Воспроизводство «основного капитала» О социальном пафосе современной советской литературы

Трудное дело – прогнозировать, как будут оцениваться те или иные, произведения художественной литературы по прошествии нескольких лет или десятилетий: слишком много неясных пока или даже вовсе неизвестных еще факторов вмещается в эту оценку. Тем более сложно говорить о том, как будет со временем восприниматься целый период литературного развития, скажем 70-е годы.

Сложно, но можно.

Можно потому, что мы располагаем весьма солидным багажом тех объективных оценок, которые вынесло само время произведениям прошлого. Книгам начала XX века. Художественным явлениям, возникшим на протяжении уже весьма длительной истории советской литературы.

Можно потому, что существует (в ее основных чертах) материалистическая теория литературы, по-научному объективная, опирающаяся на реальные закономерности отражения мира художественным мышлением.

Следовательно, от нас самих в конечном итоге зависит, сумеем ли мы превратить возможность в реальность, сумеем ли с достаточной объективностью выявить магистральные тенденции и закономерности своего времени в сфере художественной культуры.

Магистральные – значит, такие, которые принадлежат и этому периоду человеческого развития и вместе с тем уходят вперед, в другие эпохи, приобретая тем самым характер более широкий, общечеловеческий.

Разумеется, подобные тенденции наиболее концентрированное свое выражение находят в творчестве гениев. Но что же делать, если нет у нас сейчас ни Пушкина, ни Льва Толстого? Тут, однако, приходит на память, что блистательный разбор новых тенденций русской литературы середины XIX века Н. Чернышевский дал в статье «Не начало ли перемены?» на материале творчества не самого крупного, скажем так, писателя – Н. Успенского. Подобный анализ возможен потому, что в творчестве каждого без исключения гражданственно мыслящего писателя проявляются так или иначе, в зависимости от силы его таланта, основные черты его эпохи.

О каких же крупнейших течениях можно было бы вести речь применительно к нашей литературе?

Тематический анализ в принципе отвергать, по-моему, не стоит: в качестве одного из подсобных инструментов он способен иногда сыграть полезную роль, но, разумеется, частное не может претендовать на роль всеобщего. Потому подробно говорить о том, что у нас, например, значительное развитие получила так называемая деревенская проза, в итоговом разговоре я не стал бы. Дело в том, что, во-первых, на деревенском материале Ф. Абрамов и Ч. Айтматов, например, решают весьма различные социальные и художественные задачи. А во-вторых, тема человеческой совести, которая предстает ведущей в творчестве Ф. Абрамова, является, разумеется, отнюдь не монопольно деревенской, и сам Ф. Абрамов видит смысл своей работы в том, чтобы те подлинные духовные ценности, которые выработаны нашим народом в прошлом, вошли сейчас в духовное достояние всего нашего народа. Следует заметить, что проблемы честности, принципиальности, совести волнуют также и самых что ни на есть «городских», «производственных» писателей. Чтобы далеко не ходить за примерами, напомню о бригадире Потапове из «Премии» А. Гельмана и секретаре горкома Сакулине из «Обратной связи» этого же драматурга.

Немало писали за прошедшее пятилетие о нравственных исканиях в современной литературе. Писали справедливо. Я выделил бы в этом плане статьи и книги Ф. Кузнецова, потому что он анализировал нравственную проблематику с четких методологических позиций: прослеживая, какие социальные процессы стоят за теми или иными моральными поисками и нравственными решениями. Поэтому, собственно говоря, анализ моральных категорий требует одновременно анализа социологического или, глядя шире, анализа соотношения изображаемого и изображения, отражаемого и отражения.

И надо сказать, что дискуссии о процессах синтеза в современной литературе, о проблеме положительного героя, о характере литературного конфликта, об эстетическом идеале, о специфике отражения литературой эпохи НТР, о соотношении документа и вымысла и другие, которые велись в нашей периодике, в том числе и на страницах «Вопросов литературы», отличались в большой степени именно такой постановкой вопроса. Удалось ли литературе ухватить и выразить существенные черты общественного развития, такие свойства времени, которые являются ведущими сейчас и глубоко плодотворными в перспективе, – вот что закономерно волнует критику.

Все остальное может быть интересным и значительным, но – по самой природе вещей – оказывается вторичным. Это относится и к тематике, и к проблематике, и к художественному своеобразию литературы, словом, ко всему. Начинать надо ab ovo – от первопричины, от основы.

1

Жизнь нашего общества, жизнь могучего 262-миллионного народа, жизнь великой многонациональной державы менее всего может быть уподоблена некоей застывшей величественной композиции. Ни в коей мере! Это живая, в высшей степени динамичная, бурно развивающаяся жизнь. Жизнь, которая состоит в овладении все новыми рубежами и в разрешении непростых противоречий действительности. Жизнь, которая при всей преемственности и стабильности наших идеалов сегодня непохожа на ту, что была вчера, а завтра будет иной, чем сегодня, ибо производительные силы в эпоху НТР движутся вперед семимильными шагами, неизбежно порождая изменения и в сфере общественных институтов.

Эта полнокровная социальная динамика нашей жизни за последние годы нашла свое адекватное политическое выражение. Я имею в виду такие партийные документы, как «Материалы XXV съезда КПСС». Как новая Конституция СССР – важнейший законодательный акт, зафиксировавший исторические изменения в структуре нашего общества. Как постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР «Об улучшении планирования и усилении воздействия хозяйственного механизма на повышение эффективности производства и качества работы» («Правда», 29 июля 1979 года), на экономическом языке объясняющее и внедряющее новые принципы планирования и организации народного хозяйства, соответствующие его современному уровню развития и тем новым целям, достичь которые надлежит нашему обществу. Как решения ноябрьского (1979 года) Пленума ЦК КПСС, на котором с программной речью выступил Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР Л. И. Брежнев.

Ну, а литература? Каким образом литература – в массе своих произведений, в обилии своих жанров, своими специфическими средствами – рисовала то новое, важное, что неудержимо входит в нашу жизнь, определяя ее систему ценностей, обусловливая характеры, взгляды и поступки людей, вдохновляемых нашими неизменными коммунистическими, гуманистическими идеалами?..

В январе 1978 года в Тюмени проходила Всесоюзная творческая конференция писателей и критиков на тему «Герои великих строек нашего времени и советская литература» ¹. В ней приняли участие литераторы, съехавшиеся из Москвы и Ленинграда, из почти всех союзных республик, передовые производственники, партийные работники, ученые, руководители предприятий и строек, организаторы промышленности. Грандиозный масштаб свершений и перспектив Тюмени, области, которая уже сейчас практически обеспечивает весь прирост добычи нефти и газа в стране, обусловил и уровень выступлений участников конференции. Они были лишены и тени парадности – ярко, взволнованно говорили ораторы о главных делах и проблемах нашей жизни и нашей литературы. Запомнилось выступление Ю. Скопа, автора романа «Техника безопасности», который уже оживленно обсуждался в литературной печати. Горячо и темпераментно говорил молодой прозаик о том, что литература, не поспевая за ходом жизни, следует инерции прежних творческих решений. Она все еще воспевает героизм, мужество преодоления, редко задумываясь над тем, что героизмом этим нередко прикрывается чье-то головотяпство, неорганизованность да просто некомпетентность. «Само время требует от нас, писателей, преодоления отслуживших свое литературных традиций. Пионерный этап освоения рабочей темы в литературе завершен. А если это так, то настало время серьезного, углубленного экономического, психологического, философско-масштабного анализа всего, что происходит сегодня в Сибири. Только это поможет прекрасной, мужественной земле быстрее встать на крепкие индустриальные ноги!»

Наверное, не все акценты писатель выверил с достаточной точностью, порой эмоции брали верх над мыслями, что и вызвало довольно энергичные возражения со стороны некоторых участников конференции. Но сами проблемы, о которых говорил молодой писатель, бесспорно, назрели.

Впрочем, выступление подобного плана было не первым в нашей печати. Напомню статью К. Симонова «Люди и дело» («Комсомольская правда», 1 апреля 1973 года). Известный писатель делился тем тревожным чувством, которое возникло у него после чтения заметки о подвиге монтажников липецкой домны, вынужденных 17 часов резать металл, повиснув на сорокаметровой высоте. «Да, очевидно, в конечном итоге события перед самым пуском сложились так, что для достижения необходимой обществу цели потребовался героизм, и люди его проявили. Но все-таки почему же оказалось, что все обычные средства для достижения этой цели исчерпаны? В результате чего возникла такая ситуация?.. Вряд ли разрезка этой стальной площадки на части, на весу, на поясах – вот так заранее и планировалась, как заведомо героическая акция…

Мне захотелось, чтобы в данном случае телевизионная передача, а в другом случае статья, посвященная такому событию, показала бы нам не только людей, совершивших подвиг, стала бы не только уроком героизма, но одновременно и уроком для тех, кто был первоначально причастен к возникновению такой ситуации.

Чтобы кому-то было стыдно, а кому-то – что еще важней – неповадно на будущее».

Не знаю, вспоминал ли Ю. Скоп во время своего выступления эту статью К. Симонова, но перекличка мотивов – безусловна. И этот мотив звучит в нашей художественной литературе – ив прозе, и в драматургии, и в публицистике – все громче и громче.

Героизм? Да, да, да! Этот животворный витамин человеческого бытия, этот порыв человеческой совести всегда притягивал, начиная еще с образа бессмертного Данко, советских писателей.

Жертвы, искупающие показуху, недобросовестность, чье-то начальственное неумение работать по-современному? Трижды нет!

В повести М. Чулаки «Слесари, слесари, слесаря…» начальник цеха Мирошников, карьерист до мозга костей, заставляет слесаря Сысоева работать на неисправном газосварочном оборудовании – ради досрочного рапорта, который пойдет ему, Мирошникову, в актив. И когда ударила огненная струя и загорелось оборудование, как, какими словами обвиняет он бригадира Ярыгина: «Ребята у него хорошие, хотели спасать оборудование, а он крикнул: «Героизма я не допущу!» И не допустил. Вот, товарищи, до чего он докатился. Все слышали? Ярыгин не допустит героизма!

В то время как вся история нашей индустриализации – история героическая, когда благодаря трудовому героизму были построены Днепрогэс и Магнитка, – Ярыгин героизма не допустит» («Звезда», 1975, N 9).

Таким образом, Ярыгин не захотел, чтобы своим здоровьем, жизнью, своей молодостью ребята покрывали профессиональную непригодность Мирошникова, и, оказывается, он, Ярыгин, становится против героической истории нашей индустриализации! Случай этот подобен волшебному кристаллу, в котором с прозрачной ясностью и выпуклостью выразили себя преобладающие заботы современных писателей.

Тут я хотел бы подчеркнуть, что пишу по преимуществу о потоке литературы, то есть о тех произведениях, более или менее популярных, которым, как говорится, до эстетического совершенства весьма и весьма далеко. Но согласимся с тем, что продуктивные творческие тенденции завязываются порой на периферии, затем, чтобы впоследствии устремиться к центру, выявив себя в полнокровных художественных образах, которых также немало дала нам литература 70-х. А в том, что тенденции эти продуктивны, что в литературе 70-х накапливалось новое качество, убеждает, в частности, и то обстоятельство, что к одним и тем же наболевшим вопросам общественной жизни выходят писатели самых разных жанрово-стилевых пристрастий.

Роман того же Ю. Скопа, очерк Л. Кокоулина «Тяжеловесы», пьеса А. Кургатникова «Вина» – ни в чем не схожие вещи, к тому же разные по художественному уровню. Но пафос единый – строгая требовательность к людям, к профессионалам, беспечность которых приводит – не может не привести – не только к авариям, к жертвам, но и к нравственному оскудению работников, к привычке работать плохо, прикрываясь ссылкой на объективные трудности.

А сколько на эту же тему написано публицистических сочинений! Напомню лишь об одном выступлении В. Липатова – оно мне кажется одним из наиболее принципиальных в плане борьбы с «рабочей злостью», прикрываясь которой иные руководители стремятся затушевать свою беспомощность. Статья была ядовито озаглавлена «Трудовые мозоли» («Правда», 27 марта 1977 года), и «героем» ее был спекулянт – именно так называет автор руководителя, бессовестно спекулирующего понятиями: план и вдохновенный труд. Этот спекулянт святыми словами знает, – что если бригаде или коллективу всего участка скажешь, что под угрозой производственный план, то немедленно проявятся к жизни могучие силы… И такой горе-руководитель пафосно восклицает: «Ударным трудом преодолеем трудности!»

А трудности вот такие. Он, технически неграмотный человек, плохо расставил рабочую силу, трелевочные волоки не расчищены. Мало того, вчера послал на лесосеку вместо двух вальщиков – трех, хлысты лежат так, словно их специально запутали. И последнее: он две недели не был на лесосеке, не знал, что подъездной автомобильный путь к эстакаде превратился в ров, который при песчаных почвах нечем засыпать, – автомобили садятся на передние и задние мосты… Вот такая обстановочка на лесосеке, когда спекулянт за восемь дней до окончания квартала призывает «упорным трудом выполнять, перевыполнять план»!

В своих декларациях и в своих произведениях писатели выражают то, что назрело в самой жизни. Из многих возможных примеров опять-таки приведу только один.

Вот что пишет известный слесарь ЦНИИ судовой электротехники и технологии А. Солипатров: «Посчитайте, какими потерями этот «героизм», эта самоотверженность оборачиваются для людей, для общества! Там, где производство живет рывками и скачками, об уважении к труду, его продукту (а без такого уважения человек вообще немыслим), не может быть и речи… Учеба рабочих, досуг, личная жизнь – все под ударом, все страдает. Здорового микроклимата тоже не ждите, люди измотаны, издерганы, и это ожесточение неизбежно перехлестывает заводской порог, поскольку предприятие не изолированная ячейка, а часть целого» ².

Разумеется, можно вспомнить о тех произведениях, которые правдиво описывают ситуации, когда и героизм, и «рабочая злость» были производственной необходимостью, – например, повести В. Поволяева «Трасса», «Двенадцатая буровая», «Отряд», в первую очередь «Территория» О. Куваева, заслуженно признанная одной из лучших книг 70-х годов. Но то были другие – пионерные – времена в освоении сибирского Севера и герои другие – первопроходцы, действующие в условиях дикой природы. Но в этой статье речь идет об изображении нормальной, налаженной производственной жизни. И литература (хотя, прав был Ю. Скоп, не всегда последовательно и твердо) преодолевает соблазны романтизации авральной жизни в таких обстоятельствах. Более того, меняются методы борьбы героев с подобными авралами.

Меняются стремительно, на наших глазах. В порыве праведного гнева против некачественной, обветшавшей обстановки на заводе сталевар Виктор Лагутин из пьесы Г. Бокарева садился на бульдозер, устремляясь в прямую сокрушительную атаку на пивной «гадюшник» у ворот завода. Прошло всего несколько лет, и бригадир Потапов у драматурга А. Гельмана является на заседание парткома с толстой тетрадкой, заполненной экономическими выкладками, доказывающими нерентабельность, убыточность методов некомпетентного руководства, и требует, чтобы ход обсуждения также был занесен на бумагу – в протокол.

Не удивительно, что так действуют герои производства эпохи НТР. Но заметим и другое – высокий профессионализм, строгий учет возможностей становятся требованием нравственности в произведениях, ничего общего не имеющих с проблематикой современного производства.

В этом плане хотелось бы обратить внимание на остродраматическую, как всегда у этого писателя, маленькую повесть Б. Васильева «Встречный бой» {«Юность», 1979, N 5). Выигран самый последний бой. Бой уже после заключения мира – с немецкой частью, невесть откуда взявшейся. Бой выигран, но генерал не находит себе места. В ночи он встречает начальника похоронной команды: «Понял и нерешительно, с трудом спросил:

– Много сегодня… работы?

– Много, Если, конечно, с чем сравнивать, но для последнего дня, прямо скажу, многовато.

Генерал молчал. Курил, опустив голову, внимательно разглядывая огонек цигарки.

– Целые большей частью, – вдруг добавил Степан Иванович. – Целые – значит, на пулеметы шли, под пули. Пулеметы, понимать надо, у немцев еще действовали, не подавили их, значит. Обидно.

– Да, – с трудом сказал генерал. – Надо бы самоходки…»

Запоминается сцена, в которой воспроизведены нравственные мучения генерала, поддавшегося спешке и не подавившего пулеметы противника самоходками. «Неподавленные пулеметы, на которые грудью шли его разведчики. Он легко представил себе, как капитан, показывая пример, первым спрыгнул с брони, как бежал вперед, уже не ложась, навстречу шквальному огню. Как, приседая после выстрела, часто и резко били танки, как горели они, нарываясь на фаустников, как из люков выбрасывались живые факелы и катались вот по этой сухой, черной, пережженной, как порох, земле…

Ну, почему, почему он не вызвал самоходки?!

Кажется, он застонал».

Когда, терзаясь муками совести, в эту первую послевоенную ночь он горячечно рассказывает возможный план боя встретившейся ему маленькой радистке, ефрейтору Брусковой, оказывается, что потери, по его расчетам, могли быть в десять раз меньше, чем на самом деле. «Ну, почему, почему он не вызвал самоходки?!»

Такой в своем пределе бывает цена выполнения плана любой ценой. Разумеется, в мирное время речь идет не о жизни людей. Но суть все та же. Бессмысленные неувязки, неразумная растрата сил и средств, непомерные потери времени и нервов – это все та же растрата человеческих жизней.

Здесь не место заниматься специальными философско-социологическими и экономическими исследованиями исторических этапов развития хозяйственного механизма.

Но важно отметить, что современная советская литература, как видим, не прошла мимо этой крупной проблемы, активно участвовала – своими специфическими средствами – в борьбе за усовершенствование этого механизма.

Все же сколь бы масштабна эта тема ни была, она, однако, является лишь частной, производной от другой, неизмеримо более серьезной, которая вплотную выводит нас к вопросу такой значимости, выше которой нет ни в жизни отдельного человека, ни человеческого общества. К вопросу о том, какого человека формируют условия жизни.

2

Нынешний рабочий в среднем за час создает продукции в 48 раз больше, чем за то же время до революции, – говорит статистика. Цифра впечатляющая! При полной нагрузке нервные затраты у современного кузнеца таковы же, как у постового ГАИ в часы пик на самом оживленном перекрестке столичного города. И разумеется, для того чтобы современный Вакула смог хорошо отдохнуть после работы и восстановить свои силы, требуется очень многое. Иначе работать на полную мощь своих возможностей он не сумеет. Попытаемся проанализировать, как решается сейчас в жизни и как отражается литературой важнейший из социальных процессов – процесс воспроизводства «основного капитала», то есть всемерное развитие и обогащение человеческих сил в многообразной жизнедеятельности человека.

Формула воспроизводства «основного капитала» принадлежит К. Марксу и Ф. Энгельсу. Так, относительно проблемы занятого на производстве времени и времени, высвобождающегося благодаря росту производительности труда, К. Маркс писал в рукописях 1857 – 1858 годов: «Сбережение рабочего времени равносильно увеличению свободного времени, т.

1. Материалы конференции были опубликованы в журнале «Вопросы литературы» (1978, N 4).[↩]
2. А. Солипатров, От богатства – не от бедности…, «Литературное обозрение», 1977, N 8, стр. 19.[↩]