Власть и общество. Спор литератора и министра (Опыт анализа политического текста)

Историкам известны многочисленные тексты, которые можно было бы назвать идеологическими, политическими: доносы, экспертные записки, проекты, программы… Некоторые из них хорошо изучены, постоянно привлекался исследователями. Но обычная судьба таких документов, если они не несут конкретной информации об исторических событиях, – быть опубликованными и затем упоминаться в справочных изданиях. Это происходит, в частности, из-за того, что мы не владеем техникой анализа, который позволил бы вскрыть заложенную в тексте информацию, касающуюся не только конъюнктуры амбиций, интриг, событий, но и конъюнктуры идей и взглядов. Данная работа – опыт такого рода анализа. Разбираемые тексты: записка Ф. В. Булгарина «О цензуре в России и о книгопечатании вообще» и «мнение» о ней А. С. Шишкова. Оба текста написаны в 1826 году во время следствия по делу декабристов.

В «Вопросах литературы» за последнее время были опубликованы две статьи о Булгарине: А. Рейтблата – «Видок Фиглярин» (1990, N 3) и А. Янова – «Загадка Фаддея Булгарина» (1991, N 9 – 10). Статья А. Рейтблата богата фактическим материалом и этим интересна. С некоторыми замечаниями автора (о роли литературы в концепции Булгарина, о том, что Булгарин в действительности думал, когда писал свои записки, о «двоемыслии», исторических параллелях) мы не можем согласиться.

Статья А. Янова написана в экспрессивном стиле, где есть и «дубовые жандармские головы», и Булгарин – «подонок, страдавший манией величия», и дворяне-фрондеры – «нонконформисты», и крестьяне – «конформисты». Главная мысль А. Янова: Булгарин – крупный политический мыслитель и идеолог, уровня Боссюэ и Макиавелли, предлагающий правительству разработанную им программу. Автор строит свою концепцию не столько на анализе текстов, сколько на пафосе утверждения, что «исторический образ Булгарина вопиет против трактовки его… одной бранью».

Сам по себе этот пафос понятен как продолжение борьбы с тоталитарной системой в исторической науке, но в исследовании пафос, не претворенный в энергию нового метода, нового подхода, не прошедший искуса сухого анализа, – малоплодотворен. Обратный знак: с брани на «крупного мыслителя» – не имеет познавательной ценности.

Наша работа – продолжение разговора о Булгарине, одном из интереснейших деятелей первой половины XIX века, и его времени.

Записка Булгарина подана была в мае 1826 года «для Государя Императора». Булгарин писал: «Записка сия заключает в себе одни политические мнения, наблюдения и соображения» ¹.

Записка касается «общественного мнения». Понятие «общественное мнение» с начала XIX века получило в России широкое распространение. Его использовали многие: от Александра I до Белинского. Употреблялось оно главным образом в двух значениях: 1) мнение общества по поводу того или иного события, репутации человека и т. д.; 2) политический термин, отражающий взаимоотношения власти и общества. Если существование общественного мнения в первом значении в начале XIX века ни у кого из известных нам авторов сомнений не вызывало, то существование его во втором значении Пушкин, например, ставил под сомнение. Однако и Александр I, и М. Орлов, и многочисленные публицисты употребляли это понятие именно во втором значении².

Булгарин предлагает объяснение отношений, существующих между властью, обществом, литераторами» книгопечатанием и возникающей в результате существования книгопечатания возможностью управлять общественным мнением.

Записка, без указания имени автора, была передана Шишкову, министру народного просвещения. «Его величеству угодно иметь по сему предмету мнение ваше», – писал Шишкову И. И. Дибич.

В записке Булгарина и ответе Шишкова затрагиваются вопросы государственной важности, проблемы политические. Оба писали свои записки для государя и, отстаивая свои мнения в решении конкретных государственных, политических вопросов, претендовали, таким образом, на роль теоретиков в сфере отношений власти и общества, формирующих политику. И если для министра просвещения зга роль естественна, то претензии Булгарина на роль теоретика могут показаться не соответствующими привычному образу удачливого журналиста, доносчика и провокатора. Вот как Булгарин оценивал свою записку: «Я представил нашу публику и цензуру в их настоящем положении и это почитаю достаточным для принятия нужных мер к удовлетворению первой и усовершенствованию последней. Исполнение самых лучших законов зависит от наблюдения за исполнителями и указания волею Монарха пути, по которому должно следовать». Булгарин фактически и предлагает монарху этот «путь»: в записке «заключаются такие предметы, которые могут быть произведены в действо одною законодательною властью. «Я мыслю только для государя».

«Мнение» Шишкова составлено так, чтобы дискредитировать автора записки и ее содержание, критикующее деятельность министерства просвещения. ³

Шишков цитирует начало первого абзаца записки Бул

гарина: «Необыкновенные перевороты в политическом мире, воспоследовавшие в продолжение последних тридцати лет, порождавшие постепенно страх и надежду (следует понимать: поочередно, попеременно. – А. А.) во всех сословиях общества, сделали людей любопытными, внимательными ко всем происшествиям и распространили вкус к средствам, сообщающим познания, сведения и известия, то есть к чтению».

Далее следует возражение Шишкова: чтение действительно распространилось, но оттого, что много открылось учебных заведений, кроме 1812 года «немного… политических происшествий, которые бы могли в течение означенного времени порождать у нас… страх и надежду во всех сословиях общества».

Булгарин в своих записках точен в хронологических отсылках. Поэтому обратим внимание на дату, к которой он отсылает, – 1796 год. Это смерть Екатерины II, начало итальянского похода Наполеона. Последующие тридцать лет действительно были бурными и порождали попеременно «страх и надежду»: войны французской республики, царствование Павла I, реформы в начале царствования Александра I, войны империи против всей Европы, утверждение парламентского строя: во Франции, в 1818 году в Царстве Польском, проекты конституции и освобождения крестьян в России, обсуждение этих вопросов в журналах («Дух журналов», «Сын Отечества»), распространение идей в «духе времени»…

То, что Булгарин говорит о пробуждении интереса к сведениям, к известиям, предполагает осознание читателем связи между личной жизнью и политическими событиями. Школьное обучение, чему приписывает Шишков увеличение числа читателей, действительно необходимо, это непременное, но недостаточное условие. Без «любопытства», личной заинтересованности в «сведениях, известиях», которые постепенно формируют вкус к информации, читателей не прибавится.

Возражения Шишкова: отказ признавать, за происходившим в России статус «важных событий», отрицание связи исторических (политических) событий, интереса к ним с увеличением числа читателей, развитием книжного рынка – говорят о нежелании признавать влияние внешних событий на русское общество, о непризнании динамики, движения, несущих важные изменения. Интересно, что Шишков ниже приводит пример, как взбунтовавшиеся крестьяне представили в качестве оправдания бунта книжку «Вестника Европы» со статьей, в которой обсуждался вопрос об освобождении крестьян. А ведь это довод в пользу Булгарина.

Шишков пропускает у Булгарина место, где тот объясняет феномен «общественного мнения», его природу, роль, которую оно играет в обществе. Булгарин, отмечая, что существование общественного мнения многими ставится под сомнение, утверждает, что оно существует всегда и везде, при любом образе правления. При этом природа и функционирование общественного мнения таковы, что дают возможность влиять на его образование и даже «напутствовать… и управлять» им «посредством книгопечатания». Причем это управление необходимо: «гораздо лучше, чтобы правительство взяло на себя обязанность… управлять оным», так как неуправление означает «предоставлять его на волю людей злонамеренных».

Эти мысли Булгарин высказывал и в других записках, написанных в 1826 году: «В просвещении – пренебрежено главнейшее:…направление умов к полезной цели посредством литературы», «правительство не заботилось, а… частные люди заботились о делании либералов» (записка о Царскосельском лицее). Схожую мысль о возможности влияния на общество с помощью литературы высказал прусский министр Штейн в 1812 году, предложив Александру I использовать литературу в целях политической пропаганды. Тогда появился журнал «Сын Отечества» Н. И. Греча, активизировался «Русский вестник» С. Н. Глинки⁴. О понимании связи между литературой и общественным мнением говорят записки управляющего III отделением М. Я. Фока к А. Х. Бенкендорфу, относящиеся к лету – осени 1826 года⁵.

Надо учитывать, что очевидное сегодня влияние литературы, прессы на общественное мнение – в 1826 году в России, когда тиражи самых популярных изданий не поднимались выше 4 – 5 тысяч, было далеко не так ясно. А мысль Булгарина, что общественным мнением можно управлять «по произволу», что это может делать правительство либо частные лица, – эта мысль для России была достаточно нова и казалась спорной.

Булгарин писал: «…большая часть людей, по умственной лени, занятиям, недостатку сведений… гораздо способнее принимать и присвоивать себе чужое суждение, нежели судить самим», «лучше, чтобы правительство взяло на себя обязанность напутствовать его и управлять оным» с помощью книгопечатания которое и сообщит этой «большей части людей» те сведения и суждения, каковые правительство сочтет нужным им сообщить.

То, что Шишков пропускает, не комментируя, этот отрывок из записки Булгарина, говорит не о тактических соображениях министра, а о его скептицизме в отношении возможности управления общественным мнением с помощью литературы. Интересно, что в шишковском Уставе цензуры 1826 года, п. 6, одна из целей цензуры была определена как «направление общественного мнения». Разница в том, будут ли «управлять» или «направлять» и кто будет это делать – цензура или литераторы, оказывается принципиальной, отражающей разные интересы двух социальных сил (бюрократии и творческой интеллигенции), а также, как будет показано ниже, и некоторые мировоззренческие моменты.

Шишков цитирует заключительную часть общетеоретических рассуждений Булгарина об общественном мнении: «Россия не столь просвещенна, как другие государства Европы, но по своему положению она более других государств имеет нужду в нравственном и политическом воспитании взрослых людей и направлении их к цели, предназначенной правительством. Силою невозможно остановить распространение идей, подобно как корабля на ходу при сильном волнении: можно снять флюгер, указующий направление ветра, но этим невозможно переменить ветра. Напротив того искусное направление парусами и рулем даже вопреки ветру выведет корабль мимо опасных мест к желаемой пристани».

Шишков отмечает, что «направление… к цели… важно для всякого государства», положение же России благополучнее Франции, Испании, Неаполя, в которых «в продолжение тридцати… лет возникали политические неустройства и перевороты». Но он согласен, что «Россия не столь просвещенна». Сама возможность «воспитания» для Шишкова хотя и желательна, но крайне сомнительна.

Рассмотрим мнение Булгарина. «Силою невозможно остановить распространение идей…» Идеи овладевают общественным мнением. Но умелое управление им, «искусное направление парусами и рулем даже вопреки ветру выведет корабль… к желаемой пристани». Разберем эту развернутую метафору: ветер – корабль – паруса – волнение – пристань. Образ в данном случае выполняет не столько художественную, сколько иллюстративно-аргументативную функцию. Он употребляется Булгариным вместо ряда рассуждений. Попробуем произвести обратный процесс: перевести образ в рассуждения.

Идеи – ветер, то есть внешняя, не зависящая от человека данность. Как ветер, они живут своей жизнью, рождаются, развиваются в пространстве истории. Преобладающие в тот или иной момент истории идеи в начале XIX веха принято было называть «духом времени». Идеи – ветер – определяют условия движения, плавания корабля – государства. Если кормчий на корабле – правительство – будет искусно манипулировать парусами – общественным мнением (предложим напрашивающееся сравнение: направляя действия матросов – литераторов), то корабль несмотря на волнения – политические бури – сможет, вопреки ветру, прийти к желаемой цели – пристани.

Сравним: «»дух народный страждет в беспокойстве. Как можно изъяснить сие беспокойство иначе, как», изменением мыслей, глухим, но сильным желанием другого порядка вещей» – из Введения в План государственного образования, представленного М. М. Сперанским Александру I в 1809 году. Речь идет о конституционной идее. Тот же Сперанский писал А. А. Столыпину в 1818 году: «Напор времени и обстоятельств так силен…» ⁶, имея в виду необходимость политических и гражданских реформ. При разнице акцентов: у Сперанского идеи заставят правительство поступать в духе времени, у Булгарина правительство может вести корабль своим курсом принимая в расчет напор духа времени, – бросается в глаза сходство основных положений (реальность духа времени, идей, признание их влияния на политику государства).

Обратим также внимание на противопоставление Булгариным «силы» и «искусного управления» в попытках воздействия на идеи: силою нельзя остановить распространение идей, а надо их искусно использовать. Борьба с ними возможна только как искусное управление общим мнением, «нравственное и политическое воспитание взрослых людей» через противопоставление идеям либеральным – идей нравственных, политических, соответствующих целям правительства, а перевоспитать – это прежде всего переубедить. Подобное в записке о Царскосельском лицее: «где действует мысль и убеждение, там должно противодействовать убеждением».

Так понимал роль идей, их сущность как феномена не только Булгарин. Сравним мнение С. С. Уварова в 1832 году: это «направление к трудам постоянным… служило бы некоторою опорою против влияния так называемых европейских идей… силу коих… преломить нельзя иначе, как через наклонность к другим понятиям, к другим занятиям и началам» ⁷. Сравним также замечание Екатерины II на слова Павла Петровича: «Что они все там (в Париже, во время революции 1789 года. – А. А.) толкуют? Я тотчас все бы прекратил пушками», – «…пушки не могут воевать с идеями. Если ты так будешь царствовать, то недолго продлится твое царствование» ⁸.

Шишков комментирует: что касается «мнений… противных вере, правительству и правам… сим… идеям нельзя дать хорошего направления». «Всякое зло должно быть пресекаемо в корне», так как невозможно достичь вопреки распространяющимся ложным и вредным мнениям предположенной правительством пели. В противном случае это «произведет те горестные последствия, которые отклонить старались».

Обратим внимание на выражение «права», поставленное в один ряд с высшими ценностными приоритетами – «верой» и «правительством». Сравним в Уставе цензуры 1826 года, п. 169: «запрещается» пропускать замечания «всяких частных людей о преобразовании каких-либо частей Государственного управления, или изменении прав и преимуществ, Высочайше дарованных разным сословиям». Речь идет осословных привилегиях.

Шишков не начинает доказывать неправомерность, нелогичность сравнения и таким образам дискредитировать мысль Булгарина. Он сразу «дешифрует» метафору, переводит ее в другие понятия: мнения, противные правительству; идеям нельзя дать хорошего направления; ложные и вредные мнения. А что такое «зло», «хорошее направление»? – Это также образ! Образ Булгарина нейтрален в этическом, сакральном плане. В системе этого образа ветер может быть «противным» (правительству), но не может быть «ложным». А образ Шишкова – это поляризованная ценностная система, сравнение на уровне абсолютных этических, сакральных ценностей.

Образы Шишкова с необходимостью предполагают существование им противоположных: зло – добро; ложные —  истинные; полезные – вредные и т. д. Ниже мы покажем, что «ложность», ложные идеи связаны с образом инфернальным, с адским началом. Прагматически использовать ту данность, которую Булгарин называет «ветром», в системе понятий Шишкова (для благих целей правительства) – невозможно. В отношении «ложного», «вредного» в этой системе возможен только один вывод, и Шишков его делает: зло нужно пресекать в корне.

Обратим внимание на роль метафоры в этом споре: она не только является доказательством, но образная система, логика образа задают рамки, в которых проходит рассуждение. И Булгарин, и Шишков против «вредных идей», но метафора Булгарина (идеи – ветер) предполагает возможность спора, противостояния, даже использования «противного ветра» для достижения поставленной цели – пристани, а этическая, сакральная метафора, использующая абсолютные ценности, оканчивает, закрывает спор. Если что-то является «злом», то больше спорить не о чем. Это «что-то», в данном случае – «вредные идеи», необходимо «пресекать в корне». Здесь абсолютное отношение к Злу сталкивается с прагматическим. А это – старый спор этических дуалистов: Платона, манихеев, ранних отцов церкви – и этики, снимающей крайние полюса: Аристотеля, поздних отцов церкви⁹.

Системе понятий Булгарина близки понятия, используемые Уваровым и Сперанским. Уникальна ли система понятий Шишкова, переводящая спор из плана этически нейтрального в план абсолютных этических ценностей?

М. Л. Магницкий говорил, открывая в Симбирске в 1818 году Библейское общество, что история движется «политикою мира сего» («князь тьмы») и «видами Провидения» («Иисус» ). В наше время «выдуман новый идол – разум человеческий; богословие сего идола —философия. Жрецы – славнейшие писатели разных веков и стран». В другом месте он писал о «духе, который… под личиною филантропии… философизма… красною шапкою свободы… ныне… с хартиями конституции в руке, поставил престол свой на Запад и хочет быть равен Богу… книгопечатание – его орудие»¹⁰.

П. И. Кутузов» попечитель Московского университета» в 1810 году писал Л. К Разумовскому, министру народного просвещения: «Ревнуя о едином благе… не могу равнодушно глядеть на распространяющееся у нас уважение к сочинениям г. Карамзина; вы знаете, что оныя исполнены вольнодумческого и якобинского яда….И вы, и я дадим ответ пред судом Божиим, когда не ополчимся противу сего яда, во тьме пресмыкающегося, и не поставим оплота сей тлетворной воде, всякое благочестие потопить угрожающей». Необходимо открыть Государю глаза и показать Карамзина во всей его гнусной наготе, яко врага Божия, и врага всякого блага и яко орудие тьмы» ¹¹.

Жандармский полковник Новокщенов, начальник I отделения V Округа жандармов, в 1829 году писал Бенкендорфу о вреде от нового Устава цензуры 1828 года: «Что это значит? адский язык, беснующееся вольнодумство, исступление философизма… Пора зажать богохульный рот сим зловещим проповедникам «¹².

Употребленные эпитеты традиционно связаны в русской культуре с инфернальным началом. И Николай I склонен был осмыслять действительность в рамках сакральной метафоры. Его «Исповедь» была написана после признания Пруссией и Австрией результатов июльской революции 1830 года. Он верит, что война еще предстоит, он ждет «торжественного мгновения, которого никакая человеческая сила не может ни избежать, ни отдалить, – мгновения, когда разразится борьба между справедливостью и силами ада (la justice et principe infernal). Это мгновение близко, приготовимся к нему, мы – знамя, вокруг которого… сплотятся»¹³.

В приведенных примерах мы видим, как художественные тексты, действительность осмысляются в рамках этико-сакральной метафоры с абсолютной поляризацией. Этическое сравнение для трактовки событий, людей использовалось и Булгариным, но в гораздо менее поляризованном, напряженном виде.

Феномен этот имеет не только и даже не столько политические, феноменологические истоки, сколько идейные, исторические. Сама датировка приведенных цитат говорит о связи некоторых из них с периодом официального мистицизма в русском обществе. Собственно мистицизм, пиетизм, многочисленные библейские общества, насаждавшиеся в 1815 – 1819 годах сверху, мало отразились на развитии русской культуры того времени. Но развитие мистических идей, мода на них стали причиной возникновения борьбы за религиозное влияние. Борьба эта в силу ее чрезвычайно низкого общего теоретического уровня больше напоминала не многочисленные европейские религиозные, теософские споры того времени, а аргументы процессов ведьм, обличений старообрядческой литературы. Они строились на пафосе «открытий» связи противника с дьяволом. Любое явление, любой текст, мысль проходили через поляризующую призму сакральной метафоры, распадаясь на «дьявольское» – «ангельское»: тьма – свет; пухлая гордость – смирение; веротленные учения – вечная, святая истина; Запад – Восток и т. д.

Мир становится битвой двух сил, люди – орудиями тьмы или света, идеи – проводниками того или иного влияния. В борьбе с мистицизмом, даже при победе церковников в 1822 – 1823 годах после дела Геснера, победил мистицизм, причем очень примитивного уровня. Победил в том смысле, что эта борьба активизировала у боровшихся сакрализованное, поляризованное видение мира, обновила сакрализованное мировоззрение.

И у Булгарина, и у Шишкова идеи могут быть конкретно полезными или вредными, способствующими достижению правительственной цели или нет, но Булгарин утверждает, что бороться с идеями силой – нельзя. Идея (ветер) по своей природе не поддается силовому воздействию. «Противодействовать» идее – можно, но противодействие должно быть адекватно по природе «действию», идее должна быть противопоставлена идея. Хотя речь у Булгарина, Уварова идет о противостоянии «европейским идеям», сами представления о природе идей, о их роли в истории имеют европейские корни.

А Шишков, говоря о «пресечении (зла) в корне», считает единственно возможным действия карательные: вредные мнения «должно останавливать решительно». Пафос Шишкова понятен, его метафора из сферы сакральной: Добро должно бороться со Злом, иначе Зло «непременно произведет… горестные последствия…». По Булгарину – это «полицейские средства», борьба с флюгером.

1. Записка «О цензуре в России и о книгопечатании вообще» цитируется по: «Русская старина», 1900, N 7, т. 103, с. 579 – 591; записка «Нечто о Царскосельском Лицее и о духе оного» по: Б. Л. Модзалевский, Пушкин под тайным надзором, СПб., 1922, с. 20 – 23; записка о крестьянах 1826 года по: «Вопросы литературы», 1990, N 3, с. 104 – 106; записка о наблюдении за военными по: «Родина», 1990, N12, с. 30 – 31; записка об австрийской интриге по: П. Е. Щеголев, Декабристы, М. -Л., 1926, с 302 – 305.[↩]
2. Булгарин употребляет термин «общее мнение». Оба понятия восходят к французскому выражению «opinion publique». Начали употребляться в России в конце ХУШ века в переводах («Новая Элоиза» Руссо) и оригинальных статьях («Статистический журнал», 1808, ч. П), нередко сопровождаясь французским эквивалентом; к 1830 – 40-м годам определилось преобладание формы «общественное мнение», которая и стала устойчивым фразеологизмом.[↩]
3. »Мнение А. С. Шишкова о цензуре и книгопечатании в России» цит. по: «Русская старина», 1904, июль-август-сентябрь, т. 119, с. 202 – 211. [↩]
4. А. Н. Пыпин, Общественное движение в России при Александре I, изд. 4-е, СПб., 1908, с. 282 – 283.[↩]
5. Записки Фока цит. по: «Русская старина», 1881, N 11, с. 538, 551 – 558.[↩]
6. Н. К. Шильдер, Император Александр Первый, Его жизнь и царствование, СПб., 1897 – 1904, т. II, с 374; т. IV, с. 94.[↩]
7. Н. П. Барсуков, Жизнь и труды М. П. Погодина, СПб., 1878 – 1910, т. IV, с. 85.[↩]
8. Н. К. Шильдер, Император Павел Первый, СПб., 1901, с. 248.[↩]
9. С. Аверинцев, Христианский аристотелизм как внутренняя форма западной традиции и проблемы современной России. – «Русская мысль» (Париж), 27 декабря 1991 года.[↩]
10. Цит. по: Г. Г. Шпет, Очерк развития русской философии. – «Очерки истории русской философии», Свердловск, 1991, с. 446 – 447. Здесь и далее подчеркивания полужирным шрифтом в цитатах принадлежат автору настоящей статьи.^[↩]
11. М. Погодин, Н. М. Карамзин, по его сочинениям, письмам и отзывам, ч. II, М., 1866, с. 62,63.[↩]
12. В. Э. Вацуро, М. И. Гиллельсон, Сквозь умственные плотины, М, 1986, с. 148.^[↩]
13. Н. К. Шильдер, Николай I, СПб., 1903, т. II, с 314; перевод с французского Шильдера. Но «principe infernal» – это не только «силы ада», но и «адское начало», у Николая I – метафора к конституционному принципу, к воле народа (см. его письмо брату, там же, с 300 – 301).^[↩]