№6, 1981/Публикации. Воспоминания. Сообщения

Воспоминания о Бунине и Куприне. Вступительная статья, публикация и примечания Л. Голубевой

Предлагаемые воспоминания принадлежать перу писателя Николая Яковлевича Рощина.

Более чем двадцатипятилетняя дружба связывала Рощина с Иваном Алексеевичем и Верой Николаевной Буниными, относившимися к нему с искренней доброжелательностью. Об этом свидетельствует большая переписка, сохранившаяся в архиве Рощина. Бунин с сочувствием следил за его литературной работой, с особенным восхищением отмечал остроумие, выразительность его эпистолярного стиля1.

«Глан», «Пэка», «капитан» 2, как шутлива называли Рощина Бунины, был своим человеком в бунинской семье, ежегодно по нескольку месяцев гостил у Бунина на его даче в Грассе в Приморских Альпах. На глазах Рощина прошли горькие годы добровольного изгнанничества знаменитого писателя, его исполненная драматизма художественная и духовно-нравственная жизнь последних десятилетий.

Николай Рощин (настоящая фамилия – Федоров) прожил сложную жизнь. Родился в 1896 году в городе Дорогобуже Смоленской области в многодетной малообеспеченной семье. (Отец его – писарь коннопочтовой станции.) В 1916 году, после окончания Алферовской учительской семинарии, был призван в армию. К 1916 году относятся и первые литературные опыты Рощина – несколько фронтовых рассказов, опубликованных в петроградских еженедельных журналах, а также два небольших сборника рассказов «Вражий крик» и «За синей птицей».

Н. Рощин – участник первой мировой войны. Будучи офицером военного времени, в годы революции совершил трагическую ошибку – вступил в белую армию и после разгрома белогвардейщины оказался за пределами родины. За двадцать семь лет скитальчества по Югославии, Франции он полной чашей испил всю горечь отчужденности от земли отцов. В поисках средств к существованию переменил ряд профессий, работал слесарем, затем обратился к журналистской, и писательской деятельности. Выпустил несколько сборников повестей и рассказов – «Горнее солнце»; «Журавли», «Ведьма», а также роман «Белая сирень». Основное настроение этих произведений – острая, пронзительная тоска по родной земле, осознание трагичности существования человека, порвавшего духовную связь с родиной.

В годы фашистской оккупации Франции Н. Рощин стал участником Сопротивления, вступил в ряды Французской коммунистической партии. Активно сотрудничал в подпольной газете «Русский патриот», которая вела интенсивную антифашистскую пропаганду. Газета стремилась пробудить в читателях чувство глубокого восхищения героической борьбой советского народа против гитлеризма, в многочисленных корреспонденциях желала своим далеким соотечественникам скорейшей победы над черными силами фашизма. В 1944 году Н. Рощин – активный участник августовского восстания в Париже, мужественно сражается на баррикадах с гитлеровцами. О героях французского Сопротивления – французах и русских, плечом к плечу выступивших против общего врага, Н. Рощин рассказал в «Парижском дневнике» 3. Начатый 3 июня 1940 г. да дневник завершается описанием событий 25 августа 1944 года. Факты биографии Рощина говорят о том, что в годы второй мировой войны происходит резкий перелом в его политическом мировоззрении. Он всячески стремится приобщить к своим новым взглядам и Бунина. Сохранившаяся переписка 1944 – 1948 годов между Рощиным и Буниным проливает дополнительный свет на такой сложный вопрос, как отношение Бунина к Советской стране. Она дает возможность уяснить, в каком направлении происходила трудная, мучительная переоценка им того, что в октябре 1917 года свершилось на его родине и подтвердило свою жизнеспособность в суровых, трагических испытаниях Великой Отечественной войны.

О резко враждебном отношении Бунина к фашизму писалось неоднократно. Человеконенавистническая сущность фашизма была разгадана им достаточно быстро. В письме от 28 ноября 1946 года Рощин напоминает Бунину о том, как еще в 1935 году он с чувством глубокого отвращения отзывался о Гитлере и Муссолини: «Помните, мой дорогой Иван Алексеевич, как в 1935 году мы сидели в кинематографе, – Вы, Г. Н. 4  и я, – и Вы, смотря парады в Нюрнберге и Милане, сказали о «фюрере» и «дуче»: «взбесившиеся обезьяны» 5.

Об этом же свидетельствует К. Корсакас, который встречался с Буниным, гостившим в 1938 году в Прибалтике: «Меня больше всего удивила та откровенная враждебность, с которой Бунин говорил о фашистских режимах в тогдашней Европе» 6.

В горькие дни нашествия гитлеровских орд ненависть Бунина к фашизму приобретет еще больший накал и с особой силой вспыхнет в нем никогда не угасавшая любовь к родной земле, мучительный страх за ее судьбу. Это время он назовет «страшными, роковыми, великими годами России» Письмо Бунина к Рощину от 11 ноября 1944 года.7. Перед лицом грозной опасности, нависшей над его родиной, забудет на время престарелый писатель о своих обидах и «неприятиях». Все четыре долгих года фашистской оккупации он – в числе тех, кто будет с трепетом сердечным следить «за тем огромным, что развертывала история на бескрайних полях его отечества. По ночам дрожащими руками переставлять флажки на географической карте, замирая, поворачивать регуляторы радиоприемника, отыскивая далекий голос Москвы, стискивая зубы, принимать известия о продвижении врага, радоваться всякому успеху Красной Армии» 8.

Он полон ненависти к коллаборационистам. Не случайно гневное возмущение Бунина сотрудничеством И. Шмелева в прогерманских антисоветских изданиях в период фашистской оккупации Франции, его «парижскими молебнами о даровании победы Гитлеру» 9. Он с похвалой отзывается о критической статье Рощина, заклеймившей предательские акции «старичка», «Михеича», как иронически называли они между собой Шмелева: «Ну и нарисовали Вы старичка! Как живой, гадина!» 10 Его поддерживает Вера Николаевна: «Вы отлично написали о «Михеиче», – вот омерзительная личность!» 11

После августовского восстания 1944 года и освобождения Парижа от фашистской оккупации в среде эмигрантов резко усилилось политическое брожение и внутреннее противоборство. В преддверии победы речь шла уже не о спасении России и не о самом существовании русской нации, которую хотели уничтожить гитлеровцы, а о том, принимать или не принимать Советский Союз как определенную социальную систему. В среде эмигрантов оформляются две противоположные группировки. С одной стороны, это ультраправые круги эмиграции, не извлекшие никакого урока из свершающихся у них на глазах великих исторических событий и с новой силой обрушившиеся на советский строй. С другой – довольно большая группа просоветски настроенных эмигрантов, глубоко осознавших свои заблуждения и полных желания стать достойными гражданами своей великой родины. К ним принадлежал и Н. Рощин.

Более сложную и противоречивую позицию занял Бунин. Острополемичная переписка Бунина и Рощина, относящаяся к концу 1944 года, в определенной мере характеризует эту позицию. Как явствует из этой переписки, патриотическая настроенность Бунина не ослабевает: «Я не меньше других скрежетал и скрежещу зубами на «подлых захватчиков», не меньше других радуюсь, что русские и союзники проламывают им головы…» 12 Но консервативна настроенного Бунина ошеломила кажущаяся ему «молниеносность» в перемене убеждений некоторых его близких и знакомых из эмигрантского стана. Признавая в письме к Рощину право на перемену взглядов («перемена убеждения вполне возможна и законна – не меняется только мертвое» 13), Бунин не может принять острой критики духовного и бытового уклада эмиграции, исходящей из ее же рядов. Он подвергает сомнению искренность авторов этой критики, в том числе и Рощина.

В ответном письме Рощин горячо убеждает Бунина, что метаморфоза его взглядов произошла не вдруг. Начало «отрезвления», по словам Рощина, относится еще к 30-м годам, когда ему пришлось столкнуться с «политической кухней Семенова» 14, где стряпались самые чудовищные вымыслы о Стране Советов. Рощин сообщает Бунину, что он дважды до войны обращался в советское консульство с ходатайством о восстановлении его в правах советского гражданства и что война его окончательно убедила: «народ наш не только принял, но любил свою власть, был ей предан, иначе не была бы теперь борьба народа за свое будущее» 15. Рощин считает, что пришло время сделать выбор, «потому что ждать дальше, оттягивать, выбирать, торговаться, уклоняться – нельзя, слишком огромно, ответственно то, что случилось и идет на нас. Надо понять и принять, даже если было бы это лично трудно, неприятно, резко. Или – по инерции, старым самообманом, жить «как было». Но тогда это уже бесповоротно жизнь эмигранта для эмиграции… Ну, вот и вывалил я к Вашим ногам весь тяжелый мой мешок, который, не тщательно скрывая от Вас, нес я двенадцать лет. Оттолкнете меня, будет мне горькое горе, до черных слез. Но – выбора нет для меня между самой основой жизни моей и любым человеком на земле. Поймете и примете – будет для меня двойная радость, радость вновь и по-иному обретенного друга» 13.

Бунин в ответном письме продолжал гневно отрицать моральное право Рощина и других эмигрантов на обличение эмиграции: «Поймите – я вовсе не против перехода Вашего и многих других на сторону Москвы. Но надо было сделать это гораздо проще, сказать: да, мы ошибались, Россия стала сильной, сделала много хорошего в том-то и том-то, признаем теперь ее власть и твердо становимся на ее сторону…» 16 Рощин не теряет надежды переубедить Бунина, он пытается оторвать его от эмигрантской среды: «Какой же Вы эмигрант? Разве можете Вы принадлежать кому-нибудь, чему-нибудь? Нет, Вы принадлежите, если уж принадлежите – всем». Он призывает Бунина не отгораживаться от происходящего вокруг него: «Нельзя сейчас жить на отлете» 17.

Сложно, противоречиво осмыслял Бунин свое отношение к Советскому Союзу в эти годы, трудно формировалось его понимание общественного и духовного уклада новой России, о котором он имел весьма смутное представление. Бунин, преодолевая свой политический консерватизм, не мог отрицать очевидного факта экономической мощи и расцвета Страны Советов. Взыскательный и пристрастный художник, Бунин на время отступает от позиций сплошного неприятия достижений советской литературы. Он с высокой похвалой отзывается о поэме А. Твардовского «Василий Теркин», с теплым чувством вспоминает о В. Катаеве. К. Паустовский получает от него открытку с необычной для Бунина восторженной оценкой его рассказа «Корчма на Брагинке». Об изменении былого непримиримого отношения к Советской России говорит и тот факт, что Бунин согласился на издание в Москве сборника своих произведений, или, как он называл, «изборника», выразил согласие принять посильное участие в редактировании будущей книги.

И несомненно, что в это время Бунин размышлял о возможности своего возвращения на родину.

Что касается Н. Рощина, то для него этот вопрос был окончательно решенным. В конце ноября 1946 года он вместе с первой группой русских реэмигрантов на теплоходе «Россия» покидает Францию. И уже в каюте теплохода «отстукивает» большое письмо Бунину: «Ночь, не сплю, взволнован, естественно, сверх сил. Еду к другому берегу, но, конечно, много оставляю и привычного, и полюбленного, и милого, что царапает сердце. Не топчу прошлого, а просто из двух добр выбрал лучшее. Воспоминания, воспоминания… Как много занимаете места в них Вы, милый Иван Алексеевич!» 18 Рощин не устает убеждать Бунина, что его место в России: «Бог мой, сколько ждало бы Вас друзей, и старых, и новых. Дружественная Россия ждет Вас, Иван Алексеевич!» 13

Он пытается разобраться, что удерживает Бунина на чужбине: «Не хотите оставлять, «предавать» эмиграцию? <…> Через 25 лет ветер будет гулять по эмигрантскому полю, и сама память о ней исчезнет, ибо, в отличие от французской революции, наша даже участи шуанов нам не дала. Эмиграция и была – заводской молоток да кабацкие слезы. Все же остальное, в том числе и Вы, и я, и малая группа удачников, и вся наша «общественность», – это даже и не «надстройка», а «надстроечка» 18.

Рощин просит Бунина по-новому взглянуть на то, что свершилось на его родине: «…Революция, спотыкаясь, подчас ошибаясь, подчас мерами суровыми, привела Россию к победе над вековым нашим врагом и, конечно, невиданному в ее истории расцвету материальному и духовному. <…> И разве Вы, милый Иван Алексеевич, в эпоху «Посредника» 19, в период Вашего «толстовства», не исповедовали того же, о чем полтораста лет мечтала русская интеллигенция? Разве не об этом кричит Ваша скорбная и прекрасная «Деревня»?» 20

В том же письме Рощин стремится развенчать в глазах Бунина расхожее в эмигрантских кругах мнение о «коварных» замыслах советских властей в отношении своих бывших граждан: «…Неужели Вы, как и многие другие, думаете, что советская власть «обманывает» эмиграцию в целях ее разложения? Непристойно великому государству прибегать к приемам мелкой бакалейной лавочки, нет у правительства времени заниматься маленьким вырождающимся народцем, да и куда уж дальше вырождаться эмиграции!» Он пылко взывает к своему другу: «Милый, милый Иван Алексеевич, кто давит на Вас, кто окружает Вас атмосферой уезда времен гражданской войны, кто удерживает Вас подойти к окошку, распахнуть его, глянуть вперед просто и прямо, вздохнуть глубоко?» Это письмо Рощин завершает уже в Москве: «Миленький Иван Алексеевич, я в Москве! Сбылся самый светлый, самый прекрасный мой эмигрантский сон. Пошел к Кремлю и расплакался».

Что же останавливало Бунина в принятии окончательного решения о возвращении на родину? На этот вопрос невозможно ответить однозначно. Причин было много, и самого разнообразного свойства, – это были причины, проистекающие из особенностей политического мировоззрения и из личных качеств характера Бунина, человека по-своему очень цельного.

Бунина, по-видимому, мучила мысль, сможет ли он на закате своей жизни быстро и безболезненно врасти в почву родной, но теперь и во многом чужой и непонятной для него страны. Начать жизнь заново среди советских соотечественников представлялось ему трудным еще и потому, что почти уже никого не осталось в живых из его друзей-современников, с которыми он был близок по дореволюционной России. И предстоящее свидание с «кладбищем воспоминаний» 18, по определению Бунина, пугало его своими тяжелыми, драматическими переживаниями.

Остро беспокоило старого Бунина опасение того, что по возвращении на родину он не застанет своего читателя, ему казалось, что его писательское имя чуждо, неизвестно и неинтересно современному поколению советских людей. Не случайно Н. Рощин с таким жаром уверял в своих письмах мнительного и недоверчивого Бунина, как сейчас «велика его слава в России» 13.

Удерживала Бунина и его своеобразная, уже чисто ритуальная верность эмигрантскому знамени, той среде, с которой он долгие годы делил горький хлеб на чужбине. Конечно, к этому времени Бунин уже не уповал на «великую миссию» русской эмиграции, он прекрасно видел вырождение и всю гнилость ее духовного фундамента. Но покинуть эмиграцию, убого доживающую свои последние дни, представлялось ему актом неблагородным.

Размышляя над тем, почему не состоялась встреча Бунина с родным отечеством, нужно всегда помнить тот факт, что бунинское «признание» Страны Советов носило особый характер. Это было признание главного – силы, мощи нового строя, его жизнестойкости («Россия стала сильной, сделала много хорошего»). В оценке же многих других сторон жизненного уклада новой России он нередко оставался во власти нелепейших, невежественных представлений, политических предрассудков, которые питали вырождавшуюся эмигрантскую интеллигенцию.

Не последнюю роль в колебаниях писателя сыграли и такие черты сложного нравственного облика Бунина, как гордость, честолюбие, переходящие нередко в гордыню. Последнее десятилетие своей жизни он, крупнейший художник словесного искусства, который блистательно завершил великолепную эпоху русской классической литературы, прожил в состоянии унизительных материальных лишений, мучительного каждодневного страха за завтрашний кусок хлеба, «нищ, как Иов» 21.

Именно эти прискорбные обстоятельства личной жизни Бунина – его удручающая бедность, убогая старость – были теми тяжелыми камнями, которые также легли на пути его возвращения на родину. И Бунин, человек, которого природа наделила поистине сатанинской гордостью, не смог, не захотел ступить на родную землю в горестном облике немощного старца, находящегося в стадии физического и творческого угасания. Будь Бунин в то время в апогее своей славы, материальной обеспеченности, в расцвете духовных и физических сил, возможно, что вопрос о его возвращении в Советский Союз решился бы иначе.

Но одно можно с уверенностью утверждать: возникшие в это время у Бунина симпатии к советским соотечественникам, его доброжелательное, пристальное вглядывание в духовную жизнь русского народа, горячее желание всяческого процветания родной стране – все это было пережито писателем с полной мерой искренности и бескомпромиссности.

Но слишком мал, слишком тонок был запас положительных впечатлений Бунина о родной стране в ее новом облике и слишком тяжел и привычен груз белоэмигрантских злопыхательских оценок, суждений, понятий… Поэтому напряженная обстановка в нашей литературе в конце 40-х годов, вызванная обострением идеологической борьбы в сложных условиях «холодной войны», была воспринята Буниным с присущей ему настороженностью и подозрительностью и усилила его былые пессимистические воззрения на уклад литературной жизни в Советском Союзе. И Рощину в эти годы приходится особенно настойчиво, мягко и бережно убеждать Бунина: «Зощенко опять печатается. Надо думать, что начнут печатать и Ахматову» 22.

Начинают рваться тонкие духовные контакты, с таким трудом налаженные старым писателем со своим отечеством. Бунин, ранее польщенный предложением об издании сборника его сочинений в Советском Союзе и с радостью его принявший, теперь пишет раздраженное письмо в Гослитиздат, без всяких оснований обвиняя советских издателей в фальсификации текстов его произведений и даже угрожает международным судом. Об этом же он пишет в письме Рощину от 12 мая 1947 года. При создавшейся ситуации уже «десять листов готового набора были рассыпаны» 13, и прижизненному советскому изданию сочинений Бунина не было суждено увидеть света.

Рощин был потрясен этим поступком Бунина. Он горько укоряет его за «неуравновешенность и несправедливость» и стремится убедить своего друга в том, что над его книгой работали «ряд опытных литераторов, Ваших почитателей и отличных знатоков Ваших произведений», «а гонорар Вам был определен цифрой… побольше Нобелевской премии» 22. Рощин уверяет Бунина, что это «недоразумение» еще можно уладить: «Вы себе представить не можете, как Вас здесь любят, как прекрасно знают, как ценят! Никогда, никогда имя Ваше не было так высоко в России, как сейчас» 13. Бунин ответил сдержанным, суховатым письмом, продолжая настаивать на том, что его возмущение справедливо, ибо «кого в жар не бросит при известии, что берут труд всей твоей жизни далее без твоего ведома, орудуют над ним по своему усмотрению так спокойно, будто ты тут совершенно ни при чем!» 23 В конце письма он выражает сомнение в уплате ему гонорара за издание книги. Рощин ответил на это письмо почти год спустя, в конце 1948 года. Он вновь возвращается к «истории» бунинского «изборника», упрекает Бунина в упорствующей недоверчивости: «А что до гонорара, то уж позвольте мне заступиться за мое отечество. Спросите любого из заграничных людей, имевших дело с людьми советскими, каждый скажет Вам, что люди эти – самые исправные плательщики» 24.

И вновь Рощин не устает убеждать Бунина в том же письме, как любимо и популярно его творчество среди «поэтов младшего поколения, таких, как С. Наровчатов, Ярослав Смеляков, А. Межиров, П. Шубин», «они с увлечением и подолгу наизусть читают Ваши стихи», «о прозаиках и говорить нечего, – высоко, высоко, в великом почете имя Ваше…». Рощин сообщает Бунину и такие интересные для него подробности: «К. Г. Паустовский бережет Вашу открытку как реликвию. Твардовского я давно не видал, но Н. Д. Телешов передал ему Вашу похвалу «Теркину», и автор, по словам Н. Д., зарделся, как гимназист».

В начале 1949 года Рощин отправляет Бунину посылку с продуктами, но тот отказывается ее принять. В лаконичном письме от 27 марта 1949 года он просит Рощина ничего больше ему не посылать. Это было последнее письмо Бунина, адресованное в Советский Союз.

И наконец, как заключительный аккорд в драматическом разладе Бунина с родиной – его едко-ироничная, по-недоброму пристрастная книга «Воспоминаний» (1950), в которой он желчно, несправедливо судит о некоторых русских литераторах предреволюционной поры, а также дает недостойную, злопыхательскую оценку ряду советских писателей. Едва наметившаяся, хрупкая связь Бунина с родиной, готовая перерасти в определенное понимание и приятие новых перемен в жизни его народа, прервалась навсегда.

Н. Рощин, вновь ступив на родную землю в декабре 1946 года, всем существом стремится искупить перед родиной свою горькую вину. Всепоглощающее желание писателя – жить единым дыханием с народом, быть ему полезным. Он с удвоенной энергией трудится в Славянском комитете, в Совинформбюро. Более трехсот очерков Рощина о жизни советского народа было опубликовано в зарубежной печати.

Рассказы и публицистические статьи Рощина печатались в журналах «Новый мир», «Огонек», «Смена» и др. В альманахе «Мир приключений» (1957, N 3) была опубликована его повесть об Африке «Между Нигером и Сенегалом». В творческих планах Рощина значилась книга воспоминаний о Бунине и Куприне, но преждевременная смерть в 1956 году не дала ему возможности осуществить этот замысел.

Живя в годы эмиграции в Париже, Рощин пользовался не только дружеским расположением Бунина, но и в течение многих лет находился в тесных приятельских отношениях с Куприным. Дочь писателя Ксения Куприна, вспоминая русских литераторов, посещавших их дом в Париже, называет среди них и Рощина: «Николай Рощин, тогда молодой писатель, приходил пешком из пригорода. Он часами просиживал, глядя на всех смеющимися, голодными синими глазами.

  1. »Нынче читал Ваш рассказ «Сын». Браво! Серьезно говорю». (Письмо Бунина к Рощину от 30 октября 1944 года. Здесь и далее при цитировании неопубликованных писем Бунина и Рощина, находящихся в архиве публикатора, указание на архивохранилище не дается.)

    «Письма Ваши интересны на редкость и написаны так, что «сделали бы честь и более крупному таланту», как сказал один критик про мои стихи лет сто тому назад» (письмо Бунина к Рощину от 29 сентября 1943 года).

    «За все письма все очень, очень благодарим, читаем их вслух и, ей-Богу, восхищаемся: помимо того, что они страшно интересны, они и написаны просто великолепно – каждая фигура сделана на ять. И с какой легкостью, с какой меткостью слов!» (письмо Бунина к Рощину от 20 мая 1944 года, ЦГАЛИ, ф. 2204, оп. 1, ед. хр. 148). []

  2. В архиве Рощина сохранилась шутливая дарственная надпись Бунина на книге: «Капитану Рощину генерал Бунин. 14. I 1930 г. к Грасс».[]
  3. Отрывки из «Парижского дневника» были опубликованы в сборнике материалов ЦГАЛИ «Встречи с прошлым», вып. 3, «Советская Россия», М. 1978.[]
  4. Г. Н. – Галина Николаевна Кузнецова (1900 – ?), поэтесса, друг Буниных, жила в их семье в 1927 – 1941 годах. Автор книги воспоминаний о Бунине «Грасский дневник», опубликованной в сокращенном варианте в «Литературном наследстве», 1973, т. 84. «Иван Бунин», кн. 2.[]
  5. ЦГАЛИ, ф. 2204, оп. 1, ед. хр. 128.[]
  6. К. Корсакас, Бунин в Каунасе, «Советская Литва», Вильнюс, 1963, кн. 9, стр. 71.[]
  7. []
  8. Н. Я. Рощин, Парижский дневник (рукопись), ЦГАЛИ, ф. 2204, оп. 1, д. 10.[]
  9. Письмо Бунина к М. С. Цетлин от 1 января 1948 года, – «Литературное наследство», т. 84. «Иван Бунин», кн. 2, стр. 404.[]
  10. Письмо Бунина к Рощину от 17 мая 1943 года, – в кн. «Литературный Смоленск», Смоленское книжное изд-во, 1956, кн. 15, стр. 324.[]
  11. Письмо В. Муромцевой-Буниной к Рощину от 20 мая 1943 года.[]
  12. Письмо Бунина к Рощину от 11 ноября 1944 года.[]
  13. Там же.[][][][][][]
  14. Письмо Рощина к Бунину от 8 декабря 1944 года. Ю. Ф. Семенов (умер в 1946 году) – один из редакторов газеты «Возрождение», ярый антисоветчик.[]
  15. Письмо Рощина к Бунину от 8 декабря 1944 года.[]
  16. Письмо Бунина к Рощину от 18 декабря 1944 года.[]
  17. Письмо Рощина к Бунину от 3 января 1945 года.[]
  18. Письмо Рощина к Бунину от 28 ноября 1946 года.[][][]
  19. «Посредник» – книгоиздательство культурно-просветительного характера, созданное в Москве в 1884 году при участии Л. Толстого. Бунин оказывал помощь в распространении его изданий.[]
  20. Письмо Рощина к Бунину от 28 ноября 1946 года,[]
  21. Письмо Бунина к Телешову от 8 мая 1941 года, – «Исторический архив», 1962, N 2, стр. 160.[]
  22. Письмо Рощина к Бунину от 19 октября 1947 года.[][]
  23. Письмо Бунина к Рощину от 4 ноября 1947 года.[]
  24. Письмо Рощина к Бунину (конец 1948 года – дата не указана).[]

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №6, 1981

Цитировать

Рощин, Н. Воспоминания о Бунине и Куприне. Вступительная статья, публикация и примечания Л. Голубевой / Н. Рощин // Вопросы литературы. - 1981 - №6. - C. 158-187
Копировать