – прозаик Александр Григорьевич Лаврик, милый, деликатный человек, голубоглазый, украшенный кудрявой сединой, запечатлевший в своем облике постоянный испуг перед партийной властью предержащей, – ему в дальнейшем предстояло многие годы возглавлять нашу писательскую организацию, – и на собрании литературной общественности радостно подтвердил:

– Да, дорогие товарищи и друзья, именно так – Анатолий Кузнецов дал согласие. В ближайшее время встречаем.

Оказывается, на всех уровнях уже произошли плодотворные переговоры, все согласовано и подготовлено.

В нетерпеливых нервных ожиданиях прошло две недели.

В 1960 году стояла мягкая снежная зима. Были какие-то торжества в Ясной Поляне. Или, может быть, там и проходило первое учредительное собрание новорожденной писательской организации. Было много народу, было возбужденно-празднично.

С Анатолием Кузнецовым я познакомился на лесной дороге, ведущей к последнему успокоению Льва Николаевича Толстого. Медленно шли большой толпой, негромко переговаривались – поклониться великой могиле. Высокий чистый снег по бокам дороги, боковое солнце сквозь голые деревья, их резкие контрастные тени на снегу с путаницей птичьих следов.

Меня представили молодому – тридцать один год, – но такому знаменитому писателю. Я волновался. Крепкое, энергичное пожатие теплой руки. Он был невысок, коренаст. Широкий выпуклый лоб с уже порядочными залысинами, жестко сжатые чувственные (или плотоядные?) губы, под толстыми стеклами очков (минус семь) – внимательные, изучающие серые глаза. На нем было простенькое демисезонное пальто, дорогая меховая шапка. Черные кожаные перчатки он держал в левой руке.

Мы остановились и скоро на дороге оказались одни.

– К такой могиле стадом лучше не ходить, – сказал Анатолий Васильевич. – Вы согласны?

Я, кажется, согласился: да, стадом лучше не ходить.

– А книжки ваши я прочитал, – продолжал знаменитый писатель, – кое-что есть. Даже наверняка есть. Но… – Он улыбнулся, мне показалось, снисходительно. – Вы много сюсюкаете. Я подчеркнул, потом взгляните. Не надо все это: цветочки, птички, салфеточки. Писать следует жестче. Жизнь штука жесткая. Только, пожалуйста, не обижайтесь.

Вечером дома этот разговор я воспроизвел в записной книжке и привожу здесь его почти дословно. И в дальнейшем все высказывания Кузнецова – по записям в дневнике или в записных книжках; не дословно, конечно, по сути. Хотя манеру излагать суждения и мысли, характерные выражения, стиль Анатолия Васильевича за годы нашего знакомства, думаю, я достаточно основательно запечатлел в памяти.

Потом было многолюдное застолье – в традициях тех лет – в яснополянском ресторане. Анатолий Кузнецов пленил всех доброжелательностью, скромностью, сдержанностью – он всячески старался не быть центром внимания, но это не получалось. Его расспрашивали обо всем: литературные новости, творческие планы, как ему Тула, как квартира (оказывается, он уже получил квартиру), каково мнение о произведениях тульских литераторов (оказывается, он прочел не только меня, а всю изданную продукцию местных авторов последних лет. Ему ее вручили для ознакомления… Бедный Толя! Представляю, каково ему было при этом чтении!..).

Он отшучивался, улыбался чуть снисходительно, рассказал несколько веселых историй из своей скитальческой жизни, – будучи студентом Литературного института, он много ездил по стране в качестве корреспондента от столичных газет и журналов.

Засиделись в ресторане допоздна: за окнами потемнело, небо закрыли тучи, повалил снег крупными хлопьями – они невесомо касались оконных стекол.

В автобусе по пути в Тулу мы сели рядом, и Анатолий Кузнецов, непринужденно перейдя на «ты», рассказал мне, весело похохатывая, о том, как тульские власти давали ему квартиру.

Действительно, история примечательная…

Определена Анатолию Кузнецову была трехкомнатная квартира – для семьи на троих: он, жена Ирина и сын Алексей. Однако к тому времени наследник еще не появился на свет, Ирина была на сносях, вот-вот. И дабы соблюсти букву закона, в документах, в соответствующих графах, было записано: «Сын Алексей, младенец».

– Понимаешь, – рассказывал Анатолий Кузнецов в затемненном автобусе; уже показались впереди огни и дымы Косогорского металлургического комбината. – Я порядочно нервничал: а вдруг родится девочка? Что тогда? В обкоме отцы города успокаивали: «Ерунда! Может же в документы втереться ошибка, по нерадивости молодой секретарши. Если что, поправим: дочь Алена, младенец».

Но поправлять не пришлось: вскорости молодая мама благополучно разрешилась мальчиком, которого нарекли Алексеем.

Квартира же была предложена на выбор – в нескольких только что построенных домах. Своя рука владыка. Возили по ним знаменитого писателя заведующий хозяйственной частью обкома партии и двое представителей горсовета (один из них, толстый и потный, от чрезвычайного волнения все время называл знатного «варяга» Василием Анатольевичем, хотя его и постоянно поправляли).

– Я всю эту кутерьму, – говорил Кузнецов, – воспринимал вначале как спектакль театра абсурда. В Туле многотысячные очереди на жилье, люди ждут квартиры десятилетиями, а мне, пожалуйста, на выбор. Я вошел в роль: как чеховский Ионыч, ходил по новым квартирам, вымерял комнаты шагами, справлялся о высоте потолков, спрашивал, на какую сторону выходят окна, придирался к пустяковым недоделкам, капризничал, повергая в смятение своих хозяев. И – вот же порода людей! – чем больше я куролесил, тем услужливее, угодливее становились мои сопровождающие. Я понял: они – холуи, челядь, а я, по их пониманию, из высшей номенклатуры. Мое гнусное поведение их нисколько не удивило, наоборот, все было в порядке вещей. В конце концов я сам себе опротивел и, к немалому изумлению сопровождающих («Вот тут есть еще одна квартира, по пути, можно взглянуть. Правда, не очень, зато прекрасный район…»), почти без всякого осмотра согласился на эту, пятую или шестую квартиру.

В самом деле, если уж предоставлялся выбор, от квартиры, в которую вселились Кузнецовы, следовало немедленно отказаться. Первый этаж (и в дальнейшем все окна были наглухо задрапированы, часто и днем горел свет или в комнатах царил полумрак, придавая писательскому жилищу более чем угрюмый вид); если не «хрущоба», то где-то рядом. Нелепая, алогичная планировка: вы открываете входную дверь и через полтора метра узкого коридора упираетесь в дверь первой, изолированной комнаты; ее Анатолий Кузнецов превратил в свой кабинет. Налево коридор, который загибается буквой «г», и по нему следуют: туалет, ванная и – дверь в кухню, основную площадь которой занимает газовая плита. Направо по коридору – дверь в большую проходную комнату («Апартаменты для приемов», – определил Анатолий Васильевич, что в дальнейшем соответствовало действительности). Из «апартаментов» дверь в третью, изолированную комнату, «детскую» и спальню жены Ирины.

Не знаю, как бы поточнее сказать… Словом, жилье человека творческой профессии – писателя, художника, артиста, композитора – похоже или соответствует его натуре, таланту, характеру, состоянию души. При этом облик и совпадающая с ним аура складываются (у дома, квартиры, комнаты) постепенно, с годами. Квартира Анатолия Васильевича Кузнецова в Туле приобрела свой окончательный, завершенный вид в августе 1969 года, полностью соответствуя своему хозяину, его образу жизни, став как бы знаком его судьбы.

Тем не менее, получив эту странную квартиру, молодая семья на первых порах, судя по всему, была счастлива. К этому моменту в жизни Анатолия Кузнецова случилось несколько совпавших по времени событий. Был окончен Литературный институт; присовокупилось к получению диплома немаловажное в жизни каждого советского литератора обстоятельство – принятие в члены Союза писателей и, автоматически, в Литфонд СССР; молодой писатель женился на Ирине Марченко и ждал первенца; он находился в зените славы, которую принесла ему повесть «Продолжение легенды», и – не надолго – настало относительное материальное благополучие. Все эти обстоятельства ставили перед главой семьи и писателем с несомненным творческим будущим сакраментальный вопрос: где жить? где обосноваться? Можно было вернуться в Киев, к матери. Но родной город Анатолий Кузнецов отверг по двум причинам: во-первых, в Киеве не было никаких перспектив в ближайшее время получить квартиру; во-вторых, все дальнейшие планы молодого прозаика, пишущего на русском языке, были связаны с Москвой, с московскими журналами и издательствами, с редакциями столичных газет, где у него за годы студенчества и особенно после выхода повести «Продолжение легенды» появились прочные связи и знакомства.

Была сделана попытка остаться в Москве – с энергичной поддержкой редакции журнала «Юность», – но она не увенчалась успехом: на Старой площади было сказано, что сейчас сильными молодыми творческими кадрами надо укреплять провинцию. Кузнецову было предложено на выбор несколько крупных областных центров России. Анатолий остановился на Туле. Как он говорил, по двум причинам: рядом Москва, сел в электричку – и через три с половиной часа ты на Курском вокзале. Вторая причина: Тула – это Ясная Поляна, а Лев Николаевич Толстой в бытии Анатолия Кузнецова занимал огромное место, сложное и противоречивое…

Постепенно мы сблизились. Нет, мы не стали друзьями. Думаю, у Анатолия Кузнецова вообще не было друзей. Никогда. В силу его характера, жизненных правил и установок. Знакомые, чаще всего нужные, приятели, собутыльники – да. Но друзья? Нет. Попросту он в них не нуждался. И в литературе и в жизни Анатолий Кузнецов был стайером – одиноким бегуном на длинную дистанцию. (По велению судьбы она оказалась не такой уж длинной…)

Сначала подружились наши жены – мы, особенно на первых порах, часто бывали в гостях друг у друга, в разных компаниях, – Анатолий Кузнецов любил застолья, и – я это заметил сразу – они служили ему не столько приятным времяпрепровождением, сколько изучением жизни, накоплением материала – для будущих книг: он наблюдал людей, расспрашивал, «раскалывал», за своим столом он старался собрать самых разных персонажей, – у него в «апартаментах» оказывались журналисты, литераторы, актеры, партийные и комсомольские работники, случайный попутчик, с которым он разговорился в электричке, дворник, вокзальная проститутка, представители полууголовного тульского мира.

Пил Анатолий Кузнецов в ту пору почти всегда в меру у него была язва желудка, за хмельным столом он долго оставался самым трезвым; я думаю, тут свою роль играл мощный интеллект: сильный ум гораздо успешнее, чем ординарный, сопротивляется алкоголю…

Итак, мы часто встречались, вместе ездили в «творческие командировки» по Тульской области: в Ясную Поляну, в Поленово, в Белевский район, на родину Жуковского, на Куликово поле. Анатолий вживался в среду своего теперешнего обитания, он был жаден на новые впечатления, его интересовала русская история и, конечно же, привлекали, завораживали люди в самых разных проявлениях. И то и другое – необходимые качества писателя-профессионала.

Естественно, в наших разговорах присутствовала литературная тема, «текущий литературный процесс». В записной книжке 1961 года я обнаружил такую запись:

 

«4.1.61 г. Ефремов.

Ужасно смешной, весь в магазинах и грязи, городок.

Знакомство с Гущиным. У него привычка: в разговоре махать перед носом собеседника кулаком, грозить ему огромным пальцем, хватать за пуговицу пиджака, давить животом, так что собеседник в конце концов загнан в угол и умоляюще, как жертва, смотрит оттуда на разбушевавшегося оратора, всем своим видом прося пощады.

Гущин – повод для рассказа, но еще не сам рассказ. Нет сюжета, события, интриги.

У настоящего рассказа должно быть два сюжета: действенный (что-то происходит) и психологический (что-то меняется в душе, психологии героев). Оба сюжета должны совпадать, как у радио совпадают электромагнитные и звуковые волны. Первый сюжет рождает в читателе, массовом читателе, интерес, потребность дочитать рассказ до конца. Второй сюжет воспитывает читателя, облагораживает его, будит в сердце добрые чувства, т. е. выполняет основную роль искусства – менять людей к лучшему. Но этот главный (второй) сюжет может оказаться мертвым, не сыграет своей благородной роли, если не будет первого, событийного сюжета.

Все эти мысли пришли ко мне при чтении рассказа А. Кузнецова «После дел» («Августовский день»), который опубликован в «Огоньке». Когда сказал ему, что в рассказе для массового читателя должно что-то происходить значительное, не согласился, возразил:

– А Чехов?

Я не нашелся что ответить. Анатолий, усмехнувшись, добавил:

– Что касается массового, как ты говоришь, читателя… Мне на него наплевать».

Анатолий дарил мне свои книги – они у него в ту пору выходили часто – с автографами, чаще всего отписками: «На дружбу», «С пожеланием успехов» и т. д.

Если говорить о таланте, то сегодня Анатолия Кузнецова я определил бы так: средний литературный талант с интуитивными прорывами к высотам творчества (рассказ «Артист миманса»); средний талант при огромном сократовском уме и безукоризненном художественном вкусе. Плюс работоспособность. Работоспособность дьявольская, до самоотречения. В процессе творчества за письменным столом средний талант контролировался мощным умом и корректировался высоким, я бы сказал, стопроцентным художественным вкусом.

И все же при беспристрастном анализе произведений Анатолия обнаружится: ум и художественный вкус побеждают талант, стихийность, неуправляемость таланта, а в этом магия, тайна, волшебство истинного литературного произведения, – отсюда холодность прозы Кузнецова, ее выверенность, расчетливость. И потом… Как бы это ни прозвучало кощунственно, книги писателя (даже «Бабий Яр», правда в гораздо меньшей степени, и уж наверняка последние повести «У себя дома» и «Огонь») не согреты христианской любовью к людям. Анатолий Кузнецов не любил людей. Вернее, в процессе жизни и творчества он разочаровался в них… К этому тягостному и ошибочному разочарованию я еще вернусь. Сейчас лишь следует сказать, что дилемма любовь-нелюбовь к людям – может быть, главный спор Анатолия Кузнецова со Львом Толстым.

Минуло два года, завершался первый период творчества Кузнецова, плавно переходя во второй, пока никому не известный, – надо сказать, Анатолий Васильевич был достаточно скрытным человеком: о своих планах, о том, над чем работает, он никогда не распространялся, более того, держал в тайне, уходя от прямых, назойливых вопросов с явным раздражением.

У него было две жизни: одна формальная, внешняя – собрания, встречи с читателями, выступления на семинарах (создали Тульское отделение СП, и работа взъярилась), участие во всяческих творческих комитетах, в которые он был с энтузиазмом и провинциальным восторгом избран, – все это Анатолий делал добросовестно, аккуратно, пунктуально, но без души, тратя на общественную работу минимум интеллектуальной энергии. Вторая, главная жизнь осуществлялась за письменным столом, в квадратном кабинете с задернутыми шторами на окне, и в Москве – в редакциях журналов и газет, в издательствах, в кругу московских писателей-единомышленников, прежде всего тех, кого объединял журнал «Юность», а так же в среде столичной богемы, – в театре «Современник» с успехом шел спектакль «Продолжение легенды», поставленный по нашумевшей повести Олегом Ефремовым.

Вообще в Москве Анатолий Кузнецов жил часто и подолгу, он явно тяготел к столице – «В Москву, в Москву!..». И это вполне закономерно.

Похоже, серьезно еще не исследован феномен культурной жизни России, сложившийся за советскую историю и губительный для искусства в целом: все яркое, самобытное, неординарное в литературе, музыке, архитектуре, живописи, в театре устремлялось, рвалось из российской провинции в Москву, ибо только там как-то могло реализоваться, с минимальными потерями.

И это было практикой и следствием «политики партии и правительства» в области литературы и искусства, вообще в духовной жизни общества: